Prayers

– Что… Йо-ка рывком поднял голову и по инерции коснулся холодными пальцами макушки, убеждаясь, что ничего не разбил при падении, но его ладони наткнулись лишь на твердые от лака волосы. Вокалист Diaura с удивлением рассматривал свои руки, обтянутые неестественно красными перчатками, а потому он не сразу обратил внимание на остальных музыкантов, медленно приходящих в чувство. Странная догадка скользнула в сознании Йо-ки, и он, оттянув край перчатки, коснулся губами тыльной стороны ладони: на мраморной коже остался вызывающий отпечаток алой помады. Мужчина резко оглядел остальных, и его смутные мысли стали яснее: музыканты выглядели так, словно вот-вот собирались выйти на сцену. Напротив Йо-ки за идеально круглым столом уже непонимающе оглядывался Юуки, что от объемно уложенных светлых волос и белого пиджака, только подчеркивающего его узкие плечи, стал выглядеть еще меньше: казалось, мужчину можно переломить пополам одним движением пальцев. Тсузуку тоже окончательно пришел в себя и сейчас с интересом разглядывал Йо-ку. Волосы вокалиста Mejibray торчали во все стороны, что придавало ему жутковато-безумный вид, но глаза Тсузуку, спрятанные за обильными и слишком неестественными накладными ресницами, по-прежнему смотрели с вызывающим недоверием. – Блять, опять начинается. Йо-ка повернул голову к Таканори, сидящему прямо справа от него: первым, что бросилось в глаза, были вызывающие черные полосы, начинающиеся прямо у подбородка вокалиста The Gazette и уходящие к основанию его шеи. Волосы Руки были собраны в высокий хвост и окаймляли его лицо по бокам, что в сочетании с густо подведенными глазами и темной, почти черной помадой придавали ему странный, даже потусторонний шарм – такой, что Йо-ка с трудом заставил себя отвернуться. – Смотрите! Кивком головы Рёга указал на небольшую сцену, расположенную в конце тесной квадратной комнаты, где очнулись музыканты. Кроме круглого стола, стульев и этой сцены в помещении без окон с приглушенным светом ничего не было. Отвлекшись от созерцания друг друга, мужчины заметили в центре стола зловещую колоду карт и диктофон. – Стой! Рука Коичи потянулась к устройству, но Йо-ка тут же перехватил ее, из-за чего остальные посмотрели на него с нескрываемым удивлением. – Вы разве не заметили? – вокалист Diaura поджал губы, что от алой помады стали неприлично большими, и нахмурился. – Мы не привязаны. Ничто не держит нас на этих стульях. – Хочешь попробовать встать? – Тсузуку нервно хохотнул. – Иди к черту. Йо-ка коротко оборвал спор, не дав ему начаться, и продолжил сверлить диктофон взглядом. Было понятно, что сейчас начнется очередное испытание, но что потребуют от них в этот раз? Начинать отчаянно не хотелось, ведь прорезанное плечо ныло еще со вчерашнего дня, да и эта обстановка явно отличалась от всех прежних ситуаций – слишком зловеще. Йо-ка поймал на себе серьезный взгляд Рёги: из-за цветных линз казалось, что мужчина смотрит куда-то сквозь него. Кажется, Рёга тоже чувствовал, что грядет что-то нехорошее. – Чего вы ждете? – Руки с раздражением мотнул головой, и темные бусы на его массивной шее мрачно зазвенели. – Хотите, чтобы комната наполнилась ядовитым газом или что там они придумают в этот раз? Манабу с ненавистью глянул на замершего Таканори, в своем темном одеянии похожего на древнее божество, но сказать ничего не успел: встрепенувшись, Коичи нажал кнопку диктофона. – Только искупив все свои грехи искренними молитвами, можно обрести спасение. По спине Тсузуку, обтянутой одной лишь тонкой майкой в крупную сетку, поползли мурашки, но он поспешно одернул себя. Что-то в сегодняшней обстановке не нравилось вокалисту Mejibray особенно сильно, что-то держало его в постоянном напряжении, но он никак не мог понять, что именно это было. А холодный бесчеловечный голос на записи продолжал: – Сегодня вы почувствуете себя на своем месте. Перед вами карты – элемент популярной игры «Правда или действие?». Может быть, хоть это поможет вам узнать друг друга и прийти к истине… Правила просты: начинает тот, кто включил диктофон. Он тянет карту и предлагает человеку, сидящему слева от него, выбрать «правду» или «действие». В свою очередь, тот может выбрать что-то одно: если человек выбирает «правду», но не хочет отвечать, он может заменить ее «действием», но обратную замену производить нельзя. «Действие» на «правду» менять тоже нельзя. Если игрок отказывается отвечать или выполнять приказ, он получает наказание. – Кто бы сомневался, – Уруха нервно хихикнул. – Чтобы вы не скучали, – продолжал диктофон. – Кто-то должен будет выходить на сцену и петь: не забывайте, что вы музыканты. Пока звучит чей-то голос, идет игра. Как только голос замолкает, стены начинают медленно сдвигаться до тех пор, пока не сомкнуться окончательно. Игра закончится тогда, когда все участники выберут свою «правду». Игра началась! Музыканты непонимающе переглядывались, пытаясь переварить такое количество информации, как вдруг тесную комнату наполнил странный гул – будто бы откуда-то издалека сюда бежала толпа людей. Уруха недоуменно завертел головой, думая, что же происходит, как вдруг Коичи завопил: – Стены двигаются! Быстрее, идите на сцену! Быстрее! Прошедшая секунда деформировалась в вечность. Очередное испытание. Очередная борьба за высший балл. Йо-ка почувствовал, как его взгляд медленно натыкается на тяжелый взгляд Таканори – вскочили со своих мест мужчины почти одновременно. Монотонный гул медленно сползающихся стен сдавливал сознание, и, когда вокалист Diaura, сидящий дальше от сцены, метнулся вперед, Руки быстро швырнул ему под ноги собственный стул и за два широких скачка преодолел расстояние до микрофона. – Тупая сука, – Тсузуку злобно поморщился, с вызовом покосившись на Йо-ку, в глазах которого сейчас метались яростные искры. – Я же говорил, что он пойдет по нашим головам. Однако оказавшись на сцене, Таканори неожиданно растерялся и недоуменно вертел головой, не понимая, что делать дальше: на привычный концерт было не очень-то похоже. – Пой, блять! – ровный гул стен сводил с ума, и Рёга не сумел сдержать сдавивших горло эмоций. – Сам вылез. – Что петь? – голос Руки скакнул вверх. – Хоть что-нибудь! Повисла очередная бесконечная пауза. Йо-ка уже решил, что вышибать Таканори со сцены придется силой, и даже начал продумывать будущий план, как вдруг по спертому воздуху пробежала едва заметная вибрация: – Sleep… Count me down… Again I won't arise from this* – Мог бы выбрать что-нибудь повеселее, – Тсузуку презрительно поджал губы, однако по его позвоночнику предательски пробежали мелкие мурашки, заставившие мужчину насторожиться. Остальные музыканты неловко переглянулись. Голос Руки звучал тихо, почти дрожал, но в нем уже не было растерянности – только холодная расчетливость. Через секунду он уже сорвался на мощный гроул, и Йо-ка, завороженный отточенным движением темных губ, мотнул головой, прогоняя наваждение: – Нужно быстрее закончить игру, пока не началось что-нибудь еще. Коичи, ты должен начинать. Басист посмотрел на Йо-ку непонимающими глазами, окаймленными розовыми тенями, и только после окрика Тсузуку сообразил, что нужно делать. Схватив со стола первую карту, он бегло прочитал ее содержимое и даже слабо улыбнулся, после чего обратился к Икуме: – Правда или действие? Таканори в этот момент взял особенно высокую ноту, а затем хриплым, почти потусторонним голосам начал обратный отсчет, из-за чего музыканты вновь невольно обернулись к нему. Лицо Руки застыло, словно маска, а взгляд мужчины упрямо цеплялся за дальний угол комнаты, словно он заметил там что-то, видимое только ему. Тсузуку сидел спиной к сцене и не оборачивался, но каждое содрогание уверенного голоса эхом оставалось где-то в его ребрах, выворачивая их вместе с мясом, а потому вокалист Mejibray раздраженно барабанил пальцами по столу, стремясь заглушить навязчивый голос. – Правда, – Икума даже не изменился в лице. – Во сколько лет был твой первый секс? – несмотря на всю серьезность ситуации, Коичи глупо хихикнул и подмигнул. Йо-ка с облегчением выдохнул: если вопросы будут в таком ключе, то это испытание пройдет без потрясений. Мужчина впал в ярость из-за выходки Таканори, но сейчас чужой голос пускал корни в его сознание, царапал все внутренние органы, разрезая их на куски, и никак не желал отпускать сдавленные легкие. Йо-ка не мог не признать, что это было красиво, одурманивающе – каждое слово сводило с ума. – Ima mo kageru sora ni nani o mita? Kokoro ga tsubureta mama На лице Руки залегла тень, но он, не обращая ни на что внимания, прижал пальцы, обтянутые черным ажуром перчаток, к груди, словно хотел спрятать там что-то особенно сокровенное. – Двенадцать лет. Все взгляды устремились на Икуму: макияж придал его лицу какое-то нереальное выражение, будто бы мужчина сейчас находился где-то в другом месте. Его глаза не выражали абсолютно ничего, и вокалист Reign, даже не моргая, взял со стола следующую карту несгибающимися пальцами. – Правда или действие? Вопрос был обращен к Урухе. Гитарист, растерявшись от предыдущего ответа, беспомощно оглядывался по сторонам: пока мысли собирались в кучу, сердце сжималось от такого родного голоса, заполнившего все вокруг. Таканори пел громко, будто забыв, где он находится: его грудь вздымалась, а ровный хвост растрепался, из-за чего отдельные пряди волос лезли в прищуренные глаза. Каждое его движение приковывало внимание: хотелось ловить взглядом мимолетный взмах руки или легкое дрожание бедер. – Ты завис? – Икума приподнял бровь вверх. – Правда или действие? – Правда, – перед ответом Койю чуть замялся. – Кого из присутствующих ты считаешь самым красивым? Уруха сдавленно кашлянул и вдруг отвел взгляд в сторону – туда, где Юуки жадно вслушивался в завораживающие слова, растягиваемые хриплым голосом. Йо-ка мрачно нахмурился: – Напоминает развлечение для глупых подростков, – процедил он, кусая резко выделяющиеся на побелевшем лице губы. – Да отвечай ты блять быстрее! – Тсузуку снова взвился, пытаясь хотя бы криком защититься от чужого голоса, сводящего с ума. – Юуки, – Койю произнес это имя на одном дыхании и тут же обернулся к его обладателю, однако тот лишь отводил взгляд и усиленно разглядывал пол под своими ногами. В комнате установилось колючее молчание. Сначала музыканты не сразу поняли, что Таканори тоже замолчал: возникало ощущение, будто в воздухе повисла недосказанность. Тсузуку замер на стуле, выпрямив напряженную спину, будто где-то внутри него был металлический штырь. Он уже слышал эту песню. Знал ее до последней строчки. И он понимал, что это еще не конец. - Life, don't change my fate God, entomb… Голос Таканори снова, дрожа, превратился в шепот – никакой неуверенности, только пропитанное болью сожаление о чем-то, чего никто здесь знать не мог. Плечи Тсузуку сковал дикий холод, будто каждая нота, пропетая Руки, прорезала кожу и смешивалась с кровью, превращая ее в горные реки ледяной воды. Вокалист Mejibray знал, что последует за этим мимолетным молчанием. Знал, но все равно не сдержался и обернулся. В какой-то момент Таканори снова сорвался на гроул: его голос раскатился по тесной комнате смертоносным цунами, снося все, что находилось на его пути. Казалось, что в лицо бросаются ледяные капли, они же дробят позвоночник, стекают по щекам и собираются в уголках губ, разъедая язык. Тсузуку обернулся одновременно с тем, как Руки оторвал взгляд от дальнего угла – теперь они смотрели только друг на друга: глаза в глаза. – Kotodama to kiete iku kokoro ga Owari o mite mo Последние слова Таканори тянул, глядя только на Тсузуку. Казалось, будто впервые в этом месте они столкнулись по-настоящему. Вокалист Mejibray ощущал, как его буквально раздирает на части: одна сторона кривилась в отвращении от этих темных высокомерных глаз и поджатых губ, но вторая насквозь пропиталась песней, стала с ней чем-то единым, неотделимым. Это было настоящее искусство – профессиональное, дорогое, убивающее, и Тсузуку не мог этого не признать. Его тело снесло мощным потоком, его бросало из стороны в сторону, ударяя об острые подводные камни, а Таканори продолжал тянуть последние строки, протягивая дрожащую руку куда-то вперед – нет, он не предлагал помощь. Он благословлял на смерть. Замолчал Таканори так же резко, как и начал петь. Теперь было понятно, что его голос стих окончательно. Лицо Руки совсем побелело, будто из него разом отлила вся кровь, а сам мужчина замер у микрофона: только бешено вздымающаяся грудь выдавала в нем признаки жизни. Казалось, будто кто-то поставил игру на паузу и распутал кассету, изрезав ее на неровные куски. Эта неловкая тишина могла бы длиться вечно, но уже через секунду комната наполнилась скрежетом: стены снова начали двигаться. – Черт! – Йо-ка вскочил со своего стула, ожидая, что теперь за место у микрофона придется побороться с вспыльчивыми Тсузуку, но тот сейчас вцепился дрожащими пальцами в столешницу и непонимающе смотрел куда-то сквозь свои руки. Проходя к сцене, вокалист Diaura зацепил плечом возвращающегося Таканори, но тот только криво усмехнулся и пошел дальше, чуть пошатываясь при каждом шаге. В этой усмешке было нечто большее, чем то, что Руки обычно пытался вложить в свои презрительные взгляды и высокомерные слова. Но мимика Таканори сейчас волновала Йо-ку меньше всего: губы оказались предательски близко к микрофону, а стены мучительно медленно ползли навстречу друг другу. – Давай что-то менее заунывное! – неожиданно Тсузуку хохотнул, но эта издевательская насмешка больше напоминала предсмертный крик утопающего. Йо-ка закрыл глаза. Почему-то именно в этот момент сознание было пустым, как извилистые коридоры в больничных палатах. Вокалист Diaura был уверен, что все смотрят только на него: по крайней мере, взгляд Юуки он точно ощущал, и этого было достаточно, чтобы самые кончики пальцев начали отниматься. – Nariyamanu kane ni tsugerareru no wa mezame, kimi no nai genjitsu mirai to hikikae ni kimi o negaeba tadoritsukeru deshou** Йо-ка и сам не знал, почему именно эта песня – по какой-то причине это были единственные слова, всплывшие в его сознании. В первые моменты мужчине казалось, что он не сможет выдавить из себя и строчки, но, хотя музыки и не было, он непроизвольно начал пританцовывать на месте, будто каждая нота проходила сквозь него электрическим разрядом. Взгляд Юуки скользил по лицу Йо-ки, то и дело растягивающемуся в какой-то слишком хитрой ухмылке, но постоянно замирал на губах: неприлично красных и опасно хищных. В отличие от Таканори вокалист Diaura активно перемещался по сцене, и казалось, что от каждого взмаха его рук, спрятанных за рубиновыми перчатками, по комнате расползаются огненные волны. – Хватит пялиться, – Тсузуку опустил неестественные поддельные ресницы, хотя секунду назад и сам терзал взглядом каждое движение Йо-ки. – Нужно скорее заканчивать, вы забыли? Музыканты неловко отвернулись от сцены: вокалист Diaura жил своей музыкой, и сейчас его не интересовало, что же происходит за пределами его мира. Йо-ка излучал энергию, власть, силу – все это сливалось в одном человеке, будто стремясь разрушить лед, оставшийся в комнате после хриплого голоса Таканори. – Правда или действие? – Уруха нервно обернулся к Рёге. – Действие, – вокалист Born казался спокойным, но на его лице залегла неприятная тень. – Ну? Тсузуку внимательно посмотрел на мужчину, но именно сейчас тот даже не повернулся в его сторону. «Почему ты выбрал не правду? Тебе есть, что скрывать?» – Тсузуку продолжал сверлить Рёгу взглядом, но тот ждал продолжения своего приговора и выглядел так, будто больше его ничего не волнует. В тесном помещении становилось душно, и, несмотря на внешнюю ребячливость игры, каждый музыкант ощутил что-то зловещее в неровной колоде карт. – Ударь Тсузуку в лицо, – Койю сконфуженно поднял на Рёгу прищуренные глаза. – Что? – вокалист Born озадаченно приподнял бровь: в этот момент даже голос Йо-ки неожиданно затих. – Ударь Тсузуку в лицо, – уже разборчивее повторил Уруха, решив, что задание придумывал не он, а значит и ответственности на нем никакой нет. – Я не буду… – Давай быстрее! – Таканори с вызовом положил голову на сложенные замком пальцы, и его темные губы тут же изобразили сладкую улыбку. – У нас нет времени на выяснение отношений, да? Тело Рёги одеревенело, будто вместо суставов у него были металлические шарниры, и он впервые повернулся к Тсузуку, чей взгляд из-за кристально-голубых линз казался чуть мутным. В комнате было слишком темно, чтобы различить выражение его лица, но вокалисту Born показалось, что брови мужчины чуть сдвинулись к переносице и между ними залегла неглубокая складка. – Делай, что сказано, – Тсузуку сложил руки на столе и спокойно выдержал тяжесть чужих любопытных взглядов. – Я не собираюсь… – Ты хочешь, чтобы тебе сейчас отрубило голову? – вокалист Mejibray чуть не сорвался на крик, но затем его голос снова стал ровным, почти безразличным. – Или что тут еще делают в качестве наказания? Давай уже! На сцене Йо-ка продолжал перемещаться в одном ему ведомом ритме: будто мужчина танцевал с невидимым партнером. Прическа вокалиста Diaura сбилась, на лбу и длинном носе блестели капельки пота, а помада каким-то образом оказалась на щеке и даже ключице – только тяжелый взгляд выдавал в нем усталость. Рёга понял, что долго тянуть время Йо-ка не сможет. Неожиданно резко мужчина встал со своего стула и навис над узкими плечами Тсузуку: тот только покорно развернулся в его сторону, устроившись спиной к остальным, чтобы его лица было не видно. – Давай, – шепнул Тсузуку беззвучно, одними губами. Внутри Рёги что-то болезненно сжалось: еще на рассвете он целовал эти губы, он помнил их вкус, чувствовал каждую трещинку. Вокалист Mejibray смотрел на него спокойно, без тени упрека, и, возможно, Рёге только показалось, но за странными линзами плескалось что-то, похожее на… доверие? Мужчина размахнулся и, зажмурившись, выкинул руку вниз, но в последний момент сорвался и затормозил у самой щеки Тсузуку, едва касаясь ее пальцами. В этот же момент комнату наполнил красный свет, а откуда-то сверху слух царапнул противный звук сирены: что-то явно предвещало угрозу. Вокалист Mejibray дернулся, догадавшись, что не пострадал, а затем сорвался на крик: – Бей! Бей скорее! Чертыхнувшись, Рёга занес руку для удара, и в этот раз он пришелся прямо в выступающую скулу Тсузуку, отчего его даже отбросило назад и вокалист Mejibray чуть не слетел со стула. – Nariyamanu kane ni tsugerareru no wa mezame, kimi no nai genjitsu mirai to hikikae ni kimi o negaeba tadoritsukeru deshou Сирена стихла так же резко, как и началась, и теперь жуткую комнату наполнял только раскатистый голос Йо-ки, дошедшего до припева. Растворяясь в вибрациях чужих голосовых связок, Тсузуку вытирал с лица выступившую из старой открывшейся раны кровь и кашлял: от удара одна из линз вылетела, и теперь возникало ощущение, что мужчина ослеп на один глаз. Слишком страшно: пока вокалист Mejibray сплевывал на пол вязкую кровь, Йо-ка продолжал петь, чуть двигая бедрами в такт музыке – будто в одном помещении столкнулись два параллельных мира. – Быстрее! – Таканори не мог скрыть довольно ухмылки. – Нужно скорее заканчивать с этой хуйней, пока не началось еще что-нибудь. – Правда или действие? – Рёга вернулся на свое место и, чтобы скрыть волнительную дрожь в голосе, раскашлялся, повернувшись к Юуки. На костяшках пальцев вокалиста Born еще ощущалась прохлада кожи Тсузуку: хотелось подойти к нему, вытереть кровь с лица, прижать к себе – да хотя бы поймать этот бегающий взгляд, но временные рамки были слишком ограниченными. Юуки серьезно задумался над его вопросом: впервые на лице мужчины проступило такое отчетливое волнение. Вокалист Lycaon понял, что вопросы подбираются не просто так: либо болезненная правда, либо невыполнимое действие. Юуки боялся. Боялся, потому что знал, о чем его обязательно спросят. – Правда, – мужчина догадывался, что прямо сейчас Йо-ка смотрит только на него. – За какую работу в своей жизни ты получил больше всего денег? – вопрос Рёга задал с явным облегчением: ничего страшного или провокационного. Однако Юуки неожиданно напрягся и вновь повернулся к сцене: было понятно, что песня Йо-ки подходит к концу. Какой же он все-таки красивый – как какая-нибудь древняя скульптура. Вокалисту Lycaon даже в голову не могло прийти, как он мог посметь думать об этом человеке, разговаривать с ним, касаться его. Юуки хотелось вернуть прошлый вечер, снова пережить момент, когда Йо-ка был с ним рядом, просто поддерживал его. Неужели все должно оборваться в один момент? – За секс, – вокалист Lycaon даже не изменился в лице, хотя в этот момент в его душе взрывались миллионы фугасных бомб, чье пламя испепелило сердце за доли секунды. – Больше всего денег я получил за секс. Музыкантов снова сковала неловкая тишина. С губ Йо-ки соскользнули последние ноты, и мужчина замер на сцене, пристально глядя в кукольное из-за вызывающего макияжа лицо Юуки. Сам вокалист Lycaon его взгляда избегал, предпочитая направлять немигающие глаза куда-то в стену. Остальные музыканты беспардонно рассматривали Юуки, словно ожидая продолжения интригующей истории, а Икума даже улыбнулся самыми уголками пухлых губ. Йо-ка не успел догадаться, что стены снова начали двигаться, когда вокалист Lycaon вскочил со своего места и, стрелой пролетев мимо него, занял место у микрофона, не отрывая взгляда от пола. Йо-ка попытался заглянуть в лицо Юуки, чтобы хоть на секунду столкнуться с ним взглядом, но тот низко опустил голову, уставившись в пол. Вокалист Diaura медленно двинулся к столу, когда его плечи сковал мертвенный холод: Юуки начал петь. – Mou dore kurai aruitekita no kana nee mada koko ni itemo ii no kana oshiete...*** Голос Юуки стал необычайно сладким, как сироп, но вместе с этим он был наполнен невыносимой тоской – той тоской, которая каплями моросящего дождя оседает на коже, оставляя ощущение чьих-то невесомых прикосновений. Голос вокалиста Lycaon дрожал, будто он вот-вот сорвется, и каждая строчка заканчивалась каким-то странным придыханием, но, несмотря на это, Юуки продолжал петь, вцепившись тонкими пальцами в микрофон. – Аnata ni aitakute mou aenakute namida kakushita yoru ano hi no hana yasashiku oto mo tatezu ochiteyuku Неожиданно голос вокалиста Lycaon стал громче, будто этой песней он хотел до кого-то докричаться, донести что-то, что не мог сказать обычными словами. Йо-ка тяжело опустился на свой стул и вновь обернулся к Юуки, но тот продолжал смотреть в пол, лишь покачиваясь в такт одной ему слышной мелодии. В его голосе сохранялись нотки тоски, разрывающей душу на кровоточащие клочья, но теперь к этой тоске прибавилась сила: Юуки не был слабым, он не собирался ломаться. – Нужно продолжать, – Тсузуку нетерпеливо закинул ногу на ногу, хотя секундой раньше он тоже пристально наблюдал за необычайно грациозным вокалистом Lycaon, скорее парящим на сцене, чем просто стоящим там. – Он ушел, кто будет задавать вопрос? Не сговариваясь, все уставились на Рёгу: перед Юуки сидел именно он. Вокалист Born покосился на Тсузуку, которому сейчас должен был диктовать условия: щека мужчины раскраснелась от удара, но его лицо было непроницаемым, будто бы сам Тсузуку сейчас находился где-то в другом месте. Эта отрешенность насторожила Рёгу. Он был уверен, что в том глазу вокалиста Mejibray, что сейчас не скрывала мутная линза, плескалось что-то нехорошее – что-то, с чем Рёга еще не сталкивался раньше. – Правда или действие? Тсузуку опустил налившиеся бетоном веки. На одном глазу пушистые ресницы почти отвалились и нелепо болтались на краю, из-за чего мужчина постоянно щурился. Вокалист Mejibray уже догадался, что отделаться так просто не получится: вопрос ему явно попадется из тех, на которые отвечать особенно не хочется. Тсузуку попытался вспомнить, сколько в его жизни было вещей, о которых рассказывать не стоит никому – черт возьми, хватит на целый сборник историй. А если выбрать действие? Голос Юуки пробивался откуда-то сквозь туман и пронзал тело тысячами пропитанных ядом лезвий, отравляющих сознание и превращающих сердце в кусок гранита. Вокалист Mejibray покосился в сторону сцены: в самом начале этих странных событий он был уверен, что Юуки умрет одним из первых, а сейчас складывалось смутное впечатление, что он гораздо сильнее, чем можно предположить. – У тебя мозг совсем отмер? – Таканори демонстративно уронил голову на стол: каждый его жест выдавал расшалившиеся нервы. – Отвечай. Тсузуку бросил на Руки презрительный взгляд, но говорить ничего не стал. Действие выбирать было нельзя. А если придется убить Рёгу? Если придется сделать ему больно? От собственной слабости и безвыходности ситуации хотелось застонать, и вокалист Mejibray даже прикусил губу – когда его внутренний стержень начал разрушаться? В голове звучали чужие песни, чужая тоска и боль, из-за чего собственные мысли превращались в склизкую субстанцию. Тсузуку знал, что не станет вредить Рёге. Собственная щека саднила, все предыдущие синяки и порезы противно ныли и тянули, но вокалист Mejibray был уверен, что он не простит себе подобного – точно так же, как Рёга сейчас мечется взглядом по комнате, раздавленный чувством вины. Они сами связали себя этой невидимой нитью – теперь нить начала натягиваться и больно впиваться в кожу. – Правда. Тсузуку криво усмехнулся, подумав, что уже давно неконтролируемо катится в непонятную бездну, на дне которой его ждут только раздробленные кости и пробитые ребрами легкие. – Если бы ты мог спасти одного из находящихся здесь ценой собственной жизни, кого бы ты спас? Рёга отложил карту в сторону и серьезно посмотрел на вокалиста Mejibray, словно заранее отговаривая его от ответа, но мужчина был где-то в другом месте: растворяясь в хрупком голосе Юуки, он думал, что сейчас отдал бы жизнь даром, лишь бы это все поскорее закончилось. Тсузуку казалось, будто все настоящее, что еще оставалось в нем, окончательно расплескалось за эти дни, и теперь в распоряжении мужчины осталось только пустое тело. Реальность превратилась в какую-то необъятную лужу, она затекла в горло и застряла там плотным комком. – Любого, кто достаточно хорошо об этом попросит. Кроме тебя, – вокалист Mejibray ухмыльнулся побелевшими губами, и его мелко дрожащий палец указал на Таканори, после чего дернулся в сторону Йо-ки. – И тебя. Ты слишком много на себя берешь. Руки демонстративно закатил глаза и чуть поджал губы, недовольно покосившись на Йо-ку, с кем его непроизвольно поставили в один ряд, но вокалист Diaura, как зачарованный, следил глазами, спрятанными за неживыми линзами, за плавными движениями Юуки. Мужчина мягко, словно в тумане, перемещался по сцене, не поднимая головы, и вся его сжавшаяся, будто стеклянная фигура выдавала какую-то тревогу, украшенную сдавленным страхом наподобие того, как несвежий торт пытаются спрятать за пышными взбитыми сливками. Йо-ка с запозданием подумал, что Юуки, пожалуй, не такой светлый и легкий, каким казался на первый взгляд – не может человек, ни разу не совершивший ничего такого, за что у него потом пытались бы отнять жизнь в непонятном лесу, смотреть так… затравленно? – Не знал, что ты такой альтруист, – Манабу брезгливо ухмыльнулся, бросив быстрый взгляд на Тсузуку. – Так и пышешь благородством, да? – Иди нахуй, – вокалист Mejibray даже не обернулся в сторону мужчины: Тсузуку снова натянул маску безразличия, хотя в одном его глазу отчетливо сверкали искры отчаяния. – Правда или действие? – Правда, – отвечал Манабу почти сквозь зубы. Прочитать вопрос Тсузуку не успел: голос Юуки слабо дрогнул, как подбитая в небе птица, а затем и вовсе стих, будто вокалист Lycaon потратил последние силы на этот невесомый выдох, превративший воздух вокруг него в пары ртути. Стены лениво сдвинулись с места со сдавленным скрипом – только сейчас мужчины заметили, какое узкое пространство осталось между ними и потенциальной ловушкой. Бросив последний взгляд на бледного Тсузуку, Рёга тряхнул головой, освобождаясь от следов невидимой нити, и, чуть не сбив с ног отрешенного Юуки, бросился к сцене. – One time life utau yureugoku shishunki puru naiteita hibi wo sukuttekureta miwaku no pareedo**** После шелестящего голоса Юуки слова, брошенные вокалистом Born в сдавленный полумрак, превратились в электрические разряды: сидящие за столом музыканты даже вздрогнули. Рёга был необычайно бледным, его кончики пальцев мелко дрожали, но голос мужчины был громким: он раскатывался по комнате сокрушительными ударами, пока его обладатель метался по сцене, словно выбивая из себя последние силы. – Правда. Тсузуку раздраженно глянул на Манабу: хотелось пожирать Рёгу глазами, хотелось раствориться в его рваных движениях, хотелось утонуть в словах-искрах – а вместо этого приходилось отвлекаться на других людей. – Где ты праздновал свое восемнадцатилетие? – Тсузуку нетерпеливо повертел мятую карту в тонких пальцах. Заданный вопрос мало интересовал вокалиста Mejibray. Пение Рёги переплеталось в его голове с собственными криками о помощи и превращалось в какие-то неразборчивые вопли. Тсузуку бил озноб, а потому он усиленно цеплялся ногтями за собственные запястья, до последнего пытаясь скрыть бешеную дрожь. Он вспоминал мощный, сбивающий с ног голос Таканори, раскатистое пение Йо-ки, сладкие, как сироп, слова, слетающие с пухлых губ Юуки, а теперь Рёга… Рёга излучал энергию, от одних звуков его голоса хотелось вскочить с места, рушить стены, вдребезги бить лампы – делать хоть что-то, лишь бы не сидеть на месте. Тсузуку вдруг понял, почему именно вокалисту Born удалось подобраться к нему настолько близко и почти разрушить мощную стену недоверия: Рёга просто не демонстрировал свою силу в открытую. Запоздало Тсузуку подумал, что не сумеет повторить ничего, что увидел сегодня на этой сцене. Он не сможет быть таким властным, подчиняющим, диктующим свои условия, нежным, чутким – он не сможет быть никаким. До последнего мужчина пытался скрывать огромную дыру, зияющую где-то на уровне его легких, но теперь именно через нее вытекало его сознание. Тсузуку казалось, что все его прежние мысли, надежды и ценности растворились в чужой вселенной, а нынешняя оболочка годна лишь на то, чтобы бросить ее гнить на ближайшей помойке. Вокалист Mejibray снова больно стиснул тонкую кожу на запястье: впервые было так страшно. – В тюрьме, – Манабу сдавленно кивнул и опустил голову вниз, прячась от любопытных взглядов за занавесом волос. – Восемнадцатилетие я встретил в тюрьме.