Prayers

Казуки растерянно дернулся и неловко уставился на одногруппника, но тот только хмуро рассматривал свои колени. Казалось, что между мужчинами разворачивалась молчаливая драма, но остальные музыканты были слишком заняты собственными рушащимися судьбами. Эта бесконечная пауза, до которой лишь издали пытались долететь слова, выбрасываемые Рёгой в никуда, могла бы тянуться вечность, но Коичи, в спинку стула которого уже упиралась одна стена, вдруг дернулся и неожиданно жалобно захныкал: – Пожалуйста, давайте быстрее! – Он прав, – в голосе Йо-ки снова звенели стальные нотки: после возвращения Юуки за стол он ни разу не оглянулся на вокалиста Lycaon, но алые губы мужчины то и дело искажала странная усмешка. – Нужно заканчивать это дерьмо скорее. – Правда или действие? – голос Манабу звучал так, будто мужчина вот-вот готовился сорваться на крик. – Казуки… – Действие. – Под твоим стулом стоит коробка. В ней нож. Разрежь свою левую руку от ладони до локтя. Казуки замер, в ужасе глядя на одногруппника. Казалось, что повисшие в воздухе слова еще не долетели до него: только когда Манабу медленно, как на испорченной киноленте, покачал головой, гитарист в таком же темпе достал картонную коробку, на дне которой на самом деле обнаружился блестящий карманный нож. Казуки взял его негнущимися пальцами, и что-то в этом стальном блеске заставило его сердце забиться быстрее. Мужчина недоверчиво смотрел на остро заточенное лезвие, как вдруг пение Рёги заглушил хриплый крик Таканори: – Чего ты, блять, ждешь?! От неожиданности пальцы Казуки дернулись, и руку мужчины прорезала неровная розоватая полоса. Гитарист тут же сморщился от боли, а на стол уже весело заструились алые, как и помада Йо-ки, дорожки. Манабу вскрикнул и вскочил со стула, но мигом беспомощно опустился обратно: помочь Казуки он сейчас не мог никак. Гитарист морщился от щиплющей боли: все, что оказалось ниже локтя, онемело, но запах крови, казалось, забился в каждый угол тесной комнаты. Стиснув зубы, Казуки стянул с себя пиджак и, замотав кровоточащую руку, вытянул следующую карту. – Правда или действие? Таканори побелел. Издевательская ухмылка, блуждающая по его губам, тут же стерлась, а пальцы мужчины нервно забегали по поверхности стола – перспектива выворачивать душу наизнанку его явно не радовала. Заметив плохо скрытое напряжение Таканори, Тсузуку, поборов одолевающие его рвотные позывы, резко выпрямился и с явной издевкой протянул: – Ты что, тупой? Отвечай быстрее, не тяни время! Уголок губ Руки дернулся в сторону, но он вовремя успел совладать с собой и превратил этот жест в кривую ухмылку – только в глазах мужчины на миг скользнула тень ненависти. Таканори был достаточно умен, чтобы понять суть игры: либо открываешь неприятную правду, либо делаешь что-то, что принесет тебе еще большую боль. Сгореть заживо или утонуть? Сброситься с крыши или наглотаться таблеток? Удавка или колеса самосвала? Руки чувствовал, как внимательно на него смотрит Койю. Вокалист The Gazette нервно дернулся – когда в последний раз Уруха смотрел на него с такой жалостью? Неужели тоже чувствует, как ему плохо? Горло Таканори еще царапали слова жуткой UNDYING, но глаза уже больно резало от одного имени, стыдливо произнесенного Койю: «Юуки». – Действие. Прижимая ослабевшую руку к еле вздымающейся груди, Казуки вновь перевел взгляд на карту: – Повернись к человеку, сидящему слева от тебя, и страстно целуй его в течение пятнадцати секунд. Брови Таканори непроизвольно поползли вверх. Мужчина покосился в сторону, и его взгляд тут же натолкнулся на недоуменный взгляд Йо-ки, после чего Тсузуку театрально расхохотался и демонстративно зааплодировал. Казалось, даже Рёга на сцене на секунду забыл слова и запнулся. Тревожно наблюдая за сложившимся почти пополам Казуки, Манабу с отвращением процедил: – Поздравляю, можете продолжать разыгрывать свои спектакли. Только сделайте это быстрее, кому-то действительно нужна помощь. – Может, еще потрахаться, блять, сразу? – первые признаки растерянности медленно стерлись с лица Руки, и в его глазах засветилось привычное надменное выражение. – Я не стану этого делать. – Очень на это надеюсь, – Йо-ка приподнял бровь. – А еще надеюсь на то, что после этого тебя размажет по стене и все проблемы решатся сами. В сотый раз за эту жуткую игру лицо Таканори изменилось: при упоминании о наказании под черными полосами на его шее вздулась крупная синяя вена – явный признак тревоги. Мужчина чувствовал на себе чужие тяжелые взгляды, липкий интерес, дешевое любопытство, но быть скандальной примой впервые не хотелось. – Я не хочу к тебе даже прикасаться, – в хриплом голосе Руки при обращении к Йо-ке прозвучало что-то, похожее на капризную просьбу ребенка. – Сделай что-нибудь, ты же здесь такой умный. – А меня кто-то спрашивает? – лицо вокалиста Diaura оставалось непроницаемым, и только его подрагивающий голос выдавал явное неудовольствие. Таканори хотел ответить что-то еще, но неожиданно комнату вновь наполнил протяжный вой сирены. В этом надрывном крике, смешанном с мелькающим красным светом, тонул голос Рёги, растворялись сиплые стоны Казуки – даже время тонуло в воплях сирены. Юуки отчаянно дернулся, и впервые их с Йо-кой взгляды встретились: вокалист Lycaon только отчаянно покачал головой и умоляюще прошептал что-то неразборчивое. Йо-ка хотел бросить что-то резкое Таканори, но тот неожиданно сорвался с места и склонился над стулом мужчины. Затихла сирена так же резко, как и началась. Уперевшись напряженными руками в узкие плечи вокалиста Diaura, Руки медленно целовал его, прижимаясь к чужим внезапно гладким от глянцевой помады губам. В комнате повисла неловкая тишина: даже Тсузуку воздержался от комментариев и отвел блуждающий взгляд в сторону. – Пятнадцать. Четырнадцать. Тринадцать. Секунды тянулись мучительно медленно. Закрывать глаза ни один из мужчин не стал. Впервые Йо-ка был настолько близко, что Таканори ощущал, как чужой хищнический нос упирается в его щеку. Тонкий ажур на перчатках зацепился за погоны на пиджаке вокалиста Diaura, но Руки не обратил на это внимание: сейчас он мог рассмотреть каждый осыпавшийся комочек туши под сощуренными глазами Йо-ки, каждую жесткую прядь его темных волос. – Девять. Восемь. Семь. Йо-ка не выдержал и обхватил обтянутыми перчатками пальцами крепкие запястья Таканори, больно сжимая их. Мужчина только поморщился и яростнее прикусил язык вокалиста Diaura, терзая его до солоноватой крови, тонкая струйка которой уже скользнула по их подбородкам. Музыканты смотрели прямо в глаза друг другу, не разрывая зрительного контакта ни на секунду, и казалось, что бетонные стены комнаты в этот момент затрещат, пойдут по швам и разойдутся, превратившись в бездонную пропасть. Таканори чувствовал чужие властные губы, не желающие поддаваться, ощущал давление тонких пальцев, царапающих его напряженные запястья до алых полос – сейчас Руки думал только о том, что, решись он свернуть Йо-ке шею прямо сейчас, умирать придется вместе. – Четыре. Три. Два. Вокалист Diaura сощурился и с раздражением отпихнул чужой наглый язык, попытавшийся перехватить первенство в поцелуе. Быть послушной марионеткой в чужой игре мужчине не нравилось, а присутствие Таканори за гранью дозволенного вызывало рвотные позывы: будто в сознание Йо-ки вторгся этот тяжелый, презрительный взгляд, полный отвращения. Последние секунды оказались особенно бесконечными: в какой-то момент Руки даже почудилось, что ему придется навсегда остаться, будучи прикованным к этим губам, на которых будто застыла бесконечная издевательская ухмылка. Йо-ка жестко отпихнул Таканори назад, но тот и сам резко дернулся в сторону: на губах вокалиста Diaura остались неровные разводы черной помады, а скулу Руки теперь украшал алый смазанный след. – Думаю, более мерзкого испытания уже не будет, – Йо-ка облизнулся и рассеянно коснулся подбородка длинным указательным пальцем, спрятанным за плотной тканью перчаток. Таканори нахмурился, но отвечать ничего почему-то не стал. Он чувствовал, как все содержимое его души беспечно вытряхнули из углов, где весь этот мусор пылился столько времени, и выставили на аукцион, чтобы продать по дешевке. Только вот его мысли вряд заинтересуют кого-то даже даром – в этом Руки был уверен. Он знал, что Тсузуку сейчас безжалостно терзает его своими дикими глазами, Юуки раздражающе смотрит с мягким сочувствием, а Койю… а ему, пожалуй, все равно. Прокусив опухшую от поцелуя губу до крови, Таканори с большим трудом собрался и все-таки поднял голову, столкнувшись взглядом с Йо-кой. Вокалист Diaura выглядел скорее усталым, чем разраженным, но Руки заметил, как тот едва заметно кивнул ему. Таканори вытянул карту. – Правда или действие? Собственный голос показался если не чужим, то каким-то искаженным. Йо-ка вокалисту The Gazette определенно не нравился, но вызывал нечто вроде уважения. Даже сейчас он не стал колебаться, отводить взгляд в сторону, тянуть время: голос Йо-ки звучал так, словно он решил все давно. – Действие. – Под твоим стулом находится коробка, в ней – три пистолета. Заряжен только один из них. Выбери любой, обхвати дуло губами и нажми на курок. Таканори проговорил это на одном дыхании, будто выучил текст наизусть. Тсузуку, после чужого поцелуя не проронивший ни слова, резко выпрямился, словно его ударило током, и приподнял бровь, расползаясь в лукавой улыбке. – Кажется, у полководца начались проблемы? – У тебя они и не прекращались, – Йо-ка даже не пошевелился, только вскользь проехался пальцами по своим губам, будто пытаясь избавиться от отпечатков чужого присутствия на них. Вокалист Mejibray хотел ответить еще что-то резкое, но Йо-ка уже рывком наклонился вниз, в глубине души надеясь, что под стулом не найдет ничего: надежды, конечно, не оправдались. Мужчина поднял с пола гладкую черную коробку и осторожно, не отрывая внимательного взгляда от ровной крышки, установил ее на своих коленях. Йо-ке было страшно. Руки неприятно тянуло, из-за чего кончики пальцев предательски подрагивали, а легкие вдруг сузились до размеров лепестков завядшей розы – так, что кислород даже отказывался в них поступать. Только мысль о чужих любопытных взглядах помогала вокалисту Diaura сохранять привычное спокойствие в ледяных глазах, на дне которых неконтролируемые водопады паники обрушивались на дно с неописуемой высоты. Йо-ка действовал быстро, ведь Рёга на сцене уже совсем выдохся. Мужчина осторожно, будто выполняя ювелирную работу, снял крышку с коробки, небрежно отбросил ее в сторону и мельком взглянул на три одинаковых черных блестящих ствола. Один из них таит в себе угрозу. Почему-то это напомнило Йо-ке о Тсузуку, и он покосился в сторону вокалиста Mejibray, однако тот сейчас задумчиво разглядывал содержимое коробки. – Йо-ка…– в полумраке комнаты казалось, что на одной части лица Юуки залегла скорбящая тень: мужчина сдавленно замер на полуслове, не понимая, как вообще можно продолжить. Если Йо-ка выполнит приказ – он может умереть. Если не выполнит – умрет наверняка. – Пожалуйста, живи. Вокалист Diaura уже потянулся к самому крайнему оружию, но неожиданно его рука нелепо повисла в воздухе: Йо-ка все-таки решился посмотреть на Юуки. Тот сидел прямо напротив него и вовсе не выглядел жалобно или подавленно: на лице вокалиста Lycaon отражались лишь негласные молитвы, тускло блестевшие в его усталых глазах. И обращены они были к нему, к Йо-ке. Мужчина улыбнулся, но улыбка вышла кривоватая и невыносимо жуткая. Вокалист Diaura медленно открыл рот и, даже не глядя, выбрал первый попавшийся пистолет. Алые губы обхватили широкое дуло, а глаза Йо-ки вдруг перестали выражать что-либо. Таканори вдруг подумал, что если мужчина сделал неправильный выбор, то ошметки мозга обязательно долетят и до него, Руки, тоже. «А оно мне нужно?» – губ вокалиста Diaura касался холодный металл, и Йо-ка запоздало осознал, что любой его выбор заранее обречен на провал: правильного ответа здесь не существует. И тогда мужчина нажал на курок. Его палец скользнул вниз, как подстреленный голубь, и сидящий слева Коичи по инерции закрыл лицо руками и шарахнулся назад. Раздался глухой хлопок. Голос Рёги потонул в волне томительного ожидание, и когда вокалист Born сдавленно выдал последние слова песни, Йо-ка открыл покрасневшие глаза: все было на месте. Первым делом взгляд почему-то наткнулся Юуки – именно в этот момент коробка с оставшимися двумя пистолетами соскользнула с колен Йо-ки, и он вдруг хрипло расхохотался, вынимая изо рта испачканное в помаде дуло: – В этом месте умереть так просто не дадут. Стоило вокалисту Diaura перестать смеяться, нервно сжимая холодными пальцами гладкий ствол, как стены начали предательски скрежетать, почти упираясь в спинки стульев: Рёга закончил петь. – Эй, кто там следующий? – Таканори стряхнул оковы тревоги и вызывающе глянул на Тсузуку. – Ты что, сдох раньше времени? – Я не пойду, – вокалист Mejibray сидел подозрительно прямо, но подрагивающие уголки его губ выдавали недовольство. – А тебя кто-то спрашивает? – на этот раз вспылил уже Манабу. – Ты не понимаешь, что нужно заканчивать быстрее? – Так иди и пой сам! Йо-ка непонимающе глянул на взъерошенного Тсузуку. Несмотря на свою напускную агрессию, он напоминал загнанного в угол воробья, и вокалист Diaura не мог определить, в какой же момент произошла эта перемена. Тсузуку оглядывался по сторонам с вызовом, словно заранее желая ответить на летящие в его сторону обвинения, но осунувшееся лицо мужчины, его резко выделившиеся скулы и померкшие глаза выдавали его тревогу. Вокалист Mejibray балансировал на краю видимого лишь ему обрыва, а потому из последних сил цеплялся за столешницу, понимая, что неумолимо скользит в никуда. – Какой же ты трус, – впервые презрение в голосе Руки сменилось на некое подобие снисходительности. – Можешь только трепаться, а когда нужно что-то делать, то прячешься за чужими спинами. Мнишь из себя кого-то особенного, а сам… никакой. Рёга уже дошел до своего места на негнущихся ногах, однако заметив, что заменять его никто не собирается, напрягся: было понятно, что мужчина, несмотря на измученный вид, готов продолжать петь. Но Тсузуку не дал ему второй попытки. Горло вокалиста Mejibray стиснул болезненный ком, разрывающий глотку изнутри. Не позволив этому кому превратиться во что-то большее, Тсузуку медленно встал со своего места и нетвердой походкой двинулся к сцене, не обращая внимания на то, что в районе сцены стены сблизились так, что между ними с трудом втиснулся даже щуплый вокалист. Однако стоило Тсузуку занять место у микрофона, скрежет прекратился, и в комнате снова воцарилась мнимая тишина. – Что ты ему сказал? – Рёга зловеще навис над стулом Таканори, из-за чего тот сразу же подался в сторону и боязливо скользнул взглядом по холодной стене. – Если ты еще раз откроешь свой блядский рот… – Успокойся, – Йо-ка легко коснулся руки вокалиста Born, однако его голос звучал твердо. – Нужно скорее закончить с этим, все разборки потом. Рёга раздраженно сбросил с себя чужие холодные пальцы и хотел ответить еще что-то, но неожиданно замер: волна ярости, подхватившая его при виде равнодушных глаз-бусинок Таканори, отхлынула так же резко, как и появилась. Рёга медленно обернулся и столкнулся с мутным взглядом Тсузуку. Вокалист Mejibray судорожно цеплялся за стойку микрофона и выглядел так, словно его за секунду поразила смертельная лихорадка и все его внутренние органы уже отказали. Рёге казалось, что он буквально физически чувствует, как сердце Тсузуку пропустило свой последний удар, как в последний раз наполнились кислородом его легкие, как кровь медленно перестала разливаться по телу… Мужчина пел. – Yami ni kie saku no kasa koe naki omori o daite* Вернее, на пение это было не очень-то похоже. Тсузуку зловеще шептал, выплевывая пропитанные собственными хрипами слова в никуда. При каждом призрачном вдохе его грудная клетка расширялась, будто вот-вот взорвется, и мужчина резко дергался, превращая хаотичные движения в странный танец. Остальные музыканты замерли, завороженно наблюдая за этими движениями из чужой вселенной. – Saigo ni oto o nakushi kako ni naku nara... saisho ni mitsukedashita amai DEZA-TO desho? Тсузуку прикрыл глаза, из-за чего возникло ощущение, будто он молится видимому ему лишь богу: его напряженные губы почти касались микрофона, будто так его просьбы будет проще различить. В голосе вокалиста Mejibray ощущалась трепещущая тревога, которую он даже не пытался скрывать – страх прошлого и неверие будущему окутывали комнату, оседали на бетонных стенах и растворялись в воздухе. Казалось, что пение Тсузуку превращается в загадочный плач тех, кто уже никогда не сможет заговорить о своей боли. Голос вокалиста Mejibray не был красивым: он постоянно срывался и переходил на хрипы, однако именно сейчас в этом надрывном голосе сосредоточилось все: вина, сожаление, неверие, безысходность. Губы Тсузуку растягивались, придавая его лицу необычайную живость, его волосы растрепались, но все это было где-то за гранями другой реальности, не доступной обычным людям. Глядя на вокалиста Mejibray, Йо-ка вдруг ощутил стойкое желание заплакать. Просто упасть на стол и рыдать без передышки, уткнувшись в собственные ладони, пока они не пропитаются солеными слезами, неприятно стягивающими кожу при высыхании. Йо-ка и сам не знал, почему глаза так резко защипало, однако по тому, как побелел Таканори, как раздулись его ноздри и нервно задергались пальцы, стало понятно, что в своем странном порыве вокалист Diaura был не одинок. Голос Тсузуку навевал страх, он заставлял чувствовать весь холод, он был пропитан тоской этого места и страхом перед тем, что еще ждет впереди. – Давайте быстрее! – Манабу с тревогой покосился на бледного Казуки, что едва сохранял вертикальное положение. – Вы не видите, что ему плохо? – Правда или действие? – Йо-ка схватил со стола карту и обратился к Коичи, даже не глядя в его сторону. Юуки запоздало подумал, что Коичи – последний участник, однако сейчас все вдруг отошло на задний план: своим пением Тсузуку отбирал у музыкантов последние силы. В голосе вокалиста Mejibray не было ни капли надежды или веры в спасение: только бесконечная тоска срывалась с подвижных губ мужчины, на которых из тонких трещинок уже выступили капельки крови. Пространства для движения на сцене почти не было, но Тсузуку, даже стоя на одном месте, приковывал к себе взгляды. Глядя на его выступающие из-под крупной сетки острые ребра и узкие бедра, брюки с которых сползли до критической отметки, Рёга подумал, что на сцене этот человек смотрится совсем по-другому. – Действие, – Коичи боязливо скривился. – Убей себя, – Йо-ка даже помотал головой, чтобы убедиться, что на карте написано всего два слова. – Убей себя. – Что?! – басист взвизгнул и зачем-то обхватил лидо трясущимися руками. – Ты врешь! Ты все выдумал! – Убей себя, – взгляд Йо-ки вновь остекленел, а его раскатистый голос повторно вынес смертный приговор. Словно в доказательство своих жутких слов, вокалист Diaura попытался развернуть карту к Коичи, но неожиданно рука мужчины конвульсивно дернулась, и вся колода карт весело рассыпалась по полу. Коичи рывком вскочил со своего стула и развернулся к Тсузуку, словно он мог как-то помочь, но вокалист Mejibray в этот момент с рисованной похотью прогибался в пояснице, выставляя на обозрения ребра-спицы. Тсузуку пел, и в этот момент для него не существовало ничего, кроме собственного надломившегося голоса – Egaiteita keshiki ga mata nanika ni kuichigirare motometeta yasuragi ni wa ooki na ishi ga ochite. Коичи сделал шаг по направлению к сцене и в жалобной мольбе вытянул руки вперед, одними губами произнося какие-то слова, но Тсузуку находился в другом измерении: каждое его движение выглядело так, словно внутри мужчины находилась колючая проволока, превратившая его душу в месиво. Вокалист Mejibray не слышал чужих отчаянных просьб, ведь он уже давно утонул в собственной трагедии, однако Коичи продолжал медленно двигаться к нему. Остальные музыканты опасливо переглянулись: впервые в жизни они были в тупике. Каждый находившийся здесь подсознательно знал, что с минуты на минуту Коичи умрет, и почему-то всем хотелось просто стереть эту мысль из сознания, будто так они будут не причем. Песня Тсузуку. Она – та самая колючая проволока. Йо-ка вздернул голову, провожая Коичи в его последний путь тусклым взглядом. Рёге движения басиста почему-то напомнили путь невесты к алтарю, только вместо алтаря в конце пути затаился палач. Тсузуку. Сирены в этот раз не было, и к своей смерти Коичи приближался в абсолютной тишине – назвать звуками пение Тсузуку язык не поворачивался. Это было нечто большее. Нечто, что объединило всех собравшихся здесь музыкантов и тесно скрепило их между собой, завязав причудливые узлы на человеческих судьбах. Вокалист Mejibray заканчивал: это было видно по тому, как обессиленно он цеплялся за микрофон, чтобы в последние секунды удержать равновесие. Остановился Коичи так же резко, как и вскочил со стула. Сначала его тело просто распрямилось, будто мужчине захотелось потянуться, а затем произошло что-то, что ни одному из находящихся в помещении музыкантов не удалось понять сразу. Коичи раскинул руки в стороны, и его несфокусированный взгляд в последний раз скользнул по пустому лицу Тсузуку. Раздалось электрическое шипение, от которого по спине Таканори поползли мурашки, и лицо Коичи медленно обуглилось, после чего тот мешком свалился прямо к ногам вокалиста Mejibray. В тесном помещении повис тяжелый запах паленого мяса, и Йо-ка с ужасом осознал, что его рот наполнился вязкой слюной. – Saisho ni motometeita boku no tsumi desho "saigo ni" Почти одновременно с этим Тсузуку все-таки рухнул на колени, и его голос сорвался в пустоту – теперь мужчина действительно кричал. Сидя на сцене, вокалист Mejibray смотрел на потемневшее от электрического удара тело Коичи и истерично хохотал, закатывая покрасневшие глаза. Волосы Тсузуку превратились в какой-то растрепанный ком, сетка на его торсе разорвалась, и под блестящими колечками в сосках выступили капли пота – бери палитру и рисуй. Мужчина продолжал держаться за микрофон, будто боялась упасть вниз, к Коичи. Какое-то время он сидел в абсолютной тишине, прислушиваясь к оглушающему биению собственного сердца, а затем вдруг поднял голову и в животном ужасе посмотрел на Рёгу: глаз Тсузуку, не скрытый жуткой линзой, сощурился. А уже в следующий момент замок на двери щелкнул, и спертый воздух смерти и паленого мяса разбавил жалобный вечерний ветерок.