Prayers

the GazettE, SCREW, Born, Lycaon, MEJIBRAY, Diaura, Reign (кроссовер)
Слэш
NC-17
Завершён
116
автор
Размер:
330 страниц, 34 части
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
116 Нравится 82 Отзывы 21 В сборник Скачать

Глава 31.

Настройки текста
Устало привалившись лбом к стене, Таканори закрыл глаза и перевел дыхание: даже несколько шагов по коридору дались ему с огромным трудом. Он снова натянул испачканную в крови футболку и привычный кардиган, из-за чего стал чувствовать себя гораздо комфортнее, но рука, которую Икума какими-то тряпками зафиксировал в полусогнутом положении, нещадно тянула и болела. Эта боль расходилась по телу Руки тугими толчками и отдавалась даже где-то в висках и позвоночнике – мужчина был уверен, что от невыносимой боли у него точно поднялась температура, потому что воздух вокруг казался ему сотканным изо льда. На улице бушевала жуткая гроза: ветер яростно швырял крупные капли дождя в стекла, словно желая вломиться в дом, а мрачные тучи стянулись так плотно друг к другу, что, хотя вечер только начинал плавно перетекать в ночь, во всех комнатах обосновалась густая темнота. Пахло влажной землей и отсыревшей древесиной. Когда косая молния расчертила небо и ее электрический свет через узкое окно в конце коридора подкатился к ногам Руки, мужчина непроизвольно вздрогнул, вслушиваясь в гулкие раскаты грома: отчего-то он посчитал это призывом к действию. Все музыканты разошлись по комнатам, и только он, Таканори, вновь оказался брошенным и никому не нужным: это привычное состояние неприятно пощипывало душу. Руки никак не мог разложить происходящее по невидимым полочкам в голове, а потому только осматривал коридор невидящим взглядом, вспоминая, как еще недавно находился здесь вместе с Койю. Таканори считал себя слишком пустым, чтобы сожалеть, но что-то внутри все-таки болезненно натянулось: что-то вроде тоски, но не по человеку, а по ушедшему времени. Внезапно Руки подумал, что раньше был не таким уж и несчастным. Если бы Таканори спросили, по чему из прошлого он скучает особенно сильно, он бы ответил, что у него нет прошлого, но если бы ему предложили перенестись на десять лет назад и прожить жизнь заново, то он бы согласился, не раздумывая. Наверное, иногда ощущение собственной значимости, которое может дать только чужая искренняя любовь, чужая забота – вынужденная необходимость. Таканори не помнил, когда в последний раз чувствовал себя в безопасности – и дело даже не в этих тяжелых испытаниях и ловушках: когда внутри ты умираешь от слабости, приходится на каждом углу кричать о собственной силе, а это чертовски выматывает. Прогоняя мысли, пока тех в воспаленном сознании не стало критически много, Руки, насколько мог, осторожно ступая, подошел к нужной двери – в грозовом сумраке он почти слился с вечерними тенями, и только мертвенно-бледная кожа предательски выдавала его. Осторожно потянув ручку на себя, Таканори мысленно поразился, как же тихо открылась дверь: его точно не должны были услышать. Прижимая безвольную руку к животу, мужчина неподвижно замер на пороге и, сощурившись, всматривался в темноту: света в комнате не было, поэтому все вокруг казалось мутно-серым. Йо-ка и Юуки расположились на одной кровати: сидя напротив друг друга, они целовались, пробуя друг друга медленно, будто желая изучить на вкус. Вокалист Lycaon замер спиной к двери, но Руки видел, как Йо-ка с подчеркнутой нежностью придерживает его за изящные плечи, не давая отпрянуть даже на секунду. Этот поцелуй тянулся долго, как если бы люди желали полностью раствориться друг в друге, спрятаться от остального мира и вечно чувствовать прикосновение чужих губ – от такой избыточной нежности в груди Таканори что-то щемящее сдавило. Он был уверен, что в комнате увидит что-то подобное, но когда та чуткость, с которой Йо-ка обнимал вокалиста Lycaon за тонкую талию, оказалась в такой пугающей близости, Руки ощутил, как судьба коварно протягивает ему чашу одинокого безумия. Не удержавшись, Таканори чуть двинулся, и пол сразу же выдал его присутствие, коварно скрипнув. Йо-ка резко открыл глаза и отстранился от растерявшегося Юуки, и уже через секунду жгучий холодом взгляд вокалиста Diaura насквозь пронзил незваного гостя. Догадавшись, что прятаться дальше бессмысленно, Руки усмехнулся и, чуть прихрамывая – скорее, от усталости, чем от реальной боли, – прошел в комнату. Юуки тоже обернулся в сторону двери, но Йо-ка успокаивающе притянул его к себе и, поглаживая мужчину по плечам, внимательно посмотрел на Таканори – за этим рисованным спокойствием скрывалась ярость хищной птицы. Руки знал, что, если сделает еще шаг без предупреждения, его боль станет еще острее. Подобно тому, как слишком высокий звук бывает недостижим для слуха, это искреннее доверие, с которым Юуки смотрел на вокалиста Diaura, было непостижимо для разума Руки. У всего есть определенные границы. – Чего тебе? – в голосе Йо-ки звучала легкая хрипотца, и он недовольно кашлянул. – Хочу поговорить с Юуки, – непроизвольно Таканори по привычке начал накручивать прядь волос на палец здоровой руки, после чего с подчеркнутой насмешкой добавил. – Наедине. Даже в темноте было видно, как Йо-ка нахмурился и с сомнением заглянул в усталое лицо вокалиста Lycaon, но тот вдруг кивнул и мягко шепнул что-то мужчине на ухо, успокаивающе поглаживая его ладонь. Еще мгновение Йо-ка мялся, без особого удовольствия косясь в сторону ссутулившегося в темноте Таканори, но затем ловко соскользнул с кровати и, не удержавшись, коснулся щеки Юуки, будто никак не мог запомнить, каким тот был наощупь. Проходя мимо Руки, Йо-ка остановился только на едва уловимую долю секунды, чтобы, даже не меняясь в лице, шепотом произнести: – Я буду за дверью. Вокалист Diaura сказал это спокойно – ни намека на злость или угрозу, но Таканори все равно догадался, что играть с огнем не стоит: в общем-то, он и не собирался. Даже в темноте Йо-ка двигался быстро, а потому, когда дверь глухо хлопнула, Руки вдруг осознал, что никакой толковой речи придумать не успел: Юуки на кровати смотрит на него с подозрением, а он продолжает мрачно молчать. Наконец Таканори подошел еще ближе к мужчине, но устроиться рядом с ним на кровати не решился, а стоять на одному месте было тяжело, поэтому здоровой рукой он придвинул скрипящий стул и опустился на жесткое сидение. Юуки быстро глянул на плечо Руки: даже в темноте было видно, как поверх бинтов расплылось новое алое пятно. А еще Юуки заметил, что его незваный гость каким-то образом умудрился помыть слипшиеся от крови волосы и даже попытался уложить их в что-то, напоминающее подобие прически. Музыканты нелепо замерли напротив друг друга, и Таканори вспомнил, что однажды также сидел рядом с вокалистом Lycaon и, пользуясь чужой беспомощностью, издевательски резал кожу на его шее. Кажется, в памяти Юуки тоже всплыла эта картина, потому что голос мужчины прозвучал слишком холодно: – Если хочешь снова меня в чем-то обвинить, то сделай это поскорее, потому что ты не тот человек, на которого мне хочется тратить много времени. Не удержавшись, Руки усмехнулся и, придерживая подвязанное плечо, чтобы найти положение, в котором режущая боль была бы не такой сильной, еще раз внимательно оглядел Юуки: мягкий бархат на дне его сощуренных глаз сменился блестящей сталью – даже черты лица мужчины заострились и стали резче. Таканори знал, что, если вокалист Lycaon только пожелает, тон их беседы станет совсем другим. – Я же говорил, что ты стерва, – Руки выдавил из себя слабую улыбку, но тут же пошатнулся: от малейшего напряжения сил голова начинала бешено кружиться. – А мне никто не верил. Я пришел сюда не ради выяснения отношений, поверь, этого мне хватило. Я хочу… извиниться перед тобой. С трудом удержавшись, чтобы не отвести взгляд в сторону, Таканори рассеянно следил за тем, как Юуки удивленно застыл, а затем немного подался назад, будто желая рассмотреть его, Руки, с нового ракурса. За окном сверкнула еще одна молния, но музыканты были слишком заняты друг другом, чтобы отвлекаться на ослепляющие вспышки и мощные раскаты грома. Тонкий Юуки в толстовке Йо-ки, что была ему заметно велика, на фоне грузного Таканори, зябко кутающегося в истрепанный кардиган, казался особенно миниатюрным, почти прозрачным, однако лицо вокалиста Lycaon оставалось мрачным, хотя выражение его глаз немного смягчилось. – Зачем мне твое извинение? – в голосе Юуки была только неизмеримая усталость. – Разве я сказал, что извиняюсь для тебя? – Руки не удержался и надменно пожал плечами, но тут же охнул от новой волны боли и, сморщившись, чуть не сполз на пол. – Хочу разобраться с самим собой. – Не поздновато? – Лучше так, чем вообще никак. Понимая, что разговор не клеится, Таканори поспешно встал и, не глядя в сосредоточенное лицо вокалиста Lycaon, прошел к двери, однако на пороге все-таки остановился и нехотя обернулся: Юуки отрешенно сидел на кровати, подвернув ноги под себя, и, хоть и смотрел ему вслед, видел что-то совсем другое. Руки должен был сказать что-то такое, что выразило бы все его чувства, описало бы каждую заплутавшую мысль и освободило-таки отяжелевшую душу, но в голове была бессмысленная пустота: они с Юуки вращались на разных орбитах. Сердце вокалиста Lycaon находилось во владении Йо-ки – оно билось для этого человека и принадлежало лишь ему, в то время как сердце Таканори и вовсе не могло разобраться, существует ли оно где-то в груди или давно вытекло наружу, смешавшись с кровью и невидимыми слезами. – Прости, – это все, что смог придумать Руки: до этого извиняться ему не приходилось, поэтому даже одно слово он выдавил с трудом. – Если сможешь, и меня, и Койю… При упоминании Урухи Юуки нервно дернулся, но дожидаться его ответа Таканори не стал: по возможности быстро он вылетел в коридор и, не глядя на удивленного Йо-ку, тяжело двинулся в сторону собственной комнаты – пустой и холодной. Он извинился, но ничего не изменилось, ошибки не стерлись из памяти: даже сердце продолжало тянуть вниз все так же болезненно. Руки понимал, что не сможет исправить то, что творил годами, несколькими невпопад подобранными словами, но где-то внутри все равно стало чуть теплее – тропический холодный ливень сменился на обычный надоевший дождь. И если им с Урухой уже не суждено встретиться, то Таканори был готов взять на себя и его грехи тоже – пусть это станет подарком за выцветшее счастье, оставшееся лишь на фотографиях, что сейчас превратились в жалкую кучу пепла. * * * – Ну и почему ты не спишь? Осторожно прикрыв за собой дверь, чтобы не разбудить уставшего Тсузуку, Рёга вошел в комнату, но обнаружил того бодрствующим: замерев у окна, мужчина внимательно наблюдал за бушующим небом, цепляя задумчивым взглядом каждую каплю дождя так, будто видел в ней что-то ценное. Услышав голос вокалиста Born, Тсузуку обернулся и вдруг хитро хмыкнул, пряча руки за спиной: на губах музыканты витала хитрая улыбка. Дождавшись, пока Рёга подойдет к нему достаточно близко, чтобы их носы касались друг друга, вокалист Mejibray вдруг вкрадчиво прошептал: – У меня для тебя подарок. Воспользовавшись растерянностью мужчины, Тсузуку толкнул его в сторону кровати и, усевшись рядом, повертел перед его носом сладкий батончик: по комнате поплыл соблазнительный аромат шоколада. Глаза Рёги голодно сверкнули, и он растерянно обернулся к довольному вокалисту Mejibray: – Где ты… – Неважно. С несвойственной ему нежностью Тсузуку быстро расправился с шелестящей оберткой и, свободной рукой перехватив челюсть Рёги, почти заставил его откусить аппетитный кусочек. Хмыкнув, вокалист Born принялся перекатывать шоколадный комок на языке, наслаждаясь контрастом приторной сладости и солоноватых орехов, а Тсузуку только посмеивался, когда Рёга вдруг замурчал, словно крупная кошка – когда отчаяния вокруг слишком много, даже робкие проблески счастья приобретают неописуемую значимость. – Теперь я. Пока вокалист Mejibray отвлекся, разглядывая Рёгу так, как если бы они не виделись несколько лет, тот выхватил из его рук батончик и поднес его к чужим приоткрытым губам: Тсузуку упрямо помотал головой, пытаясь отказаться, но мужчина пихнул его в притворной обиде, и тому все же пришлось откусить кусочек. Посмеиваясь и толкаясь, вокалисты делили на двоих крошечное лакомство, что сейчас казалось вкуснее всех деликатесов, вместе взятых, и даже не замечали холодные вспышки молний и жалобные стоны дождевых капель, скребущихся в окно: все это было за пределами их вселенной. Когда батончик закончился, Тсузуку не глядя выкинул обертку в сторону и перелез на колени Рёги, крепко обнимая его за шею, будто боясь упасть. Когда его губы потянулись к губам вокалиста Born, тот с опаской покосился на синяки под глазами мужчины, но тот только покачал головой, настаивая на поцелуе. Сдавшись, Рёга только сильнее прижал Тсузуку к себе, гладя его по острым плечам и выпирающим лопаткам. Раздвоенный язык вокалиста Mejibray коварно проник в рот Рёги, привнося в него только забытые оттенки оставшегося на чужих губах шоколада, и мужчины снова приникли друг к другу в глубоком поцелуе. Даже если бы воздух в легких внезапно закончился, Рёга не отпрянул бы от Тсузуку, но от обилия чувств руки невольно начали слабеть, и вокалист Mejibray стал сползать вниз, опасно приближаясь к полу. Вовремя спохватившись, Рёга успел крепче перехватить мужчину, но, боясь самому потерять равновесие, свалился на кровать, прижимая Тсузуку к тонкому одеялу своим телом. Болезненно ойкнув, когда все старые ушибы засаднили с новой силой, вокалист Mejibray насмешливо задрал голову, и Рёга, глядя, как его черные волосы разметались по подушке, не удержался и с нежностью впился в теплую кожу на его шее, оставляя на ней красноватые влажные отметины, будто стремясь показать, что этого человека больше никому не отдаст. Чужие щекотные прикосновения смещались ближе к ключицам, и, когда Рёга принялся с осторожностью дуть на оставленные им же влажные дорожки на шее Тсузуку, тот вдруг тихо рассмеялся и доверчиво прижался лбом к плечу вокалиста Born. Мужчинам хотелось столько сказать друг другу, поделиться всем, что накопилось за моменты вынужденной разлуки, и они то и дело срывались на откровенный шепот, приникая к ушам друг друга. Рёга говорил, как без него, Тсузуку, мир, рушась с треском, терялся в тысячах забытых парадигм, а вокалист Mejibray только крепко, сосредоточенно обнимал его, с жадностью ловя приоткрытыми губами каждое слово. – Я доверяю тебе, – с опаляющим жаром выдохнул Тсузуку, когда Рёга перехватил его порезанные руки и принялся целовать каждую выступающую вену, обводя скользким языком контуры всех замысловатых татуировок, будто через эти порхающие прикосновения мог понять суть распластавшегося под ним человека. – Доверяю, доверяю назло всем вокруг и даже самому себе. – Плевать на всех остальных, – вокалист Born гладил мужчину по щеке, пристально глядя в его покрасневшие от усталости, воспаленные глаза, на дне которых плескалось неистовое море, чьи шипящие волны впервые ласкали кончики пальцев чужого человека и не отползали назад с остерегающимся страхом. – Тсузуку, пожалуйста, пообещай, что останешься со мной. Пообещай, что не будешь жертвовать своей жизнью, чтобы кому-то что-то доказать. Тсузуку, ты нужен мне, понимаешь, нужен, и я не вынесу, если потеряю еще и тебя. Наше прошлое… – Давай жить так, словно прошлого не было, – вокалист Mejibray резко приподнялся на локтях и подался вперед, из-за чего вспыхнувшая за окном молния разодрала его зрачки. – Или было, но не у нас. Упрямый вызов, наложивший отпечаток на каждую черту лица мужчины, вдруг позволил Рёге увидеть Тсузуку с другой стороны, будто он смотрел на него, перейдя дорогу – вокалист Mejibray не был красивым, подчеркнуто идеальным, лишенным любых недостатков: его скулы выделялись слишком резко, губы распухли от многочисленных стычек, а волосы растрепались и спутались. Но это был только его Тсузуку – самый близкий, самый значимый, самый важный, не похожий ни на кого другого. – Просто пообещай, что будешь рядом, – забыв о нежности, Рёга судорожно обнимал мужчину так, что тот болезненно морщился, слыша, как трещат от напряжения его ребра, но вырваться не пытался. – Тсузуку, я нуждаюсь в тебе. Вокалист Born уже не пытался подбирать слова, не пытался обличать мысли в красивую форму, заворачивая их в пеструю упаковку: он просто говорил то, что хотел сказать так долго, но почему-то молчал, боясь не быть услышанным. Последнюю фразу Рёга проговорил почти по слогам, но обещать вокалист Mejibray ничего не стал – не в его правилах было что-то кому-то обещать. Вместо этого он все-таки на секунду вывернулся из чужих объятий: мгновения хватило ему, чтобы избавиться от надоевшей футболки и снова прижаться к Рёге, слепо цепляясь за его шею. Вокалист Born непроизвольно подался вперед, желая прочувствовать всего Тсузуку сразу: коснуться его сосков с маняще поблескивающими колечками, погладить плоский живот, пересчитать выпирающие ребра. Едва сдержав животный порыв, Рёга с сомнением оглядел многочисленные ссадины и царапины, прорезающие бледную кожу Тсузуку между частых синяков и кровоподтеков. – Ты уверен? – вокалист Born еще раз обнял мужчину, но в этот раз он сжимал его обнаженные узкие плечи так, словно боялся раздавить хрупкое стекло. – Уверен, – Тсузуку с упрямством мотнул головой, срывая очередные поцелуи с губ, чью важность в полной мере оценил только тогда, когда не видел их почти сутки. – Хочу чувствовать тебя. Наспех стянув рубашку, Рёга позволил слабости ошпарить раздразненное чужой возбуждающей близостью сознание и приник к груди вокалиста Mejibray, покрывая ее не то неопределенными поцелуями, не то легкими укусами. Хотелось исследовать каждый сантиметр заветной кожи, коснуться пока еще холодными пальцами темного ореола сосков, чтобы Тсузуку, зажмурившись, маняще выгнулся в пояснице и покрылся мурашками, а затем ласкать острые ключицы и чуть поддеть выпирающий имплант, чтобы его владелец непроизвольно вздрогнул и потянулся к нему, Рёге, не глядя пытаясь нащупать его руки. Все это время Тсузуку покорно лежал на смятой простыне и, тяжело дыша от нарастающего в низу живота возбуждения, наблюдал за беспорядочными движениями вокалиста Born, позволяя ему исследовать собственное тело. Иногда Рёга случайно задевал старые порезы и ушибы, и тогда Тсузуку стойко кусал губы и иногда слабо шипел, но мужчина сразу же принимался мягко касаться больных мест, согревая их своим сбившимся дыханием, из-за чего вокалист Mejibray постоянно слабо улыбался и зарывался непослушными пальцами в чужие волосы, забывая о всей существующей в мире боли. Иногда из сизых туч, беспорядочно разметанных по небу, выглядывали ошметки луны, и в моменты, когда комнату прорезали неровные серебряные вспышки, Тсузуку начинал целовать Рёгу с особенной яростью, из-за чего тот забывал, что сумасшедшие порывы дождя сейчас бушевали за окном, а не над его головой. Вокалист Mejibray буквально бросался на мужчину со всей возможной искренностью, будто подчеркнуто показывая ему свое умение любить: Тсузуку то беспорядочно обнимал Рёгу, скользя взмокшими ладонями по его напряженной спине, то без разбора начинал целовать чужую грудь, оставляя на сосках алые отметины, то просто замирал с закрытыми глазами, позволяя вокалисту Born гладить его подрагивающие веки. Страсть находила на Тсузуку неконтролируемыми порывами, сменяя приступы глянцевой нежности, и мужчина разрывался между желанием бесконечно целовать припухшие уголки губ Рёги и стремлением бросаться на него, будто дикое животное. Когда вокалист Born, поддавшись этому водовороту, осторожно просунул мизинцы в серебряные кольца в сосках Тсузуку и потянул их на себя, мужчина дождался, пока кожа чуть натянется, а затем на судорожном выдохе произнес: – Еще раз, но гораздо сильнее. Сидя на подрагивающих от нетерпения бедрах Тсузуку, Рёга пристально рассматривал мужчину, понимая, что сейчас видит его настоящего – вспыльчивого, дикого, самовольного, но в этих танцах ненормальных инстинктов была та едва мерцающая доля заветной искренности, из-за которой он, вокалист Born, то и дело предательски срывался в бесконечную пропасть. Огонек безграничного доверия в глазах Тсузуку сводил с ума, и Рёга, не контролируя себя, выполнил чужую просьбу, до предела натягивая кожу на сосках вокалиста Mejibray. Довольно застонав, тот откинулся на сбившуюся подушку и принялся толкаться в сторону мужчины, приникая к нему всем телом: Рёга ощущал, как затвердевший член Тсузуку вызывающе трется о его бедро, а сам вокалист Mejibray в это время хитро улыбается, почти насмехаясь над ним. Казалось, что с каждой минутой воздух в комнате становится все горячее, и, когда Рёга принялся целовать живот Тсузуку, медленно спускаясь ниже, тот не удержался и, комкая в дрожащих пальцах одеяло, издал протяжный стон. Вокалист Born опасливо посмотрел на мужчину сверху вниз, понимая, что слышимость в доме была идеальная, но Тсузуку только вызывающе хохотнул и, захлебываясь в азарте, принялся стонать еще громче, толкаясь бедрами навстречу Рёге. Кровать размеренно поскрипывала в такт его движениям, и вокалист Born вдруг заметил, что из только-только затянувшегося разреза между сосков Тсузуку заструилась кровь, но мужчина, скользнув мутным взглядом по алой дорожке на своей груди, только нетерпеливо вздернул подбородок и облизнул губы, на ходу стягивая узкие джинсы вместе с бельем. – Серьезно? Рёга растерянно замер между расставленных ног Тсузуку, разглядывая его напряженный член – у головки поблескивало еще одно колечко. Развеселившись от чужого удивления, вокалист Mejibray наспех стер со лба капли липкого пота и, схватив мужчину за горячее запястье, положил его руку на внутреннюю сторону своего бедра, едва различимо прошептав: – Делай все, что захочешь. Еще один мощный раскат грома сотряс комнату, и Рёга, скинув невольное оцепенение, принялся медленно, намеренно посматривая на Тсузуку с легкой насмешкой, скользить ладонью по основанию его члена, иногда перекладывая пальцы на покрасневшую головку, чтобы собрать с нее капли выступившей смазки. Тсузуку снова начал стонать, чуть тише, но гораздо протяжнее – было понятно, что звуки его хриплого голоса разлетались по всему этажу. – Ненормальный, – Рёга сдвинул пальцы в сторону ягодиц вокалиста Mejibray и плотнее придвинулся к его лицу, пытаясь уловить частое отрывистое дыхание, чтобы даже воздух они стали делить один на двоих. – Не тяни. Тсузуку поморщился и сам толкнулся в сторону чужих пальцев, но Рёга уже покачал головой и переложил руку на лицо мужчины, чуть надавливая на его губы. Догадавшись, чего от него хотят, вокалист Mejibray фыркнул и, замявшись лишь на секунду, принялся медленно, с откровенным вызовом посасывать пальцы Рёги, чуть покусывая его подушечки. Свободной рукой мужчина гладил покрасневшую от многочисленных поцелуев грудь Тсузуку, обводил оставленные собой же укусы, зажимал татуировки и закрывал глаза, пытаясь в голове воссоздать яркие линии. Когда налившийся кровью член стало тянуть от напряжения, вокалист Mejibray раздраженно дернулся и отпрянул от Рёги, шире разводя ноги и прогибаясь в спине. Глаза Тсузуку уверенно сверкали в мутной темноте, но Рёга все же поймал его взгляд еще раз, и мужчина, не удержавшись, улыбнулся самыми уголками губ и кивнул, азартно щурясь. Когда вокалист Born ввел в него первый палец, Тсузуку вскрикнул и вцепился в его плечи, раздирая их до крови. Рёга тут же принялся покусывать мочку его уха, согревая ее обжигающим дыханием, и Тсузуку доверительно прикрыл глаза, позволяя медленно растягивать себя. Казалось, что пламя опаляющей свечи колыхнулось, на секунду погаснув, и на место похотливой страсти пришла сладковатая нежность: обеими руками вокалист Mejibray обнимал Рёгу за талию и прижимался носом к впадине между его ключицами, растворяясь в таком знакомом запахе. Когда Рёга добавил второй палец, пламя снова взвилось вверх – Тсузуку глухо застонал, даже не пытаясь понизить голос, и непроизвольно прокусил губу насквозь, пачкая мужчину собственной кровью. Введя в Тсузуку третий палец, вокалист Born не удержался и принялся двигать рукой чуть быстрее, из-за чего тот плотнее стиснул бедра и зажмурился, пытаясь отчетливее ощутить внутри себя чужое присутствие. Рёга чувствовал, как член Тсузуку становился все тверже, как на его поверхности выступали новые капли вязкой смазки, медленно стекающие по стволу – все это больно обрезало последние мосты в реальность. Боль стала чуть тупее, но еще ощутимо пульсировала внутри, однако Тсузуку понимал, что коварное время подстраиваться под них не станет: соскользнув с чужих пальцев, он наспех слез с кровати, ободрав колени о жесткий пол, и рывком стянул с Рёги брюки, раздвигая его ноги. – Тсу… Не дав мужчине договорить, вокалист Mejibray обхватил влажными губами его отвердевший член и принялся сосать, вызывающе поглядывая на Рёгу снизу сощурившимися глазами, сверкающими откровенной насмешкой. Полностью обнаженный Тсузуку разметался у его ног, заглатывая член до самого основания, и только от этой картины голова вокалиста Born предательски кружилась, из-за чего картинка медленно плыла перед глазами и мужчина чуть пошатнулся. Заметив это, Тсузуку принялся двигаться быстрее, лаская чужой возбужденный член влажным языком, и Рёга, вздрагивая от каждого движения его плотно сомкнутых губ, срывался на хриплые стоны, сдерживать которые становилось все труднее. Когда голос вокалист Born эхом разнесся по комнате, сливаясь со звуком хлюпающей во рту Тсузуку слюны, смешанной с каплями спермы, Рёга непроизвольно вцепился в плечи мужчины, ощущая, как по всему телу разливается приятная волна. Почувствовав, что терпеть влажные прикосновения вокалист Born больше не может, Тсузуку так же быстро отстранился от него и, усиленно игнорируя пульсацию в собственном члене, вновь забрался на кровать – вдвоем устроиться на узкой поверхности было сложно, но вокалист Mejibray сумел замереть на коленях, уперевшись локтями в смятую подушку и разведя ноги до предела. Его темные волосы разметались по покрасневшим и влажным от чужой слюны и пота плечам, но мужчина только тяжело хватал ртом воздух, перехватывая каждый быстрый взгляд Рёги. Тело сводили судороги мучительного удовольствия, и вокалист Born, не теряя времени на лишние разговоры, вошел в Тсузуку сзади, с силой прижимая его к своим бедрам. Чужая кожа, мокрая простыня, раскаты грома и завистливый шепот одинокого дождя – все это слилось в мерцающие, словно вспышки фотоаппарата, мгновения, и вокалист Born из последних сил сдерживал себя, чтобы не начать бешено вбиваться в особенно хрупкое в темноте тело Тсузуку. Ощущая чужое напряжение, сам Тсузуку, наплевав на боль, к которой успел слишком привыкнуть, подался назад, насаживаясь на член Рёги до предела, желая ощутить его всего целиком, без всяких уступок. Внутри мужчины было тепло и узко, и каждый раз, когда вокалист Born входил в Тсузуку до самого основания, оба мужчины переходили на сбивчивые стоны, из-за сорвавшихся голосов больше напоминающие крики. Рёга толкался максимально быстро, впиваясь в чужие бедра до бордовых отметин, и вокалист Mejibray послушно подстраивался под заданный ему темп, выгибаясь так, чтобы движения Рёги задевали его до замирающего дыхания. Мужчине хотелось видеть лицо Тсузуку, смотреть в его азартно блестящие глаза и чувствовать плутоватую улыбку на опухших губах, а потому Рёга, уловив момент, когда вокалист Mejibray в очередной раз протяжно стонал, ухватил его за талию и быстро перевернулся. Теперь уже Рёга лежал на влажных от пота простынях, а Тсузуку, ловко сориентировавшись, насаживался на него сверху, параллельно с этим лаская себя. Вокалисту Born хватило одного его взгляда, чтобы накрыть чужие ладони своими напряженными пальцами и продолжить гладить член Тсузуку, то и дело цепляя холодную сережку и тем самым заставляя мужчину вновь и вновь вздрагивать на его бедрах. Именно сейчас, замерев под вокалистом Mejibray и глядя на него снизу вверх, Рёга был уверен, что чувствует его самого – настоящего Тсузуку, без рисованных масок, страхов, сожалений. Каждое мгновение рядом с этим человеком было неповторимым, ценным, незаменимым, но вокалист Born отпускал его без сожаления, зная, что в следующую секунду, и в следующую за ней тоже Тсузуку будет рядом с ним, он будет стонать и смотреть на него неподдельно преданным взглядом коварных глаз, он будет ласкать его, будет обнимать и прижиматься к любимым губам. Секунды таяли, но Рёга исчерпывал их до дна, растворяясь во всем, что они содержат: мимолетной нежности, замершей на ресницах Тсузуку, монотонном скрипе кровати, расплывчатых каплях дождя на влажном стекле. Когда пальцы вокалиста Born вновь подобрались к сережке у головки, Тсузуку не удержался и резко кончил, пачкая покрасневшее от напряжение лицо Рёги, и тот стал толкаться еще быстрее, ощущая, как мужчина покорно прогибается, пытаясь доставить ему максимальное удовольствие. Вокалист Mejibray стиснул ягодицы, почти обхватывая член Рёги, из-за чего тот, вцепившись в его руки так, будто тонул, тоже кончил, изливаясь прямо в мужчину, заставляя его чуть поморщиться. Только когда теплая сперма начала стекать по внутренней стороне бедра, Тсузуку позволил себе расслабиться и устроиться на вздымающейся груди Рёги, с раздражением откидывая одеяло в сторону. Было невыносимо жарко, но вокалист Born все равно крепко обнял мужчину, прижимая его к своей груди так, чтобы тот не мог даже пошевелиться: в глазах Тсузуку сверкнуло недовольство, но оно было таким неправдоподобным, что и сам вокалист Mejibray усмехнулся. Дождь за окном стал чуть слабее – теперь капли разбивались о стекло с легкой долей усталости, без прежнего запала. Вслушиваясь в размеренный шелест дождя, Рёга непроизвольно погладил Тсузуку по обнаженной спине, и тот, сам не ожидая от себя такой нежности, поправил растрепавшиеся волосы мужчины, заправив особенно выбившуюся прядь за его ухо. Музыканты переглянулись: теперь нужда говорить о чем-либо исчезла – хватало просто того, что они были рядом и дышали одним воздухом на двоих. Засыпая, Рёга видел, как стрелка на старых настенных часах неумолимо ломится вперед, наматывая круги с бешеной скоростью: вокалист Born отпускал эти мгновения без малейшего страха, ведь в каждой следующей секунде на его груди доверчиво вздрагивал во сне Тсузуку – этой ночью он не будет ломаться в нескончаемых кошмарах. * * * Когда Тсузуку открыл глаза, сонно щурясь, Рёга еще мирно дремал на подушке, а дождь за окном совсем стих, хотя небо было темным – видимо, до рассвета еще далеко. Мужчина попытался пошевелиться, но бедра неприятно стянула засохшая сперма, и вокалист Mejibray беззвучно чертыхнулся. Осторожно, чтобы не разбудить Рёгу, Тсузуку слез с кровати и укрыл мужчину выброшенным до этого одеялом, после чего, смутившись из-за собственной нежности, едва ощутимо поцеловал его в шею, из-за чего вокалист Born шумно выдохнул во сне. Это чувство было для Тсузуку новым, он еще не знал, как с ним управляться, но о Рёге хотелось заботиться, хотелось просидеть с ним вот так всю ночь – чтобы касаться его гладкой щеки и перебирать растрепанные волосы. Однако сейчас вокалист Mejibray, спотыкаясь в темноте, судорожно искал в комнате свою разбросанную одежду – когда ему это удалось, Тсузуку бесшумно выскользнул в коридор и направился к душу, молясь, чтобы никому из остальных музыкантов не пришла в голову мысль освежиться перед наступающим рассветом. Наспех ополоснувшись под прохладной водой, вокалист Mejibray также быстро вытерся полотенцем и натянул свою одежду, непроизвольно скользя пальцами по тем участкам кожи, где еще недавно были губы Рёги. Сразу после этого Тсузуку вынурнул в коридор и, не раздумывая ни секунды, спустился вниз – он был уверен, что в этот момент просто обязан оказаться на улице. Просто на интуитивном уровне мужчина знал, что именно сейчас решается что-то особенно важное. Чутье не подвело: сидя на ступенях перед входной дверью, Йо-ка отстраненно вглядывался в сумрак леса, где смутно виднеющиеся сосны сливались с таким же темным небом, и вдыхал влажный после дождя воздух, чуть склонив голову набок. Вокалист Diaura не оборачивался, даже никак не реагировал на постороннего человека за спиной, но Тсузуку прекрасно понимал, что его появление не осталось без внимания. Этот странный час, когда ночь уже не являлась ночью, но и рассветом это время назвать язык не поворачивался, должен был быть тихим: сейчас нужно говорить о главном. Привычная спешка, перепалки, противостояние – сейчас все это было не к месту. На выцветающем небе еще виднелись осколки слабо пульсирующих звезд, и этот странный сумрак плавил сознание именно этими звездами – холодными, пустыми и совсем не великими. – Хорошо кричал вчера, – это была первая фраза, произнесенная Йо-кой, когда вокалист Mejibray опустился рядом с ним на деревянные ступени. – Прочувствовал весь спектр твоих эмоций. Не впечатляет. Тсузуку безразлично покосился на мужчину, цепляя его кривой нос плавающим зрачком, но говорить ничего не стал – от холода, сковавшего воздух в этот неясный час, дрожали пальцы, да и тратить силы на пустой разговор не хотелось. Вместо этого Тсузуку посмотрел на Йо-ку еще раз: от усталости и навалившихся событий тот начал сутулиться еще ощутимее, однако в его глазах по-прежнему полыхала привычное упрямство, хотя гореть там, в общем-то, было уже нечему. Вокалист Mejibray вдруг осознал, что не курил так давно, что на секунду ему показалось, что даже мир вокруг тлеет бесконечным окурком. – Йо-ка, – обращаться к этому человеку по имени было крайне странно. – Уверен, что твое войско обречено на провал, но если мне суждено погибнуть, то я бы хотел, чтобы это случилось только под твоим руководством. – Что? – вокалист Diaura прекрасно понял смысл сказанного, но ему требовалось время, чтобы придумать достойный ответ. – Есть только один полководец, и это ты, – Тсузуку нетерпеливо дернул острым плечом и довольно усмехнулся, когда поймал на своих скулах резкий взгляд Йо-ки. – А есть ведомые люди, это все остальные. А еще есть оппозиция, это, конечно, я. У всех свои роли, и меняться нельзя. Не удержавшись, вокалист Diaura фыркнул и насмешливо покосился на неожиданного спутника, не ожидая получить ответа на этот жест, но Тсузуку вдруг сдержанно улыбнулся: – Ты полководец, и ты не можешь отказаться от этой роли, просто потому что ты должен ее играть – так распорядилась судьба, и ей плевать, устал ты или нет. Честно, я говорю это и давлюсь тошнотой, но в последний бой нас должен вести только ты: тогда у нас будет хотя бы призрачная надежда если не стереть прошлое, то хотя бы нарисовать новое будущее. – А ты думаешь, что настало время идти в последний бой? – Йо-ка задумчиво наклонил голову, и его взгляд сполз куда-то вдаль, не то цепляясь за небо непонятного цвета, не то царапая наполняющийся туманом воздух. – А разве ты так не думаешь? Тсузуку показалось, что ответить вопросом на вопрос будет крайне оригинально, и оба мужчины, не удержавшись, переглянулись: впервые в глазах обоих из них застыло одного и то же выражение – выражение людей, у которых остался только один шанс. Йо-ка надеялся, что Тсузуку хватит такта уйти и дать ему еще несколько минут болезненного одиночества, но вокалист Mejibray неподвижно остался на своем месте: когда первый недоверчивый луч рассвета поспешно пробежался по небу, будто разведывая обстановку, музыканты сидели на крыльце совсем рядом. Все вернулось на свои места: полководец снова уверенно сжал развевающееся на ветру знамя, оставив слабость вместе с угасающими остатками ночи, а тот, кто всегда и везде выступал против всех, косился на него с легким вызовом – и только первые лучи восходящего солнца скользили по остывшей за ночь земле с тяжелым, почти ощутимым сожалением – будто они наперед знали то, о чем простые люди пока догадываться не могли.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.