Дождь, воспетый солнцем

"Заживающие раны на сердце Люси — заслуга Джувии" — современное АУ. Пить, пить, пить. Нет, — отгоняет. — Не так. Бухать. Люси чувствует, как больно и жестко сердце забывается в груди. Останови её! — мысленно говорит она сама себе. Джувия прижимается к изгибу шеи; Люси сжимается, дрожа, пережёвывает губу, кажущуюся сейчас липкой, как кожа, как воздух, как всё это. Волосы на затылке встают дыбом. Почему Люси снова здесь, с ней, в её объятиях? Она влюблена? Или ищет приют в чужих, но одновременно таких близких руках? Хартфилия извивается, как змея. Ей хочется вырваться. Сбежать. Сгинуть. Что-либо, но не подвергать себя иллюзии. Джувия прижимается к её груди — Люси затекшими руками царапает женские бёдра. Хорошо. Неправильно. Но хорошо. Останови себя, Люси! Ты хуже извращенца Грея! — облизывается пламя в груди. Ей невольно помнится, как здесь — именно тут — отец ударил её. Кажется, что кожа рвётся, и нитки — не то белые, не то чёрные — расползаются на руках. Мозг взрывается, сердце — отдаётся. Джувия похожа на сон. Самый лучший из всех. Её поцелуи извилистой лентой завязываются на ключице и шее. Люси пьёт, чтобы заглушать собственный визг. Давится. Ей так плохо. Во всех возможных и невозможных смыслах. Джувия. Просто Джувия сейчас нага перед ней, раскрепощённа и изумительна во каждом своём, несомненно, продуманном движении, засосе, выдохе. Она опасно близка к коже шеи. Как вода, встретившаяся с пожаром. Люси благодарна за каждую минуту, когда у неё есть возможность быть рядом с Локсар, а не задыхаться в доме. В этих четырёх стенах. Там ей не так. Да, да, да. Легко на душе. Пахнет невинной сиренью. Не потому ли, что здесь нет отца и его надменных правил? Люси счастлива с Джувией. Даже не в доме с мамой и папой, а с Джувией. Потому что она — дом, где прячется чужое, но одновременно такое близкое сердце?