Заполучивший

Подарки принято заворачивать в упаковку. У сегодняшнего подарка Дивы есть что-то от запаха её крови, которые он КТО ОН явно старался заглушить: пара знакомых ноток, собственный запах, мыло из спальни для гостей, отглаженный костюм, запонки, вставленные дрожащей рукой Карла. Но ни капли её крови. Её подарок завёрнут в слои прекрасно пошитого сатина и хлопка: сапфировый пиджак изящно подчеркнут белизной рубашки и ещё более — белым платком в нагрудном кармане. В рассеянном мерцании камина белизна отдаёт золотом, точно фольга. А, точно! Синяя обёртка, золотая фольга ― так у людей упаковывают хороший шоколад. Вполне подходящая обёртка для её нового шевалье. А значит, его нужно распробовать, хотя Дива, впервые попробовав шоколад, очень захотела запить его кровью ― оказалось, он пристаёт к нёбу и усиливает жажду, а ещё незабываемо горчит, если не пережёвывать и откусить половину плитки. Распаковывать свой подарок Дива начинает с платочка. Выдернув его из кармашка, она заявляет: ― Тебе это не нужно. Раз тебя выбрал Амшель, ― тёмные глаза новичка следят за ней слишком живо, чтобы считать это покорностью, ― значит, ты на что-то годишься. Развлеки меня! Упавшая из шёлкового платка записка лежит на ладони её подарка, как будто не сама Дива пыталась поймать её за миг до того, как та коснётся паркета. На бумаге с фиолетовыми чернилами ― лишь одно слово. «Джеймс». Настоящее имя для настоящего решения. Лишь после этого Дива обходит его кругом, думая, что это будет занятно, пускай и раньше Амшель подпускал к ней лишь перетендентов, заранее опробованных на клык и на деле. Всё равно у Дивы всегда есть неоспоримое право передумать. ― Интересно. Ну тогда, дорогой Джеймс, начни снимать с себя что-нибудь. Дива готовится к сюрпризам: что покажет такой приказ? Будут ли гаснуть в малейшем жесте все попытки сопротивления? Каково ему слышать приказы, кажущиеся лишь капризом? Каков он под одеждой? Увы, всё начинается с банальных пуговиц, и Джеймсу вовсе нет никакого резона возражать. Он нетороплив и методичен в жестах, молчалив, и, чтобы не заскучать, Дива решает вмешаться. Чуть позже, когда Джеймс расстегивает на себе пиджак и четко, точно линоваными строчками в тетради, двигаются его пальцы, высвобождающие белоснежные пуговицы из петлиц. Дива смотрит, как мерно вздымается его грудная клетка, как плотно сомкнуты губы и кажутся высеченными из камня его ноги, какие у него коричневые соски, похожие на те, что бывают в шоколадном драже, и насколько сильно они отличаются от ее белой, тонкокожей груди. На ощупь получается обычное тело, не чета всхрапывающему под ней почти каждой напряжённой мышцей Амшелю. Но Дива любит новое трогать, пробовать, смаковать. А Джеймс ровно, как по линейке, НИЧЕГО СЕБЕ, ЭТО КАК становится на колени, смотря немигающим взглядом. Воздух из его ноздрей бьет ей прямо в видимый под струящейся белой тканью живот. С челки Дивы на лоб шевалье капает дождевая вода и искрится в свете камина, греющего до духоты обставленную мебелью комнату. ― Кто я тебе? ― Обычный вопрос для новенького, но Диве уже настолько забавно, что она готова прижать одну из облаченных в атласные перчатки до локтей ладошку ко рту, Я ЗАПУТАЛСЯ чтобы не захихикать. От белизны рубашки два шоколадных соска на его коже кажутся еще темней, а влажный от налипшей к телу ткани живот — (Амшель злился, что она сбежала от него под дождь, и даже новенькому пришлось её ловить, вот глупый!) ― еще сильнее втянутым. ― Мать и возлюбленная, ― точно пытаясь быть в одной тональности с монотонно стучащим по стеклу дождём, отвечает Джеймс. ― Ты знаешь, что каждый из моих шевалье делает всё, что умеет? ― Да, ― тон новичка сливается с частыми каплями. ― Покажи-ка, что умеешь ты сам. Пауза заставляет Диву нарочито медленно зевать. Разве он не понимает? Неужели её новенький ни на что не годится? Видимо, придётся звать Амшеля, а следом и Соломона. Скучать из-за новой игрушки она не намерена. Шевалье берёт два куска полотенца, примятого Дивой, и аккуратно стирает оставшиеся капли: в левой руке ― угол полотенца между бёдер, в правой ― краешек, медленно вытирающий у сгиба локтя. ― И кто же тебе об этом рассказали? ― Я пытаюсь прислушаться к току крови в вашем теле. Дива прикидывает: Натан ― болтун, он, пытаясь угодить, порой упоминал, как ему нравится представлять, с кем ей будет хорошо. Шуршит, расплывается чернилами записка ― под ногой новенького Дива разбирает почерк Амшеля. «Вытрет досуха ― лучше не ломать». Он знает две вещи: если новенького не оттолкнут до его поручения ― значит, Диве он может понравиться и во второй раз, а если «досуха» ― значит, будет и «выжать». Он всегда улыбается, если Диву можно умотать до «хватит, я больше не хочу». ― Плохо слушаешь, ― облизнувшись, смеётся Дива. ― Мне этого мало. ― Да, ― отвечает её новая игрушка. Ноздри «подарка» раздуваются с каждым вдохом. Амшелю нравится ещё и её «мне сухо, это всё новенький»! За эти редкие слова он разрешает ей ломать смертных, разрешает играть с ними, улыбается и говорит, как рад, что ей хватило на сегодня. ― Тогда не ленись, пока я не передумала. Короткий кивок ― и Джеймс выдыхает тепло, словно пытаясь её согреть. Мало, мало! Дива почти ёрзает в этом необъятном кресле и ждёт, пока этих рук и полотенца перестанет хватать. А затем наклоняется чуть ниже — да, ну как она не догадалась насчёт такой проверки? Это же так интересно! В нужный момент она рывком приближается к лицу Джеймса, приникая к его приоткрытым губам соском с нежно-розовой, точно ленточки на небрежно сброшенной пелерине, ореолой. Говорят, что этот оттенок ткани трепетно зовется «безе». Но это уже все неважно, ибо он в точности повторяет все показанное. А в бьющихся об скрытое темнотой осколках света бликах на зеркале НЕПОНЯТНО СОВСЕМ отчетливо проступает левая, из-за полутьмы еще более тёмная, рука на другой груди, перебирающая кончиками пальцев, точно обхвативший добычу тарантул. У новенького чуть шершавые руки, и сравнение с ласкающим ее кожу мохнатым пауком заставляет ее наклониться еще ниже и, постанывая, закинуть одну ногу стоящему на коленях КОМУ прямо на плечо. Тот дышит чаще, пока Дива на миг не оттолкнет его рот от себя и, прижимая уже собственную ладонь к левой груди, не заставит его вжаться в себя ― уже между давящих на шею бедер. Получится так быстро, что стоящий на коленях шевалье ударится лопатками о массивную ножку кресла и, задыхаясь, будет дергаться. Дергаться, точно обряженный в трико и заведенный за колечко на верёвке игрушечный шут. Разве что он слишком скучен для роли шута.