1997 год
Жара. Уже спала, но оставила тяжёлые последствия. Этим летом было безумно много работы, а в тебе – слишком много энергии для обычного человека. Я всегда считал это твоей особенностью, но на этот раз всё было иначе. Я и не заметил, когда твои расширенные зрачки на концертах стали для меня нормой. Первое время я даже думал, что ты, наконец, стал отвечать мне взаимностью: то, что начиналось как фансервис на сцене, перетекало за кулисами, а потом и в моей квартире в более тяжёлую форму. Помешательства. Твоя холодность и отстранённость на утро не могла остудить мою эйфорию, оставшуюся после длинной ночи. Я был безумно счастлив, находя тебя в своей постели, а всё прочее списывал на усталость и алкоголь. Я не понимал, что эта эйфория – восторг свободного падения. Не понимал до того, как всё стало действительно плохо. Это случилось через три дня после последнего концерта тура в поддержку альбома «Drug Treatment». Какая ирония. День рождения одного из твоих многочисленных знакомых, имён и лиц которых я не помню. Вернувшись с выпивкой, я нашёл тебя лежащим на диване: взгляд в никуда, губы шепчут бесконечный поток бессвязных слов. Даже в полумраке лицо стало каким-то зеленоватым, а глаза были абсолютно чёрными, словно та самая бездна, в которую ты падал уже несколько месяцев. Понимание происходящего накрыло меня с головой. Следующие кадры – мы уже у тебя дома. По выжженным перекисью волосам стекает вода, кажется, я запихал тебя под душ. Ты кричишь, что ненавидишь меня, пытаешься ударить, но тело не слушается, и ты тяжело оседаешь на пол, блестя влажными глазами в темноте, пытаясь, то ли успокоиться, то ли умереть. Домашний арест показался мне единственным правильным выходом. Обратись мы к специалисту, дело не смогло бы избежать огласки, а оставить всё как есть я не мог. Ты то кричал, то на коленях умолял отпустить тебя, иногда просто лежал целый день в полузабытье. Ночью тебе не спалось: раздражали звуки с улицы, а пару раз я слышал, как ты говорил с кем-то, кого я не мог видеть. Не знаю, что представляли собой твои галлюцинации, но мои видения были вполне отчётливы. Твоя квартира. Она стала отдельным испытанием. То самое место, где мы снимали клип на Nite&Day. То самое место, где ты так правдоподобно сыграл чувства, которых никогда не было, теперь я это знал точно. Но когда aftereffect становился особенно мучительным, ты цеплялся за меня и в полубреду просил не уходить. В такие моменты моё сознание продолжало крошиться уже не снаружи, а изнутри мыслью, что я нужен тебе. Гладя тощее тело по спине и волосам, я думал о том, что когда всё это закончится, и тебе станет лучше, необходимость во мне исчезнет, и я перестану быть центром твоего, сжатого сейчас до размеров квартиры, мира. Не знаю, сколько прошло дней, но однажды утром меня разбудило тёплое прикосновение. «Хитоки…» Открыв глаза, я увидел тебя. Выжженные волосы светились в лучах солнца, а на губах играла спокойная улыбка. Не помню, когда в последний раз видел такую. «Всё закончилось. Я люблю тебя». С того дня ты действительно больше не притрагивался ни к «витамину е», ни к какой-либо ещё дури. А вот второе оказалось, конечно же, ложью. Или правдой, но в каком-то особом, единственно тебе понятном смысле. Быть может, это был такой способ сказать «Спасибо»? Не знаю, но в тот момент я был действительно счастлив. По-настоящему. Ещё не зная, как посажу из-за тебя сердце, как сорвусь в 01-ом, услышав новую песню SADS о наркотиках, как мне будет не хватать тебя годы и годы... Я всем своим существом впитывал это счастье, лившееся, казалось, отовсюду вместе с утренним солнцем, поселившееся где-то внутри с твоим взглядом. Ощущение тепла, что будет греть меня всю жизнь. Позже… Да что скрывать? И сейчас я часто отчаянно желаю, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Пусть это будут наркотики, развод, другие проблемы, да хоть землетрясение! Это чувство, что ты не хочешь отпускать меня, что я нужен тебе, воспоминание о нём не даёт мне покоя. Я давно признался себе в этом.Буквально сломав своё сознание пополам.
Я никогда не посмею причинить тебе вреда, но перестать думать об этом выше моих сил. В конце концов, мысли материальны.