Во имя науки

Они все-таки поругались по-настоящему – Тед и Лика. На следующий день после того, как вернулись с базы. Дэн догадывался, что этого не миновать. Тед ворчал на Лику всю дорогу, а когда Лика не смотрела на него, непонятно морщился, дергался и вздыхал. ...Возвращение вышло мирным. Костю и Джека увезли сотрудники DEX-компани. Первого – для передачи владелице, второго – для изучения. Дэн провожал их взглядом, чувствуя себя предателем. Он сам в сопровождении команды и притихшей Лики дошел до флаера, и спустя полтора часа они оказались на борту. Дэна пытались поить чаем, предлагали сгущенку, медикаменты и внимание каждого члена экипажа, но ему удалось отвертеться и ускользнуть в душ. Команда понимающе покивала ему вслед – они, наверное, решили, что его мучили и не давали мыться. Но ему просто хотелось оказаться в одиночестве. В душе, полном густого пара, обжигающей воды и ослепительного белого света, Дэн привалился лбом к стене, чувствуя, что его начинает трясти. Людям это видеть было необязательно – он знал, что это всего лишь отсроченная психосоматическая реакция. Под почти-кипятком его колотила дрожь, а мысли о Джеке заставляли зажмуриваться, словно в глаза попало мыло. Дэн не был к нему привязан – они просто оказались, как говорят в таких случаях, товарищами по несчастью. Дэн оказался счастливчиком по жизни, Джек – нет. Дэн впервые остро осознал, что был не только в шаге от того, чтобы остаться бездушной машиной, но и в полушаге от того, чтобы стать таким, как Джек. Мозг развивается непредсказуемо – это не природа, это дефект, патология, лотерея. Можно получить все – и смочь мыслить, строить навигаторские трассы и играть с кошкой. А можно получить какие-то клочки, и то словно в насмешку, и стать... сумасшедшим. Ходячей бомбой. Тем самым "сорванным", которых боялись – и боялись справедливо. Дэн выкрутил холодный кран: стало слишком горячо. Он тогда провел в душе почти два часа. Под конец мысли улеглись, и осталась только тихая тоска. В пультогостиной его уже ждал горячий чай, печенье и вся команда. Капитан до его появления рычал на Теда, нещадно отчитывая, а Тед медитировал на спящую Котьку, которая в ответ на крики капитана только мурчала сквозь сон. Но стоило Дэну появиться, как капитан вздохнул и махнул ему: "Садись давай, вечная пропажа". Чай они пили до самой ночи и почти не обсуждали базу. И Дэн, и Лика отмалчивались в ответ на прозрачные намеки рассказать, что за чертовщина там происходила, и команда хоть и изнывала от любопытства, но терпела. О произошедшем заговорили на второй день, когда позвонил Камнев и сообщил, что дело покатилось, как снежный ком. "Я чего звоню – нам нужно допросить ваших ребят. Анжелику, Теда и... Дэна". В этот день говорить пришлось. Для допроса Камнев явился лично. Каждого из участников эпопеи он вызывал в отведенную ему пустующую каюту. После допросов собраться в пультогостиной для обсуждения казалось само собой разумеющимся. Но ссора вспыхнула вечером – после того, как Лика намекнула Теду, что неплохо бы, вообще-то, позвонить родителям. Дэн не слышал, чем было вызвано это замечание, он и вовсе случайно проходил мимо каюты Теда. Лика стояла на пороге, прижавшись к косяку. На замечание Тед только отмахнулся: – Брось, малая. Я позор семьи, бла-бла, в лоне семьи меня не ждут. – Может, хватит вести себя так, словно тебе пять лет? – Кто ведет себя как пятилетний? – в голосе Теда послышалось раздражение. – Брысь, не тебе мне читать нотации, ясно? Позвоню, когда посчитаю нужным. – Как по-взрослому, – фыркнула Лика насмешливо. Дэн уже успел свернуть за угол, но сердитый ответ Теда все равно услышал. – А ты у нас зато офигенно взрослая! Думаешь, сиськи выросли – так и мозги тоже?! А что-то не похоже. Сама чуть не угробилась, других втянула – поздравляю, Анжелика, экзамен на взрослость сдан прекрасно! Если считать, что все взрослые люди – эгоистичные сволочи. – Тед!.. – И не надо теперь глазами тут хлопать! Прежде чем что-то из себя корчить, научись под свои авантюры других не подводить – полезный навык, знаешь ли! Дэн редко вмешивался в чужие споры. Это чаще всего оказывалось или бесполезно, или чревато чьими-то обидами. Дэн постоял несколько секунд и, вздохнув, развернулся, направляясь обратно к каютам. – Я уже извинилась! – Ликин голос звенел от обиды. – Что тебе еще надо-то?! – Мне лично на твои извинения накласть. – Тогда что ты на меня нападаешь? – Чтоб не думала о себе невесть что! Офигенная вещь – извинения, думаешь, извинилась – и все, можно болт забить на произошедшее? Они стояли друг напротив друга, красные и всклокоченные. Тед – от злости и упрямства, Лика – от обиды и слез. От напряжения между ними становилось не по себе. Дэн раньше никогда не слышал, чтобы Тед разговаривал с Ликой вот так. Дэн помедлил, прежде чем со вздохом позвать: – Лика? – На него тут же уставились две пары глаз – одни заплаканные, вторые – злые и оскорбленные. Дэн не спасовал и остановил взгляд на напарнике. – Тед. Не надо так. Несколько секунд они смотрели друг на друга, потом Тед сердито выдохнул и, оттеснив Лику с прохода, вышел в коридор и тяжело зашагал в сторону машинного. Что он собирался там делать, Дэн не знал. Может, поколотить какой-нибудь железкой двигатель – под присмотром механика, разумеется. Лика сморгнула слезы и втянула ртом воздух, отстраненно глядя в стенку. – Если ты хочешь плакать в одиночестве, я могу уйти, – предложил Дэн, и Лика наконец-то взглянула на него, сморщилась и, неровно вздохнув, шагнула к нему и прижалась – уже почти привычно. – Хм, ладно. – Дэн обнял ее одной рукой. – Тед скоро остынет. Обычно он уходит в спортзал, когда злится – заваливает уровень или нарывается на капитана... Думаю, машинное тоже сойдет. – Я знаю, – глухо ответила Лика. – Это ничего. Дэн. – Она выдержала паузу, и Дэн угадал, что сейчас прозвучит один из тех провокационных неудобных вопросов, которыми она мучила его на базе. Она подняла на него глаза и серьезно спросила: – Ты злишься на меня? Дэн задумался. На базе он злился – и до того, как узнал, что Лика причастна к произошедшему только косвенно, и порой после, когда приходилось играть спектакль, думать о безопасности двоих, а не его одного... Он злился еще и потому, что боялся не уследить – не уберечь. И не потому, что Тед попытался бы прибить его на месте. Теперь он только пожал плечами и честно ответил: – Нет. Все в порядке, Лика. – И, предугадывая следующий вопрос, насмешливо опередил: – Да, правда. ...они сидели в пультогостиной, пытаясь вникнуть в происходящее на экране и таская поп-корн из ведерка у Полли. Хомяк упоенно грыз воздушные шарики, сидя у Полли на плече. Тед стремительно вошел, пересек пультогостиную и остановился перед диваном, загораживая экран. Прочистил горло, мельком глянул на Лику и буркнул: – Пошли. – Куда? – не поняла она. – Куда надо! – раздраженно ответил Тед, помялся еще с пару секунд и нехотя выдавил: – Маме позвоним. Лика просияла. Когда они с Тедом вышли, Полли толкнула Дэна в бок, и они рассмеялись. * – ...не понимаю, какого черта мы этим занимаемся. Нас все равно скоро распустят к чертовой матери. – Не нагоняй тоску, а. – Ты читал газеты? Эта коза такого понаплела... Еще эта гребанная полиция. – Мы пока на плаву – вот и славно. Подбери сопли, нам надо работать. Эй, приятель, ты меня слышишь? Ты называешь себя Джеком, так? Ты откликаешься на это имя? – Откликаются собаки, – говорит Джек. Он чувствует спиной холодный лабораторный стол. В каждой руке у него по капельнице, и препараты поступают строго отмеренными дозами, поддерживая деятельность печени и почек. Времени на регенерацию требуется много... Целая вечность. Его Система не хочет помогать. Через вторую иглу ему вводят глюкозу и физраствор. – О, а ты с юморком – значит, не обманули. Глаза чего не открываешь? – Не хочу видеть ваши поганые рожи. Сотрудники ржут почти счастливо – что за парочка дебилов? Джек все-таки открывает глаза, щурится от света ламп, и встречается глазами с двумя небритыми мужиками. Один лукаво улыбается, второй задумчиво жует губу. – И нахрена я вам здесь? – осведомляется Джек по-деловому спокойно. – Сами не знаем, – отвечает улыбчивый, поправляя очки в черной толстой оправе. Он лохматый, как уличная собака. – Прислали, сказали – исследуйте, не вздумайте утилизировать. Только если компания рухнет. – А она уже на грани. – Ты просто пессимист. А ты, приятель, пессимист? Черт возьми, никогда не разговаривал с разумным киборгом! Удивительно. – Лохматый снова скалится, как придурок. Джек закрывает глаза. Он не знает, что он чувствует. Система молчит – и это непривычно. Он чувствует себя... Одиноким. "У меня есть шанс", – думает он. И на несколько мгновений перестает дышать, осмысливая. Шанс. Да. Есть шанс. * Она встретила его у ворот. Вся в слезах, сильно похудевшая, в ставшем не по размеру шелковом халате с ужасными желтыми розами. И первым делом она кинулась оттеснять его сопровождающих – первого оттолкнула, второму наступила на ногу, а уже от третьего Костя оттащил ее, приподняв над землей и тихо смеясь. – Ну все, все. – От нее пахло, как и раньше, тяжелыми и только ей одной подходящими духами, а еще – пустырником. А от рук, которые он принялся целовать – кофейными зернами. Значит, она снова молола кофе этой своей ручной машинкой. Скрипящей, медленной, совершенно несуразной – но важной, потому что досталась от пра-пра-кого-то. Ему совершенно не было дела до того, что сопровождающие сально ухмылялись и непонимающе закатывали глаза, когда он подхватил Алевтину на руки, наслаждаясь тяжестью и мягкостью ее тела, влажными от слез руками и мягким шелком. Он дома – и все. Но внутри дома вместе с приятными кухонными запахами, знакомыми цветами и силуэтами его встретили и непривычные элементы – широколистная пальма в кадке в углу и Брут за кухонным столом, с ухмылочкой навинчивающий ту самую ручную кофемолку под невыносимые скрипы механизма. – Решил немного задержаться, – пояснил Брут. – Рад тебя видеть, Костик. Костя пристально в него вгляделся, совершенно не стыдясь счастливой улыбки и слез, которые текли неконтролируемо последние минут пятнадцать. И улыбнулся. – Как тебя по-настоящему звать? – мирно спросил он, аккуратно ставя на пол Алевтину и тут же обнимая за талию и глубоко вдыхая аромат духов. – Это Гришка, – ответила ему Алевтина, радостно всхлипнув. – Гришка? – Григорий, – поправил Брут, кашлянув, и подмигнул. Кофемолка в его руках снова застонала – это было ужасно, но означало, что скоро у них будет вкусный горячий кофе. Что ж, совсем неплохо. * Вечернюю улицу освещали каменные декоративные чаши, в которых плескался огонь. Ярмарочная неделя началась вчера, и теперь на улице царили шум и гомон, взметывались цветные ленты, играла легкая ненавязчивая музыка. Ларьки стояли в два ряда, образуя аллею. С прилавков пахло шоколадом и халвой, фруктами, пластиком и глиной, жженым сахаром и мылом – тот, кто проходил аллею до конца, успевал напиться запахами досыта. Лика долго смотрела, как полыхает в чаше огонь. Збышек молчал, только изредка вздыхая. Ему все еще казалось, что это плохая идея. Наконец, Лика вздрогнула, улыбнулась и протянула руку. – Давай. И Збышек, кусая губы, передал ей стопку листов. Лика, подумав, вернула ему половину, свернула в трубочку первый лист и подожгла. Пепел и желтые искры ссыпались ей на блузку. – Это ведь уже бесполезно, – попытался Збышек, с тоской поджигая еще один лист и дожидаясь, пока обгоревший кусок можно будет кинуть в чашу. – Этим экспериментом и так заинтересовались. Наши наброски никому бы не повредили. – Они уже повредили, – просто ответила Лика. Пламя окрашивало ее лицо в таинственно-красный. – Если бы не эта макулатура... – Было бы лучше? – Збышек не смог удержаться от скепсиса. Лика вытащила сразу три листа и подожгла. – Не знаю, – ответила. Пламя жадно поедало листы, выплевывая хрупкие хлопья пепла.