Во имя науки

– Садитесь, садитесь, сейчас... Вам должно быть удобно... Вот стул. Комфорт превыше всего! Иначе показатели выйдут, хе-хе, так себе... А нам оно надо, спрашивается? Щуплый сотрудник лет двадцати с куцей бородкой напоминал Дэну надоедливого Ковальского. Энтузиазм в нем полыхал тот же – он даже стул подтащил с нелогичным воодушевлением и, подставив к круглому столу из темного дерева, засуетился, потирая руки. Тед так потирал руки перед посещением "Матушки крольчихи". Чего ждал этот тип, похожий на деревенского козла из ликиного альбома – непонятно. Дэн стул проигнорировал и еще раз огляделся. Небольшое помещение. Проветрено. Стены выкрашены в синий. Полки с книгами, два высоких аквариума, рыбы в них – длинные и тонкие, точно кишечные черви. Большой стол, посередине – корзина с мертвыми образцами растительного мира. – Что-то не так? – Сотрудник преданно заглянул ему в глаза. "Марк Плут" – гласила надпись на бейдже. Ростом Плут не вышел – дышал Дэну в грудь. – Вы только скажите, я все... Плут встретил Дэна на первом этаже жилого корпуса №8. В рекреации с сумасшедшими птицами. Выкатился из-за угла, всплеснул руками: "Вот вы где! Простите, простите, заспался совсем!" Константин на его появление расплылся в ехидной ухмылке и по внутренней связи скинул Дэну текстовый файл. Внутри оказалось стихотворение. Если вам внезапно стало В этом мире скучно жить, Нужно вспомнить, что живете Вы практически в раю! Нужно только крикнуть громко, А желательно – заплакать И, старательно страдая, Марку Плуту кинуть клич. Он примчится к вам сейчас же, Может, голый и жующий, Пасту сплевывая на пол, Даже, может быть, мертвец. Но примчится – это точно! И тогда ему вы честно, Не стесняясь, расскажите, Как вам очень тяжко жить. Как хотите вы – прогулку, Или восемь банок пива, Или торт из взбитых сливок, Или даже порно-фильм. Ну а если он заплачет И, по стеночке стекая, Будет вам нахально мямлить, Что устал и не могет, Вы ему, друзья, не верьте И наглядно докажите, Что могет он очень много, Если посильнее пнуть. Дэн не моргнул и глазом, но к сотруднику присмотрелся получше. Интуиция подсказывала, что "посильнее пнуть", примененное по отношению к этому хлипкому объекту, могло закончиться не лучшим образом. Выглядел Плут неважно, словно давно не спал, не ел и не получал достаточно кислорода. Так нездорово выглядел иногда Тед – после двух-трех ночей стенаний над новым уровнем. Встрепанный, с опухшими глазами и залегшими под ними синяками, нездорово-возбужденный. Капитан, застав пилота в этом состоянии, страшно ругался и загонял его отсыпаться под страхом десятка нарядов. Дэн покосился на стул. Не он затеял эту игру. – Жестко. – Хотите кресло? – спохватился Плут и пулей метнулся из аудитории. Дэн засек время: шестнадцать секунд. Спустя шестнадцать секунд Плут, пыхтя и запинаясь, втащил в аудиторию красное кресло на колесиках. – Устроит?! – Устроит. Кресло оказалось мягким – почти как диван в пультогостиной, и Дэн вальяжно откинулся на спинку. Веселье только начиналось. Плут положил перед ним листок бумаги и синюю шариковую ручку. Дэн поднял на него спокойные глаза. – Я не пишу ручками. Лицо у Плута вытянулось, отчего оттопыренные уши стали торчать совсем смешно. Он наморщил лоб – мысли под этими морщинами заметно закопошились – и приоткрыл рот. "Муха залетит!" – вспомнилось ни к месту шуточное предупреждение, которое отпускали в аналогичных ситуациях некоторые люди. Мух в аудитории, конечно, не было. Только "безопасные прокариотические организмы в допустимом количестве", как подсказывала система. – А... почему? – Это навевает неприятные воспоминания. – Ох... Ладно, а чем вы пишете? – Мелками. Цветными. Не толстыми. Тринадцать миллиметров в диаметре. – А... – Мне нравятся тетрадные листы. Разлинованные. А-четыре. Это, – Дэн вежливо улыбнулся, – снизит стрессогенность ситуации. Плут сглотнул и пролепетал: – Л-ладно... Дэн его пожалел: тринадцати миллиметров в диаметре были восковые мелки стандартного образца. Целые ящики таких цветных палочек они как-то доставляли на АК-39, одну из окраинных "отшельнических" планет. В составе мелков содержались ароматические вещества – от ядреного запаха цитрусовых Котька сходила с ума и умудрилась мстительно проделать несколько дыр в "транспортировочной таре". Дэн улыбнулся воспоминанию: капитан досадливо чешет подбородок, Котька таращит из-под дивана ошалевшие глаза... Забавно. * Спалось просто ужасно. Хуже, чем в первую ночь в голой каюте на старом транспортнике или в пропахшей свежей краской и лаком гулкой комнате общежития. Лика ерзала на постели до самого рассвета: мешали волосы, нещадно ныли ноги, поясницу ломило, а за стеной что-то дребезжало – педантично раз в две минуты; за окном – или где-то в раме – стрекотало насекомое. Периодически Лика проваливалась в сон, но спустя полчаса подскакивала оттого, что колотилось сердце. В седьмом часу Лика не выдержала и выползла из-под тонкого шерстяного одеяла. Посидела, шлепая босыми ногами по полу, напялила кислотно-фиолетовые шлепки с пластиковыми цветками и пошла в душ. "Все необходимое" принесли в ее комнату вскоре после того, как доктор проводил ее до дверей и посоветовал выспаться и ни о чем не думать. Издевался доктор или говорил серьезно, она так и не поняла. Она даже не разглядела, кто оставил на кровати стопку одежды, пару пышных оранжевых полотенец, пахнущую порошком пижаму и куль с гигиеническими средствами. Вода хлынула с напором и зашумела по плитке. Душевая заполнилась паром, на стенках выступили капельки влаги. Лика просидела на нагретом полу почти час, то задремывая, то вдруг захлебываясь паром и заходясь в плаче. Господи, ну почему! Почему, почему она все это заварила! Влипла сама, втянула Дэна – и что, что теперь?! ...а в залитой солнцем комнате ее ждала записка от Самарского: приглашение на совместный завтрак. После душа голова кружилась ужасно, и на нервы не осталось никаких сил. Лика оделась, вытерла волосы и натянула вчерашнее платье. Ни краситься, ни сушить волосы она не стала – незачем. Здесь ей впечатлять некого. Самарский, видно, по утрам рассуждал так же. Лика не успела толком осмотреть полупустую столовую – сразу наткнулась взглядом на него. Незастегнутая рубашка поверх белой майки; только что умытое и не вытертое лицо; налипшие на лицо волосы – серая облезлая губка. С кухни доносился шум вытяжек. Над рядами раздачи свистел кондиционер. Лика покрылась мурашками еще на пороге, стоя у старомодного умывальника, над которым красовалось мутное зеркало и мыльная надпись: "Твори великие дела, ум!". – А, вот и вы. – Самарский помахал салфеткой, прежде чем навесить ее уголком за ворот майки. Покровительственно кивнул. – Присаживайтесь, Лендер... Нет, возьмите сначала завтрак. Маслянистые комья омлета, кружочки жареной ветчины, тосты с черничным джемом, блюдце с водянистыми кусочками груши, чашка какао. Лика составила все это на поднос. Дежурящая на раздаче женщина в последний момент всучила ей щедро намазанную маслом булку. Есть не хотелось. Хотелось воды. У окна обнаружился многофункциональный автомат. Десяток видов зернового кофе, различные чаи, коктейли и газированные напитки. В самом низу списка – чистая вода. После трех стаканов воды появился аппетит, и Лика, малодушно надеясь, что Самарский будет уплетать свой завтрак так же молча, принялась за тосты. Неторопливо отщипывая по кусочку и тщательно прожевывая, она пыталась хоть как-то собрать в кучу мысли. Не выходило. Самарский проявил изрядное терпение. Завтракала Лика минут сорок – и все эти сорок минут он восседал на жестком простом стуле, уткнувшись в планшет и тихо сопя. В столовую то и дело влетали сотрудники, торопливо впихивали в себя омлет и убегали – творить, видимо, "великие дела". На Самарского косились, как на корову в козьем стаде. Видно, завтракал он здесь в порядке исключения. Кто-то из сотрудников с интересом поглядывал на Лику, но она притворялась, что интересует ее только порезанная кружочками груша. Исподлобья она поглядывала на этих ряженых в халаты людей, таскающих подмышками планшеты и папки: чаще всего они были молодые, иногда – не старше Лики, и все – не старше Збышека. И только когда Лика сделала последний глоток переслащенного какао, Самарский как ни в чем не бывало спросил: – Ну что, Лендер, приступите к работе? – И Лике показалось, что какао скисло у нее прямо во рту. Фу. Самарский ее гримасу проигнорировал. – Посмотрите на наших ребят, познакомитесь... Хм-хм. Отправлю-ка я вас на сны, наверное. Не возражаете? – Нет, – через силу выдавила она. – Причешусь только. Игнатий Борисович, а как же... пары? Зачеты, экзамены? – А у вас внеучебная практика, – просто ответил Самарский. На посвежевшем – и когда выспаться успел, гад! – сытом лице снисходительная улыбочка становилась отвратительно. – Пока – бессрочная. Не переживайте. Вечером сможете написать друзьям – о том, что проходите практику. Как особо талантливая студентка – раньше срока. Практика, значит. Лика дожевывала резиновую, истекающую водой дольку груши и понимала, что вляпалась нехило. По уши. * – Заброшка какая-то снилась. Сетки навесные, сквозняки, трубы... Что-то там наверху было – лезть надо было по сетям. Ну я лез, лез, что. Думал: не выдержит. Тонкая же сетка, как на воротах. Долез – смотрю, а вокруг стройбаза наша старая. И все, не помню дальше ничего. – Снилось, как говорил с другом. И он уже знает, что я не... человек. Но все хорошо, говорим, смеемся... – Фильм про животных смотрели вчера. Комедию. Ну, рисованый фильм – мультик, вот. Они и снились. Животные. – Книга была – на центаврианском. Закорючки всякие, значки. И я ее читаю. Интересная, сказка какая-то. А, что? Нет, нет, я центаврианский не знаю. Была когда-то программа, но стерта давно, я и двух слов не вспомню уже. – Жуть какая-то. Не помню. Обещал приходить – вот и здесь я. Но ничего не могу вспомнить. Чувство только... Какое? Мерзкое такое. Плохое. Как, знаете, после... Ну, неважно. Не помню. Запишите так – не помню. * – Прошу прощения. – Ну, что еще?! – Я только что вспомнил, что я не завтракал. Человеческие лица, оказалось, иногда краснеют не равномерно, а отдельными участками. У Плута горели на светлой веснушчатой коже три пятна: над левой бровью, под носом и посередине лба. Каждое из них Дэн мог бы назвать своим личным достижением. – Да тут дела на две минуты!.. Дэн вздохнул нарочито тяжело и смерил Плута усталым, голодным и очень тоскливым взглядом – ровно как учил Тед. "Учись, Дэн. Если рядом женщина – она на такое купится. Глазами сделай вот так... Ну. Представь, что стоит перед тобой банка сгущенки, а ты три дня не ел, но тебе Станислав Федотович настрого запретил к ней прикасаться! Вот! Вот так, да! И посмотри исподлобья теперь! Красава!". Плут имел явно мужской фенотип и этот прием, по идее, не должен был сработать, но вышло иначе. Плут сдался. – Ладно, ладно, сейчас... Дэн проводил его взглядом и запустил руку в ворох добытых за последние сорок минут трофеев. Гора карандашей, мелков, маркеров и фломастеров, две упаковки гелевых ручек, вытащенная неизвестно откуда перьевая... Дэн покопался и вытащил тонкую розовую ручку с рыжим пушистым наконечником. Шариковую. Он решил сделать умотавшемуся Плуту, перелопатившему весь склад канцтоваров, подарок: подписался в уголке листка. Не именем – серийным номером. – Дэн, надеюсь, вы любите омлет... – Я не Дэн, – ровно сообщил он, молча забирая у Плута поднос с едой. – Я один-ноль-пять-четыре-три-восемь. А клубничного варенья у вас нет? – Плут тихо всхлипнул, и Дэн сжалился: – Ладно. Жаль. Может, я это переживу. Но вообще-то я привык съедать по утрам ровно пять тостов с клубничным джемом... Дома. Спасибо. – Так вы заполните анкету? – с надеждой выдохнул Плут. – После завтрака, разумеется! – Конечно. Курсивом? Жирно, полужирно? – Э-э... – Гарнитурой Arial, Times new roman, Comic Sans? – деловито перечислил Дэн и засунул тост в рот целиком. Черника – тоже неплохо. Не сгущенка, конечно, но хорошо. Прожевал, проглотил и педантично добавил: – И уточните размер. Плут поджал тонкие губы. Пятна заметно выцвели – передышка пошла ему на пользу. – Пишите, как вам нравится! Дэн принюхался к чашке со странной жидкостью. По цвету напоминало кофе, по запаху – сухое молоко, разведенное с водой и сахаром. На вкус оказалось как размоченный в сиропе картон – описать это иначе не выходило. Дэн отставил чашку в сторону. – Хорошо. Как нравится. Плут покосился на него с подозрением, но Дэн уже увлеченно поглощал завтрак. Напиток он оставил на потом.