Что имеем — не храним

– Хм. За пятьсот. – Иди на хер, – Джорджи с грохотом опускает очередной стул и удерживает зевок. – Пиздец. За пятьсот. И куда мне эти пятьсот, по-твоему, а? – Хер тебя знает. В отпуск съезди, – Джерси пожимает плечами, – или чар для извращенцев про запас прикупи. Знаешь, Джорджи-бой, я не ебу, куда ты потратишь эти деньги, и, если честно, мне срать. – Я твои пятьсот за ночь могу скурить, папаша, – Джорджи поворачивается и поднимает бровь. – Так что если есть че нормальное предложить, то давай, а за яйца меня тянуть не надо. – Ты не куришь, – придирчиво отмечает Джерси. – Бля, папаша, не доебывай. Ты знаешь, сколько я чистыми за одну ночь делаю? – Джорджи копается в карманах, находя мятую пачку дешевых сигарет. – Ну и что мне твои пятьсот, куда мне их? – Хорошо. Сколько? – Джерси мгновенно настраивается на деловой лад. Он смотрит на Джорджи снизу вверх, но тот все равно кажется каким-то маленьким и хрупким на фоне Джерсийского Дьявола. – Ну, за штуку я бы еще подумал, – прикурив и затянувшись, отвечает Джорджи. Его дела хороши вовсе не настолько, насколько он бравирует этим, и пятьсот зеленых ему бы совсем не помешали. – Ха, – Джерси скрещивает руки на груди. Глупый Джорджи Порджи думает, что он сейчас предложит полторы, чтобы наверняка. – Семьсот. – Все, папаша, съебись отсюда, – Джорджи поднимает руки, зажимая сигарету зубами, и возвращается к своим стульям. – И чтоб до вечера я тебя не видел. – Уже вечер. Ты, блядь, открываешься через час, – Джерси поднимает густые брови, ощупывая карманы в поисках своих сигарет. – Вот на час и съебись, – злится Джорджи. – О'кей, – Джерси невозмутимо прикуривает от спички, туша ее и бросая на пол, затягиваясь не без удовольствия. – О'кей, пойду в другое место и найду кого-нибудь посговорчивей, – главное условие того, чтобы быть Джерсийским Дьяволом, – это нуждаться в чем-то куда меньше, чем твой собеседник. Вообще не нуждаться, на самом деле. Так что Джерси спокойно разворачивается, направляясь к выходу. – Ну и хули ты тут соришь? – ему в спину летит новый крик Джорджи, но Джерси даже не оборачивается, ухмыляясь в усы. – Спичку свою прибери, блядь! – Пошел ты, Джорджи-бой, – Джерси берется за ручку двери. – Стой, я с тобой разговариваю! – Джорджи кричит ближе, и Джерси останавливается, наблюдая за ним и своим зрением, и через бликующее стекло двери. На лице Джорджи одна злость сменяется другой. Дым от стиснутой зубами сигареты окутывает его лицо. – Девятьсот, – он выпаливает, сжимая кулаки. – Семьсот, – Джерси поворачивается, перекатывая сигарету во рту. – Нет, ты совсем охуел, – у Джорджи легко румянятся щеки, и он нервически затягивается. – Восемьсот. – Семьсот, – это последняя цена Джерси, он снова скрещивает руки, крепко сжимая сигарету губами и выпуская дым через нос мелкими струйками. – Семьсот пятьдесят, – Джорджи хмурится. – Семьсот, – спокойно повторяет Джерси. Джорджи мнется недолго. – О'кей! – он вспыхивает и очень зло протягивает руку. – По рукам, – и Джерси с готовностью пожимает ее. – Да, и, конечно, чаевые подразумеваются. Если будешь хорошим мальчиком, – он мерзко склабится, и Джорджи тут же выдергивает ладонь из его неприятно влажной руки, снова затягиваясь и отворачиваясь. – Блядь, ну и нахуя я согласился? – бормочет он себе под нос. – Ты можешь отказаться, я тебя не держу, – и Джерси очень нравится, что Джорджи не откажется. Ему нужны деньги, как и всем в этой части Бронкса. – Иди ты в жопу, ебаный Джерси, иди ты, блядь… – Джорджи говорит с чувством, но потом только машет рукой. Он молча направляется к двери в заднюю часть клуба, и Джерси усмехается, докуривая сигарету и щелчком бросая ее под ноги. И идет за ним. – Здесь свободно, – Джорджи отпирает одну из дверей в неосвещенном коридоре ключом из кармана и отдергивает темно-синюю занавеску за ней. – Здесь везде свободно, вы же закрыты, – резонно замечает Джерси. – Завали, – Джорджи выдыхает густой дым, тушит сигарету в пепельнице на столе и идет закрывать занавесками зеркала по стенам. – Я не против зеркал, Джорджи-бой, – ухмыляется Джерси. – Я против, – зло отвечает Джорджи, задергивая очередную занавеску. Зеркала вделаны по всем стенам, и он будет занят довольно долго. Джерси пока изучает комнату, в которой до этого не был – видимо, она для клиентов получше, чем плешивый дьявол в потной футболке, – и приценивается к угловым диванам ярко-синего цвета, приглушенного только полумраком. Напротив обоих – стеклянные столики, это будет мешать, и Джерси легко сдвигает один в сторону перед тем, как сесть. Он усаживается удобно, закидывая ногу на ногу, и закуривает новую сигарету, пока Джорджи закрывает последние зеркала и идет запирать дверь. – Хороший сервис, – когда Джорджи заканчивает, Джерси кивает на отодвинутый столик. На нем вокруг голубой лавовой лампы вперемешку оставлены чашки с кофейными разводами, стаканы, полная чужих окурков пепельница, россыпь цветастых презервативов и на треть пустая бутылка итальянского белого вермута. Впрочем, на втором столике, заляпанном белыми и желтушно-коричневыми пятнами, валяются рваный чулок и использованные резинки, так что Джерси еще удачно сел. – Я здесь еще не прибрался, – Джорджи потирает шею, сам не замечая, как начинает оправдываться. – Ну, если ты сам убираешься везде, то не удивительно, что тебе нужны деньги, – Джерси втягивает дым и очень увлеченно разглядывает заусенец на безымянном пальце. Джорджи снова легко вспыхивает. – Ты меня назло доебываешь, а? – Ага, – Джерси примеривается к заусенцу, скусывая его острыми зубами. Джорджи не может понять, правда это или сарказм, но на всякий случай оскорбляется из-за всего. – Мудила ты, Джерси, – сплевывает он. – Я ж к тебе по-человечески, блядь, а тебе б только самоутвердиться. Это че, потому что у тебя хер маленький или потому что в детстве мамочка не долюбила, я не понимаю? – его интонации резкие, а лицо полно искреннего негодования и ощущения перенесенной несправедливости. – Это я самоутверждаюсь? – а вот Джерси смотрит на него с удивлением. – То есть это я тащусь от унижения бесправных шлюх, сую в каждую встреченную дырку и нарываюсь на всех подряд, чтоб только они не догадались, что на самом деле я ссыкливый сопляк? – не может не пройтись по всему лишний раз, и Джорджи хмурится, сжимая пальцы. – Не смей говорить так, блядь. Я оплачиваю моим девочкам любой ебучий каприз и даю им хорошую работу, а всем остальным – сисястых шлюх, шоу по пять баксов и самую дешевую выпивку в этом говеном квартале. Да я, блядь, как боженька, вкалываю день за днем ради всяких неблагодарных уебков! А ты, блядь, мудозвон лесной, че ты делаешь? – Джорджи нависает над Джерси, оставляя тень поперек его лица, но дьявол выглядит скорее умиротворенным, чем разозленным или напуганным. Джорджи видит насмешку на его расслабленном лице, и это заводит его еще больше. Джорджи не видит, как напряжено его тело. – Да ты, бля, только сидишь на жопе и чужие цацки пересчитываешь. Знаешь же, что всем бабки нужны: выкупаешь за полбакса, а обратно уже за десятку! Не кончаешь в штаны, когда срок продлевают и еще зелень несут? Хотя да, хуй ты кому че продлишь, у тебя уже все продано. Че, блядь, Джерси, деньги есть – и срать на других теперь можно? – он выдыхается, но пальцы все еще крепко сжаты. Джерси думает, что Джорджи может ударить его. Это будет глупо и быстро. – Да, у меня есть деньги, – довольно говорит Джерси, устраиваясь на диване удобнее. Блики от лавовой лампы скользят по его футболке и брюкам. – Семьсот долларов, например. И я бы на твоем месте перестал орать, если бы хотел их получить. Как ты там любишь говорить? Время – деньги? – Знаешь, Джерси… – Джорджи очевидно пытается справиться с гневом и сдержать голос, – вали на хер. Просто вали из моего клуба. Мне еще убираться, – его руки дрожат от злости и напряжения. Джерси мысленно делает отметку, что если давить на Джорджи так прямолинейно, он не только вывернется, но и яйца отгрызет. – О'кей, Джорджи, успокойся. Мы оба… немного погорячились, – Джерси говорит чуток через силу, но довольно примирительно. – Может быть, я даже слегка перегнул палку. Но мы оба в одной лодке, что ты, что я, – он разводит руками, и белесый дым густой спиралью вьется наверх, к вытяжке. – Мы пугаем людей, мы дерем с них деньги, мы их наебываем. Мы оба – то еще дерьмо, Джорджи-бой, и нам не нужно ссориться. – Я не такое дерьмо, как ты, – хмурится Джорджи, но Джерси видит – во всех плоскостях, – что его гнев проходит. – Но да, ты прав. Ссориться нам ни к чему. Извинись – и забудем, – он неприятно улыбается, обнажая клыки. Джерси хочется рассмеяться. И выбить Джорджи несколько зубов – лицом об колено. – Пятьдесят сверху пойдут вместо извинения? У меня аллергия на это все, – Джерси морщит нос и неопределенно машет рукой. – Конечно, – Джорджи продолжает широко улыбаться. У него очень злые глаза. Джерси достает толстый бумажник – вощеная собачья кожа приятно скользит под пальцами, Джерси выкупил его для себя меньше, чем за доллар, – и отсчитывает семьсот пятьдесят пятидесятидолларовыми купюрами. – Здесь все, – потянувшись, он кладет их на край отодвинутого столика. – О'кей, – но Джорджи не торопится их забрать, чтобы не распихивать по карманам: это его клуб и его территория, деньги никуда не денутся. – Тогда… начнем? – и на самом деле он выглядит очень неуверенным под толстым слоем бравады и злости. Как его маленькие девочки и мальчики под яркой косметикой. – Можешь не спешить, Джорджи. Я тебе не насильник, – Джерси качает головой. Он чуть-чуть чувствует себя старым совратителем, но это неизбежное чувство, если ты берешь перепуганного мальчишку и заставляешь его сосать. Хотя не то чтобы Джерси на самом деле было дело до этих деталей, он-то сам не особенно видит разницу в том, кого трахать: мужчин, женщин, детей, животных или кого-то еще. Разница в том, как они себя ведут и кого где надо гладить и кусать. А на вкус они все одинаковы. Дело в специях. – О'кей. О'кей, – повторяет Джорджи, а потом берет со столика початую бутылку вермута и, едва обтерев горлышко, сходу делает четыре крупных глотка. – Бабская срань, зато вкус ядреный, – он делится откровенно и глотает еще. Морщится, утирая рот запястьем. – Ну ладно. Ладно, – старается говорить уверенно, переводя взгляд на ширинку Джерси. – Ты не трясись так, – Джерси старается, чтобы это не выглядело, как подначка. – Садись, – он последний раз затягивается, тушит сигарету и кивает на пол между своих ног. – Без тебя догадаюсь, что делать, – огрызается Джорджи. Он пьет еще и шлепается на пол как-то неловко, подогнув колени. Джерси тянется к пуговицам на брюках. – Да стой ты, блядь, не так же сразу, – Джорджи глядит исподлобья и снова прикладывается к бутылке. – Меня и так трясет до усрачки, а если меня трясет – не смей даже доставать свой гребаный хер. Я лучше еще выпью… – он глотает вермут жадно, отставляя бутылку только тогда, когда она пуста больше, чем на две трети. – Вот так, – снова утирает раскрасневшиеся губы и решительно кладет пятерню Джерси на колено. – Ну что, блядь, ладно, давай уже это сделаем, ебать мать твою ведьму в ее сраный ведьминский рот… – Я бы не советовал, – Джерси спокойно качает головой. – А че так? – Джорджи с каким-то отвлеченным детским раздражением поднимает бровь. – Она была такой страшной, что и у мертвого не встал бы, – Джерси хмыкает, улыбаясь краем рта, и Джорджи, сделав паузу, хмыкает тоже. – Ну, у твоего папаши как-то встал же, – и это звучит даже миролюбиво на самом деле. – Может быть, она все-таки была немножко ведьмой, – нарочито задумчиво отвечает Джерси. Джорджи хихикает, но потом вздыхает, крепче сжимая его колено. Сколько ни тяни, а дело само не сделается. Он пережимает колено пальцами, через силу пытаясь погладить. У Джерси худые ноги, на ощупь через брючину немного дряблые, но не то чтобы прямо неприятные, больше мягкие – худые и мягкие. Джорджи осознает, что только оттягивает момент, но ему так проще. Он как-то имел секс за деньги с такой же по-хозяйски авторитарной женщиной, и это было хорошо. Хотя это она поила его сладкими коктейлями, много смеялась и наглаживала его бедра – пока он не напился, пока они не переместились с дивана в спальню, пока тягучие поцелуи в губы и шею не перетекли в самую потрясающую шестьдесят девятую в его жизни, до пьяных искр под закрытыми веками. Джорджи помнит, как утром выпутывался из одеяла и старомодных подтяжек, как спустился в зал, весь в следах от темной помады, распространяя запахи липкого пота и перегара. И как Вивиан делала ему кофе, а потом вдумчиво пересчитывала деньги, а он с улыбкой целовал ее ломкие пальцы. Это было дорого и хорошо. Сейчас все совсем не так. Джорджи машинально гладит колено Джерси, переходя к бедру, не поднимая голову. Настоящее меняется вместе с расценками. От расслабленных ног и паха подает зверем, влажным лесом и свежим мхом. Джорджи снова вздыхает, размашисто проводя сухой ладонью по жилистой ноге. – Знаешь, когда я служил в Бирме… – начинает он, и Джерси очень интересно выслушать эту историю. Но пока Джорджи задумчиво гладит его бедро, он готов слушать все, что угодно. Они все рассказывают о своих проблемах, как будто это поможет им не платить или не сосать. – Когда я служил в Бирме, – тем временем продолжает Джорджи, – знаешь, Джерси… тогда, бля, было другое время, – он наконец поднимает открытый мальчишеский взгляд. – Все было по-другому. Мне, знаешь, все, че захочу, прямиком из Лондона привозили, хочешь – какую модную цацку, хочешь – английскую скаковую, только успевай рупии отстегивать. Я-то был ведь еще, как это, денди тогда это называли, в котелке и вальтер-скоттовском галстуке ходил, и галстук еще такой булавочкой коралловой пристегивал. И по ночам пел офицерам под банджо и, подумать только, помадил волосы на прямой пробор… – он смеется себе под нос, жмурясь, и Джерси замечает, что его речь с ярким акцентом непроизвольно стала мягче. – А сейчас что? Сейчас я собираюсь отсосать тебе за семьсот пятьдесят баксов, заебись просто, – он шумно выдыхает, совсем невесело усмехаясь и утыкаясь лбом в колено Джерси. – Ты меня не разжалобишь, Джорджи, – Джерси спокойно поправляет очки на слегка вспотевшем от жары носу. – Да иди ты, блядь, я не для этого… – Джорджи мигом вспыхивает, снова задирая лицо, но Джерси прерывает его поднятием ладони. – Ты думаешь, я всего этого не знаю? Что раньше было лучше и прочую такую херню? Я старше тебя на сотню лет, я это, блядь, отлично знаю, – но он не говорит подробно. Не хочет говорить. Темно, сыро, ремень дерет шею. Тело слабое, рыжие колтуны залепили лицо. Жарко, жарко, жарко, пот течет, мухи кусают, руки в дерьме. Она спускается, бросает отскобленных подчистую костей, плачет. Боится. Молится. Крест на тощих титьках жжется. Руки злые, слова злые. Сверху топочут детские ноги, бедность, прилежание, радость. Тоже спускаются, кидают камнем, подходят. Жалеют. Боятся. Сносят хлеб. Холодно. Жарко. Она снова здесь. Принесла огонь. Режет рыжие волосы, режет слабые руки. Молится, припадает. Просит. Жертвует. И дьявол приходит. – Я уже говорил, мы в одной лодке. И я все это тоже застал. Только знаешь, что я делал, пока ты вкушал сладкую рыбку, запеченную белокурой женушкой? Я жрал, Джорджи, – и Джерси откидывается на спинку дивана, довольно жмурясь от воспоминаний. – Простаков жрал, у скота их кровь сосал и детьми закусывал. Ты вот знаешь, каково оно, когда загонишь от самой фермы жирного малолетка в лес поглубже, где у него ноги в земле увязнут, прижмешь к пахучей сосне, развернешь мордахой поросячьей к себе, – а у него уже штаны обгажены и щеки обсопленные трясутся? А ты эту розовую щеку – раз – и сдерешь зубами. И он кричит, и ссыт себе по ногам, а ты рвешь, рвешь его лицо, и знаешь, что, Джорджи? – Джерси увлеченно приоткрывает один глаз. – Не заметишь, когда он перестанет кричать. А потом на ферму обратно – и там упьешься молоком из жирной коровьей сиськи, пока оно с кровью брызгать не начнет. Пока она не сдохнет. А потом фермер сдохнет, и вся его семья. Потому что когда ты начал рвать – уже не остановиться, блядь, и ни одна ебаная сука Белоснежка не придет и не схватит тебя за шкирку своей ручонкой. Потому что ты дьявол и ебал их всех, – он делает паузу на выдох. – Думаешь, что, мне ебля с тобой и с твоими мальчишками в радость? Мне жрать нечего, Джорджи. А если не жрать столько, сколько я – и за суррогат семь сотен отвалишь, – он замолкает, вроде собираясь продолжить, но только машет рукой, открывает глаза и подается вперед. – Короче, знаю я это все, про "раньше". Но сейчас этого ни хера нет. Сейчас все меняется. И сегодня я трахну тебя в рот, а завтра – ты меня, – он вглядывается в Джорджи, и черные тени от лампы окрашивают его глаза. – Жизнь стала странной штукой, Джорджи-бой, но мы все приспосабливаемся. Так или иначе. В этом весь смысл ебучей лодки. Джорджи обдумывает сказанное некоторое время, но потом согласно кивает. – Понял, – он молчит еще, видимо подбирая слова. – Знаешь… ну, ты ведь, бля, толковый мужик, Джерси. И… короче, типа с тобой это все не так дерьмово, как… – он еще пытается сформулировать что-то приятное, но качает головой. – Ладно, бля, забудь, – он делает еще глоток из стоящей рядом бутылки и решительно тянется к поясу Джерси. Джорджи сам тянет верхнюю пуговицу из петли, пока Джерси неторопливо спускает подтяжки с плеч. Это не то чтобы обязательно, но он хочет, чтобы ему тоже было удобно и ничего не тянуло. Вторая пуговица выскальзывает из вспотевших пальцев, и Джорджи невольно касается ладонями горячего паха, расстегивая ее. Он чувствует неудобство от этого – и одновременно совсем немного естественного мальчишеского интереса где-то глубоко – и, видимо, решает преодолеть свой блок радикальным методом. Татуированные пальцы ложатся на яйца Джерси через грубую брючную ткань. – Не торопи меня, – бросает Джорджи в ответ на вопросительный взгляд Джерси, накрывая его пах правой рукой – забирая во всю ладонь – и продолжая расстегивать пуговицы левой. Но Джерси нравится, что Джорджи, даже расстегнув, не достает, а гладит, прикрыв ладонью. Пальцы то слегка задевают между пуговиц, то скользят под яйца, охватывая все целиком. Джорджи пристально смотрит на Джерси, чуть поджав губы от напряжения, и его рука как сама оглаживает теплый пах через брюки. А потом веки Джорджи чуть вздрагивают, и он просто лезет пальцами в ширинку. Джерси втягивает носом воздух от прямого и резкого соприкосновения горячей, влажной от пота ладони со своим членом. Джорджи замирает на секунду и вопросительно поднимает бровь. – Серьезно? – он убирает руку и даже слегка оттягивает брюки, отводя взгляд от лица Джерси и неприкрыто разглядывая его член. – Серьезно? – Серьезно, – Джерси улыбается краем рта. – Бляха, и это все? – Джорджи жмурится и даже не сдерживается, тихо смеется по нарастающей. – Ебаться в сраку, а я себе уже в красках представил, как Джерсийский Дьявол своей конской дубиной мне рот будет рвать… ну Джерси, еб твою мать… – у него очевидно не находится других слов, и он только продолжает смеяться. – Если б я собрался рвать тебе рот конской дубиной, Джорджи-бой, я бы сразу снял чары, – усмехается Джерси. – Впрочем, я все еще могу это сделать, если ты не перестанешь смеяться, блядь, – и по тону чувствуется, что несерьезная угроза не такая уж несерьезная. – Извини, – Джорджи наконец отсмеивается, – извини, приятель. Просто обычно, когда говорят о ебле с дьяволом, обязательным пунктом идет здоровенный хер, а не… Извини, – он трет веки и улыбается, открыто и совсем расслабленно смотря Джерси в глаза. – Я вроде как сказал, что не сделаю тебе больно, Джорджи-бой, – но Джерси определенно не злится и как-то даже по-отцовски качает головой. Джорджи молчит несколько секунд, и улыбка постепенно сходит с его лица. Но не сменяется другим выражением. – Спасибо, Джерси, – без обычной издевки говорит он перед тем, как сесть удобнее. – Не за что, Джорджи-бой, – отвечает Джерси, кладя руки себе на колени. Джорджи касается татуированными пальцами маленького мягкого члена, лежащего на густо покрытых рыжими завитками яйцах, дергает носом. Ему пахнет мокрой шерстью, и хотя это не противный запах, Джорджи все равно задерживает дыхание, проводя пальцами по стволу, оттягивая шкурку. Член Джерси темно-красный, тонкий, короче ладони Джорджи и не слишком эстетично оканчивается крупной головкой; и вправду как у лошади – только много меньше, – если Джорджи верно помнит что-то из своей жизни за городом. Он чуток прижимает большим пальцем уздечку, примериваясь, как удобнее держать, и четко слышит размеренное дыхание Джерси. И решительно подается вперед, оставляя на головке целомудренный поцелуй сомкнутыми губами, задерживая их ненадолго, но быстро отстраняясь, рефлекторно вытирая рот. Джерси снимает очки и кладет рядом, чтобы не упустить деталей за зеленым мороком, смешавшимся от желтого стекла и голубого света лампы. – О'кей, понеслась… – Джорджи все-таки морщится, приподнимаясь и потягиваясь к столику за презервативами. Но Джерси легко ловит его руку. – Я говорил тебе, что я чистый, – довольно неприятно цедит он, крепко зажимая сухое запястье. – Я не сую в кого попало без этого, но за восемь сотен будь добр делать то, что я скажу. – За восемь? – Джорджи поднимает бровь. – За восемь, – кивает Джерси. – О'кей, – Джорджи резко высвобождает руку и садится обратно. – О'кей, – и наклоняется к паху Джерси резко, переставая играть в девчачьи дразнилки. Губы у Джорджи мягкие и гладкие, как отлично чувствует Джерси, когда тот неумело охватывает ими крупную головку, придержав пальцами вялый ствол. А потом и неуверенно касается языком, скользит им под головкой, забирая чуток глубже в мокрый рот и непроизвольно дергая носом. Джорджи лижет осторожно, больше на пробу, по-мальчишески – как будто Джерси не был с детьми – пытаясь целовать, а не сосать, то и дело соскальзывая губами. Иногда задевает зубами – но не слишком, еще не царапающе, – и Джерси приязненно жмурится. И хотя, будь дело только в физике, он в жизни бы не заплатил восемь сотен за такой херовый отсос, но сейчас Джорджи кормит его своими неловкостью, тщательно скрываемым любопытством и подсознательными страхами до отвала. Да и губы у него порочные, мягкие, а во рту тепло и влажно, с перчинкой острых клыков, так что Джерси жмурится еще, теперь от того, как неспешно тяжелеет в паху. Но все-таки слишком неспешно. Джерси не заказывал робкий школьный отсос между мусорными баками за кафетерием. Джерси хочет уткнуть Джорджи носом в кучерявый лобок и заставить, давясь, вылизывать яйца. Джерси скидывает шляпу Джорджи назад, скользя ладонью по выбритому затылку и притягивая ближе. А Джорджи в ответ моментально сжимает зубы, проезжаясь ими по нежной коже, и Джерси гневно шипит, больно сжав его шею. – Еще раз так сделаешь – отстрелю тебе на хуй пальцы, – рычит Джорджи, высвобождаясь ценой трех царапин под ухом. – Выстрелишь в меня еще раз, и я вырву тебе руку, в которой будет револьвер, – подавив боль, со спокойной угрозой отвечает Джерси. – Я же вот не хотел с тобой как со шлюхой. Но если ты больше хочешь слышать "давай, сука, соси" вместо руки на затылке, мне вот это совершенно, блядь, не сложно. – А вежливо ты попросить не можешь, мать твою? – Джорджи хмурится, недовольно скалясь, и его зубы опять слегка вылезают на нижнюю губу. – О, конечно, мой дорогой Джорджи, – тон Джерси живо становится издевательским. – Пожалуйста, если это, конечно, тебя не затруднит, прекрати слюнявить мой хер, как неебанная целка-девятиклассница, и заткни уже им свою ебучую глотку. – Не дотянется до глотки-то, папаша, – язвительно склабится Джорджи, но ему важно оставить последнее слово за собой, а не ругаться на самом деле. И сделать по-своему. Он опять нагибается, но не берет в рот, а как назло проходится вытянутым языком по члену, довольно бездарно вылизывая по всей длине и капая слюной. Но язык у него все равно горячий – и приятно подрагивающий, когда плотно огибает головку и кончиком залезает под крайнюю плоть. Джерси одобрительно щурится и вздыхает, когда Джорджи наконец забирает в рот, сразу до конца насаживаясь губами по липкой слюне. И это уже довольно неплохо. Довольно неплох сам факт того, как Джорджи то и дело прижимается губами к рыжему лобку, невольно поднимая взгляд. Голубой свет оставляет перетекающие волны на его слегка втянутых щеках, поверх долларовой татуировки. Джерси не хочет скрывать, что чувствует возбуждение от этого, и позволяет пальцам на правой руке удлиняться, покрываясь шерстью. Его член тоже все больше наливается кровью и предельно хорошо смотрится входящим в раскрасневшиеся губы, хорошо ощущается подрагивающим в мокрой теплоте рта, то и дело упирающимся в упругое небо. Тем более что Джорджи, кажется, до того нервирует изменившаяся рука, на которую он косится с опаской, что он не слишком беспокоится о чужом возбуждении. – Все в порядке, Джорджи-бой, – Джерси приязненно жмурится, перебирая длинными пальцами на своем колене. – Я контролирую себя. Джорджи только фыркает, как будто это вовсе его не интересовало, и удобнее опирается на бедро Джерси левой рукой, глубоко заглатывая. Туда-обратно по языку идет мокро и легко, Джерси все больше нравится, и он нетерпеливо когтит свое колено. – Джорджи, – но он все-таки привлекает внимание Джорджи. – М-м? – тот реагирует, поднимая взгляд, но не выпуская член изо рта, и Джерси ощущает приятную вибрацию по стволу. – Можно мне все-таки?.. – через силу спрашивает Джерси, приподнимая черную ладонь. Через силу, но он не хочет давить на Джорджи на самом деле. Пусть тот сам согласится. – Если попробуешь нажать или че еще, откушу к хуям, – предупреждает Джорджи, все-таки отстранившись. – О'кей, – но Джерси только тихо смеется, мягко притягивая его за шею обратно. Он ласкает Джорджи, перебирая пальцами по шее и лысому затылку, и чувствует, как у того идут приятные мурашки. Джерси потирает за ухом, охватывая весь затылок огромной ладонью, и чувствует, как Джорджи послушно обвивает языком его еще потяжелевший член, видит, как не насильно, только с тихим причмокиванием входит потемневшая головка между губами. Потому что это поцелуй, а не унижение. Даже с тем, кому ты платишь. Таков дьявол. Джерси едва заметно надавливает, больше направляет, и Джорджи уже почти хорошо гоняет губами его красную шкурку, давая налитой головке тереться о небо. И Джерси легонько поддает бедрами, уже трахая Джорджи в рот, но еще не давая ему этого понять. – Зубы, Джорджи, – негромко говорит он, дергая носом. Удержать желание выбить эти блядские зубы одним ударом изменившегося локтя и засадить красный звериный член в его девственное горло, отъебать его мягкие губы, дорвать их мигом закровавившие края пальцами. – А что я с ними сделаю? – опять зверится Джорджи, сразу выворачиваясь. – Я, блядь, тебе не членосос какой, у меня уже челюсть болит. – Это с непривычки. Пройдет, – цедит Джерси сквозь зубы, настойчиво, но не давяще возвращая Джорджи назад. Снова заткнуть членом сквернословящий рот, по языку, к горлу, Джерси пару раз двигает бедрами сильнее, но не перегибает, мягко охватывает шею Джорджи мохнатыми пальцами и засаживает ему за щеку. Здесь можно и побыстрее немного, и Джерси ласково трахает Джорджи в полные губы, до все еще не слишком крепкого, но хорошего стояка от того, как натягивается кожа на щеке. Изнутри та нежная, упругая, и Джерси с удовольствием проезжается по ней головкой, его движения становятся мельче, животнее, и еще тяжелеет член. Широкие брови Джорджи сходятся на переносице. Он упирается ладонью в заросший лобок, пока еще мягко пытаясь вывернуться, но Джерси только скалится, засаживая пожестче. – Зубы, мальчик, – тихо говорит он, приобнимая Джорджи за шею и второй изменившейся рукой. – Пошел на хуй! – огрызается Джорджи. Хотя звучит это как "М-мф-н-нх!", и Джерси улыбается. Но он все еще не хочет – хочет, но не применит – насилия и отпускает Джорджи, пока тот не пустил зубы в ход по-настоящему. – Я что-то немного увлекся, да? – спрашивает он со смешливым сарказмом, ловя гневный взгляд тут же высвободившегося и утирающего рот Джорджи. – С тобой сложно остановиться, – а вот это уже серьезно – и понимай, как хочешь. – Слушай, бля, давай без этих слащавых фразочек, меня от них блевать тянет, – морщится Джорджи, потирая челюсть. – И без заглота, без всего этого, блядь, таких условий не было. – Тогда с руками? – предлагает Джерси. – О'кей, – соглашается Джорджи, видимо, уже приняв неизбежное и собственную жадность. И снова берет член в ладонь – но все еще с мученическим видом, – мелко надрачивая и обхватывая губами головку. И тесно обсасывает ее, быстрым ритмом двигая крайнюю плоть, и Джерси возвращает руку на напряженную шею. Но мышцы постепенно расслабляются; Джорджи водит языком вокруг головки, легко скользя по ней губами. И рукой он работает лучше, чем сосет, живо и уверенно дроча быстро твердеющий под татуированными пальцами член. Джерси одобрительно и ласково гладит его затылок, другой рукой сперва потирая свое бедро, а затем и без стеснения поглаживая, оттягивая покрытые кучерявыми волосками яйца. Он жмурится снова, издавая какой-то мягкий, утробный звук, чуток двигая бедрами и с хлюпаньем вталкивая головку в красные, натертые губы Джорджи. Выступают мутные капли смазки, терпко пахнущие мхом и мокрой древесной корой, и Джорджи морщится, невольно глотая. Джерси сдерживает ухмылку и как бы нечаянно толкается бедрами, размазывая пахучие капли по губам Джорджи и не давая утереться, сразу засаживая между ними в горячий рот. Но Джорджи снова царапает его зубами и рефлекторно пытается вытолкнуть сочащуюся головку языком – хотя и делает этим только лучше, так что дьявольская смазка еще больше течет ему в рот, и Джерси смягчается. – Хей, Джорджи-бой, сделаем перерыв? Для первого раза неплохо, но перекури перед продолжением, а то меня уже доебали твои зубы, – он окончательно отпускает шею Джорджи и откидывается на диване. И Джорджи определенно не возражает, простецки сплевывая смазку со слюной на пол, падая назад на колени и беря бутылку с вермутом. Он щедро пьет, первым глотком хорошенько прополоскав рот, и после вытирает губы. – Фу, блядь, этот привкус никогда не уйдет, – он жалуется, а Джерси только тихо смеется, медленно поглаживая свой твердый член раскрытой черной ладонью. – Дерьмо какое-то, блядь. – Дерьмо? – Джерси лениво оглядывает Джорджи с головы до колен, задержав взгляд на его промежности. На напряженном члене, тесно прижатом к бедру узкими штанами. Джорджи невольно опускает взгляд, и его передергивает. – Это потому что я пиздец нервничаю, сукин ты сын, – он резко пьет еще, уже почти кончив бутылку, но не останавливаясь. Достает сигареты из кармана и нервно закуривает. Раздраженно затягивается несколько раз подряд, жмурясь. – О'кей, я не знаю, почему. Я не педик, просто… не знаю я, блядь… – он запинается, но Джерси легко перебивает его, снова с этими почти отцовскими нотками: – Все в порядке, Джорджи. То есть да, ситуация так себе, конечно, но, если тебя это успокоит, я не думаю, что ты педик, – и он правда так не думает. – Да срать я хотел, че ты там себе думаешь, – огрызается Джорджи, но его тон едва заметно смягчается. – Мы можем прекратить это прямо сейчас, – говорит Джерси, слегка откидывая голову. Он изучает Джорджи внимательно, уже зная, что тот скажет. – Чтобы я еще и сосал тебе бесплатно, блядь? – Джорджи хмурится. – Есть другие методы, – Джерси пожимает плечами. – Как в тот раз. Немного суходрочки – как по мне, отличный способ скрасить недоеб и не слишком заголубиться. Впрочем, если ты опять обкончаешь мне живот, я тоже не буду возражать. Ну что, это пойдет? – За сколько? – жадно приценивается Джорджи, как обычно, быстро забывая обо всех обидах. – За удовольствие, – Джерси смачно хрустит шеей. – Шучу. За те же деньги. Так-то ты половину уже отработал, Джорджи. За вторую половину можешь и сам покайфовать. Джорджи нерешительно поглядывает на Джерси, еще пьет и докуривает сигарету до половины. – Ладно, – он решительно тушит сигарету в пепельнице и поднимается навстречу Джерси. И уверенно перекидывает ногу через его бедра, садясь дьяволу на колени. Джорджи еще напряжен, но упирается обеими ладонями в спинку дивана и глубоко вздыхает, когда Джерси размашисто гладит его бедро. – Х-ха… – второй шумный выдох приходится уже куда-то в шею Джерси, Джорджи склоняется, горбя спину, когда тот находит черными пальцами его член, поглаживая через штанину. Тесно прижавшая головку ткань уже слегка повлажнела от выступившей смазки, и Джерси фыркает, наглаживая ее пальцами, позволяя Джорджи кусать его под ухом, царапая зубами чувствительную родинку. Джерси ведет ладонью выше, стискивая и так зажатый член, и Джорджи кусает выше, хватает зубами мочку и горячо дышит прямо в ухо. Джерси хотел бы, чтобы он запустил туда язык и вылизал. Джерси знает, что Джорджи этого не сделает. И берет его свободной рукой за татуированный загривок. На губах Джорджи спиртовой привкус вермута и солоноватый – пота, Джерси держит его за шею, когда они смыкают губы, и не без труда для огромной руки расстегивает молнию. Пальцы наполовину уходят под ткань, большим Джерси проводит по всей длине твердого члена, вытаскивая, и Джорджи, через силу сдерживаясь, стонет сквозь сжатые зубы. Джерси прихватывает его нижнюю губу, оттягивая, и Джорджи с утробным, вибрирующим рыком прижимается к нему ртом. И хотя эти поцелуи одними губами сочные, жесткие, жадные от похоти, Джерси, как в контраст, неспешно сгребает татуированный член мохнатой лапищей, хозяйски оттягивая узорчатую шкурку, большим пальцем неторопливо поглаживая липкую и блестящую головку. Джорджи яростно рычит Джерси в рот и сходу несдержанно качает бедрами, трахая звериную ладонь в густой, жирный мех. Но Джерси только отечески посмеивается и сводит его член со своим, все еще довольно твердым. Джорджи вздрагивает. Это очень тесно, очень интимно и – ему определенно казалось, что член Джерси был меньше. Джорджи пытается хоть чуть освободиться, но Джерси только еще смеется, жестко прижимаясь к его губам, и крепче перехватывает шею. И Джорджи испытывает слишком много чувств сразу. Его по-своему довольно возбуждает ощущать чужой член кожей. Ему по-своему довольно противно чувствовать густые усы, щекочущие над верхней губой. И хотя в остальном Джерси целуется хорошо, решительно и уверенно, и даже эти его усы не так уж противны, как когда-то давно выговорила Джорджи Вивиан, велев побриться, но определенно противен сам факт того, что это усы Джерси. Хотя еще больше Джорджи стыдно от удовольствия, потому что хватка Джерси на обоих членах сильная, теплая и – ебаться в рот – такая тесная, и так хорошо двигаться в ней, по жирной шерсти и собственной смазке. В общем, Джорджи нравится секс и все, что с ним связано. В общем, у Джорджи неоднозначное мнение насчет Джерси и того, что они делают. Но он продолжает. Джорджи ритмично качает бедрами, обтираясь сочащимся членом о член Джерси, и дьявольская лапа опять спускается ему под зад. Длинные пальцы обжимают ягодицы, и Джорджи ерзает, тычась членом в перебирающие по нему пальцы, подставляясь языку Джерси, ласкающему его сомкнутые зубы. И похоть дурит мозг, яйца сладко поджимаются, член тяжелеет в чужой руке, прижатый к чужому горячему члену, а в подмышках выступает липкий пот. Джорджи хорошо так ведет от духоты, возбуждения, выпитого на голодный желудок вермута и резких запахов пота, мокрой шерсти и срезанной травы. Джорджи приходит в голову сумасшедшая идея. – Хей, Джерси, – негромко говорит Джорджи между губ Джерси, приоткрывая глаза и опираясь на его плечо, втягивая носом животный запах от влажных пятен в подмышках футболки, – а хочешь сыграть по-крупному? – Ты это о чем, Джорджи-бой? – кажется, у Джерси начинают меняться зубы – Джорджи не удерживается и с ухмылкой проводит по ним языком, – а голубые глаза становятся темнее, уходя в серо-синий, и желто-зеленые вкрапления в них исчезают. – Я бы поимел тебя вот хоть на этом диване, Джерсийский Дьявол, – Джорджи продолжает ухмыляться, он чувствует себя привлекательным и очень молодым, ритмично вталкиваясь в сжатую ладонь. – Сколько это стоит? Джерси сперва смотрит на него с удивлением, а потом резко смеется, крепче стискивая пальцы, и Джорджи задыхается от тесноты, но только вгоняет член в звериный кулак до яиц, распаляясь еще больше. – Джорджи, ты что, блядь, думаешь, я мало того, что позволю тебе отодрать меня в зад, так еще и заплачу за это? – Джерси так же резко меняет тон на серьезный и злой, продолжая грубо надрачивать им обоим. – А че, Джерси? – ничуть не смущается Джорджи, еще ускоряя движения бедер. – Ты же покупаешь меня, бля, так целиком бери, пока предлагаю, – он кладет ладонь Джерси на горло, пережимая, и кусает его в щеку. Джерси мигом отпускает его зад и больно хватает запястье. И смотрит внимательно. – Хорошо, – наконец говорит он, и Джорджи, собравшийся уже спорить, осекается. – Хочешь объездить дьявола, Джорджи-бой? Будет тебе дьявол. Вставай, – Джерси приподнимается, и Джорджи приходится живо слезть. Его твердый член покачивается, и он машинально накрывает его ладонью, слабо поглаживая и притискивая к плоскому татуированному животу. Джерси встает с дивана, тоже не застегиваясь, и выдыхает носом, закрывая глаза. Спадающие чары окрашивают комнату цветом зеленым, как кислотный неон. – Ну что, этого хотел, Джорджи? – Джерси смотрит на него пустыми глазницами, покачиваясь на месте, и Джорджи оглядывает его не то с возбуждением, не то с ужасом. Не то чтобы он на самом деле думал опробовать зверя, но это вроде как получше, чем чувствовать мягкое маленькое тело под собой и терпеть щекочущие усы. Если, конечно, не считать здорового члена, прижатого к мохнатому животу. И хотя не такого уж огромного в сравнении с телом, но Джорджи здраво оценивает, что такой хер не только бы порвал ему зад в мясо, но и без проблем бы насквозь кишок достал до желудка, выворачивая дьявольскими фрикциями. И Джорджи сперва даже присвистывает, но ухмылка снова наползает на его лицо. Штаны с ботинками снимаются быстро, Джорджи не хочет, чтобы они мешались. Наскоро взять – пальцы сами хватают фиолетовую – резинку и натянуть на член – тоже привычно. А вот дальше сложнее, потому что как вообще заняться сексом с распрямившейся, утробно смеющейся тварью, чей огромный член покачивается на уровне твоей груди? Но дьявол милостив. Отсмеявшись и насладившись растерянностью Джорджи, Джерси разворачивается, хватаясь лапищами за диван и чуть склоняясь. – Забирайся, – со смешком рычит он. – Стремянки не будет. Джорджи сглатывает, нерешительно подходя. Но, примерившись, довольно смело сперва упирается пальцами ног в согнутое назад колено, а потом хватается за густую, скользящую из пальцев шерсть, подтягиваясь и крепко устраивая ступни на торчащих суставах. – Держись за кости, не сломаются, – фыркает Джерси, переступая ногами, чтобы Джорджи привык к ощущению его тела под собой. Но Джорджи хорошо держит равновесие, чувствуя себя все более уверенно, и смыкает пальцы левой руки на торчащей из спины кости. Возможно, здесь когда-то были крылья, думает он, но, в любом случае, сейчас холодная, шершавая кость хорошо лежит в руке, и Джорджи ухмыляется, найдя в ней отличную точку опоры. И хотя его все-таки слегка покачивает, когда Джерси двигается – кость ходит вместе с лопаткой, – зато правая рука теперь свободна. Отлично. Джорджи прижимается к узкому крестцу животом и лезет пальцами между плоских жилистых ягодиц. Если бы у Джерси был костистый хвост, он бы точно сейчас ударил по руке. Но удара нет, Джорджи только чувствует, как напрягаются сухие бедра Джерси, а под пальцами – короткую, густую и свалявшуюся шерсть с гладкой и толстой каемкой горячего входа. Похоже хуй знает на что, но точно не на человеческий зад. Насрать. Джорджи шально ведет от одной мысли, что он поимеет дьявола, и он слегка приоткрывает вход указательным пальцем, только сейчас задумываясь, хватит ли смазки от презерватива и жира на коже Джерси. Но сам Джерси как будто читает его мысли: – Не возись, я не такой хрупкий, как ты, – он снова фыркает, выгибая шею, и туго натягиваются торчащие сухожилия. Джорджи согласно хмыкает в ответ на это, вытаскивает палец и сочно сплевывает в ладонь, обмазывая член и еще чуть подтягивая резинку. Он упирается лбом в торчащий позвоночник, придерживая рукой, прижимая головку к набухшей от прилившей крови каемке входа. Та сокращается животным ритмом, и Джорджи выдыхает свозь зубы, резко проталкивая головку внутрь, когда вход приоткрывается – и сразу тесно смыкается за ней, плотно охватывая ствол. Джерси оглушающе рычит, прогибаясь всем телом, и Джорджи едва удерживается на нем, инстинктивно прижимаясь крепче. И задыхается от того, как с размаху туго входит целиком, и только яйца шлепаются о липкий мех. Джорджи всерьез не дышит, рефлекторно пытаясь упереться локтем в костистую поясницу, пока Джерси ревет еще, вцепляясь лапищами в диван. А Джорджи только ощущает, как гладко и мягко у Джерси внутри, как там все сжимается, пытаясь вытолкнуть его. И как горячо. Джорджи жмурится, думая, что даже ожог бы стоил того, потому что каждая попытка двинуться внутри – а он не может не двигаться, хватаясь крепче, и его член то выскальзывает немного, то входит глубоко с каждым гневным и размашистым движением Джерси – как попытка засадить в мягкую раскаленную лаву. Слишком горячо, как выкрученный до предела душ, как жар из открытой духовки, как наклониться лицом к костру. – Какая у тебя температура, Дьявол из Джерси? – спрашивает Джорджи, стараясь отвлечь Джерси и чуток откидываясь назад, через силу – похоть застилает мозги – примериваясь, как бы еще удобнее схватиться. – Что? – Джерси выгибает спину, и Джорджи, резко выдохнув, опять непроизвольно входит глубже. – Температура. Ты пиздец горячий. Джерси фырчит, наконец усмиряя в себе разозлившегося от боли зверя, и снова упирается мохнатыми лапищами в диван. – Как в аду, Джорджи-бой, – его рык теперь довольный, горлом; Джерси по-кошачьи прогибается в спине, давая Джорджи удобно лечь на него грудью. И Джорджи наконец хватается накрепко, с низким стоном на выдохе, и принимается загонять жестко, быстро, не давая Джерси привыкнуть. Джерси только может чувствовать, как холодные сухие бедра бьются об его ноги и как глубоко растягивает его длинный узорчатый член. Очень глубоко, как для человека. Джерси не думал, что это будет так больно. Джерси не скажет об этом Джорджи. Джорджи двигается неровным ритмом, даже не успевая хоть немного вытаскивать, по-собачьи прижимаясь и покрывая дьявола торопливыми движениями. Зад то сжимается вокруг его члена, то расслабляется, и Джорджи закусывает горькую шерсть, стараясь загнать еще поглубже. Хотя куда глубже, яйца так и бьются о мягкий мех. И это так странно – и тесно, – как будто трахаешь живого, взбрыкивающего оленя, держась только за его рога и торопливо присовывая под короткий хвост. Одновременно и возбуждает, и не слишком, и Джорджи не стесняется вдобавок накручивать себя картинками, закрывая глаза и засаживая в мягкий звериный зад. Он представляет, как это выглядит со стороны, человек, сношающий зверя, представляет, как сочно его член скользит между мохнатых ягодиц, как туго зажимает его гладкая черная каемка входа. Джорджи хотел бы увидеть, какая она раскрытая будет после него, темно-розовая внутри, а еще вот бы с его стекающей спермой. Джорджи хотел бы еще трахнуть ее пальцами, если не будет дерьма. Джорджи знает, что Джерси действительно вырвет ему руку – и проломит череп, – если только считает такие мысли с его лица. Джорджи рад тому, что Джерси не видит его лица. Он жмет лоснящуюся шерсть между пальцев и обтирается бедрами, чтобы Джерси почувствовал, блядь, весь его хер изнутри, шлепается яйцами о здоровую мохнатую мошонку и шумно дышит, закусывая нижнюю губу. Бедра резко назад – и сразу вперед, вбить член так, чтоб до боли растянуть только сошедшийся вход. Джорджи кусает губы, он теряется во времени, заполненном однообразно голодными движениями. И его уже пиздец как ведет, он утыкается лицом во взмокшую шерсть, воняющую конским потом, простецки вдалбливаясь, до боли в собственных бедрах от торчащих повсюду костей Джерси. Тягуче и резко сводит все в паху, раз, другой, бедра двигаются и поясница прогибается уже на автомате, и дыхания объездить дьявола явно не хватает. Но хочется, хочется, и продолжить, потому что когда еще такой шанс выпадет и потому что от жары и духоты под веками расцветают жгучие индийские цветы, и кончить хочется, потому что уже ноют яйца, и нужно еще побыстрее, а быстрее – скользят по шерсти вспотевшие ноги, выскальзывает кость из мокрой руки. Но когда Джорджи хочется ебаться – он ебется в надрыв и крик. И яростно кричит сейчас в мокрый мех, ударяя кулаком в лопатку и сгребая новый клок шерсти. Он ебет Джерси быстрее, чем может, уже не осознавая собственных торопливых движений, чтоб не сбиться. Только то, что вытаскивать – слаще, вбиваться – больнее. Сводит даже сжатые зубы, ноздри почему-то щекочет запахом карри, а взмокшие, напряженные плечи болят просто дьявольски. Ха. Джорджи стонет, набирая воздух – прорезает горло сухим ножом, – и его накрывает резко, мышцы напрягаются предельно, как и погруженный в животный жар член, и сперма выплескивается в сползшую резинку. Джорджи конвульсивно вздрагивает всем телом, с содроганием еще пару раз вбивая бедра в бедра и, кажется, вырывая немного шерсти из худой спины. Запах карри душит ему глотку. Он не может больше держаться. "Нахуй, оно того стоило", – обессиленно думает Джорджи, вцарапываясь в спину Джерси, еще пытаясь не упасть и неудержимо соскальзывая ногами. Джорджи думается даже закусить натершие ему щеку, торчащие позвонки, чтобы хоть как остановить падение, когда Джерси поворачивает голову. Он не может видеть лица Джорджи и не услышит от него просьб помочь, но лапища легко движется назад и ложится Джорджи под спину, и тот благостно, жарко выдыхает, обессиленно откидываясь назад. Джерси легко переносит Джорджи на диван, не слишком бережно сваливая, и находит выражение блаженства на его лице довольно мерзким. Джерси удерживается, чтобы не схватить за подбородок и не свернуть ему шею, и только отворачивается, возвращая чары, и приводит себя в порядок, взглядом ища оставленные на диване очки. – Подумать только… я выебал дьявола, – Джорджи смеется, морща нос, и у него до отвращения довольное лицо. Он почти машинально стягивает презерватив, кое-как завязывая и бросая на пол. И тут же тянется к валяющимся рядом штанам за сигаретами. – Да кто тебе поверит-то, Джорджи-бой? – в ответ тихо смеется Джерси, но совсем по-другому. Он наконец находит свои очки и водружает их на нос, снова скрывая цветастые глаза от мира. – А это для личного списка, – Джорджи фыркает, жмурясь и с откровенным наслаждением затягиваясь. – Так сказать, зарубки на кровати. Пусть эта тоже будет. – Хм, – Джерси со странным видом качает головой, – ну, надеюсь, оно того стоило. – Ты о чем? – Джорджи лениво и блаженно приоткрывает один глаз. Джерси молча подходит к столику, собирает оставленные на нем деньги и достает бумажник, убирая купюры в него, тщательно их расправляя. Джорджи непонимающе следит за ним и снова затягивается. – Че-то это плохая шутка, Джерси, – его тон медленно становится угрожающим, и Джерси усмехается в усы. – А какие шутки, Джорджи? – а вот его тон серьезен. – Или ты что, серьезно, блядь, думал, что только твоя драгоценная жопа чего-то стоит? Ты заказал еблю с дьяволом – я дал ее тебе. И хотя я лично оцениваю себя дороже восьми сотен, но не буду же я забирать у нищего последнее, тебе еще убираться тут. Джорджи еще несколько секунд смотрит на него, а потом садится резко, туша сигарету в пепельнице. – Ты, сраный уебок… – начинает он, поднимаясь, и Джерси осторожно отступает назад на шаг. – Я бы не советовал, – он качает головой, давая Джорджи шанс. Но тот никогда не слушает полезных советов. А Джерси видит напряжение его мышц еще до удара и легко хватает за грудки одной рукой, отшвыривая к стене. Звук удара сильный и глухой, Джерси бил не в полную силу, но Джорджи, мигом сползший по стене на подкосившихся от боли и неожиданности ногах, все равно яростно орет, зажимая правое плечо и пытаясь подняться. Но, почти голый и по-человечески беззащитный, он выглядит достаточно жалко, чтобы Джерси не ждал продолжения драки. – Я же сказал, что не надо, – он только укоризненно качает головой, подбирая выпавшие из кармана штанов Джорджи ключи и направляясь к двери. Дьявол закончил здесь. В зале уже довольно многолюдно, запахи пота с табаком, взрывы смеха, перебивающие тех, кто кричит через шум, и пластичные очертания человеческих тел в голубом неоне наваливаются на Джерси со всех сторон. На секунду или две он даже дезориентирован, но потом принимается протискиваться к выходу между чужих спин в потных рубашках и обтирающихся об него задниц в коротких платьях. Он замечает Вивиан у бара, она стоит, опершись на стойку спиной и скрестив руки на груди, оглядывая зал, и пространство вокруг нее на пару-тройку ярдов свободно. – Привет, Вивиан, – добродушно начинает Джерси, подходя, и она слышит его в шуме музыки. – Джерси? Привет, – она тоже повышает голос, не слишком заинтересованно пробежавшись по нему взглядом. – Ты не видел Джорджи? – да, конечно, ее всегда интересует только мистер Порджи, а не твоя пресная рожа. – Видел, – кивает Джерси. – Он просил передать, что еще не убрался в этой… голубой комнате, или как там вы ее называете. И что он там один справится. Да, и ключи просил передать, – он отдает Вивиан связку на простом брелке. – Хм, – Вивиан забирает ключи и приподнимает бровь, но ничего не спрашивает. – Ну и, раз уж разговор зашел об этом, – Джерси, не смущаясь ее молчания, продолжает, доставая бумажник, – вот деньги. Здесь тысяча, можешь не пересчитывать, – он протягивает деньги Вивиан, но та берет их не сразу, сперва переводит взгляд с них на Джерси и обратно. – Это очень много, Джерси, – ее худые пальцы ложатся на купюры, и толстая стопка выглядит нелепо в маленькой руке, когда Вивиан пролистывает ее. – Очень много, – она размышляет, бездумно перебирая деньги, и наконец поднимает взгляд. В ее зеленых глазах, искаженных светом неона, нет ни одного чувства. – Он что, сосал тебе? – И, надо сказать, весьма дерьмово, – тихо усмехается Джерси. У Вивиан едва заметно – да он и не заметил бы, если б не был дьяволом, – дергается уголок рта. – Но ты платишь тысячу, – и в этом есть непрямой вопрос. – За сам факт, – Джерси разводит руками. – Но твоя правда, твой хахаль дороговато берет за такие дерьмовые услуги. – "Если вы остались не удовлетворены предоставленными услугами, Puddin' & Pie может предоставить вам компенсацию", – Вивиан улыбается, цитируя по памяти. – Мы делаем скидки, Джерси, особенно для постоянных клиентов. Можешь выбрать кого-нибудь, и мы обговорим это. – Хм-м, – Джерси задумывается, оценивающе глядя Вивиан в глаза. – А, кстати, что насчет тебя? Сколько ты стоишь? – он не хочет этого на самом деле, по крайней мере сейчас, когда от сытости даже лениво двигаться, но как не воспользоваться шансом и не спросить на будущее? И Вивиан, и Джорджи все равно скоро умрут, можно и обоих распробовать до этого. Так сказать, взять плотный обед и изысканный десерт после. Но Вивиан перестает улыбаться и молча поднимает левую ладонь с зажатыми деньгами, указывая на безымянный палец. – Дороговато, – снова хмыкает Джерси. – И, я смотрю, никто пока не решился заплатить такую цену. Даже Джорджи. Хотя действительно, чего я жду от Джорджи? – он закатывает глаза. – Ладно, дорогуша, в любом случае, ты понимаешь, что эта цена не для меня. Что ты там говорила про скидки? – Нет, – Вивиан качает головой, и ее отказ насколько холоден, что Джерси сразу понимает: деньги здесь не сработают. Ну что ж, а спросить стоило. – Тогда никого не нужно, дорогуша, – он улыбается в усы. – Просто оставь себе деньги. И потрать их как-нибудь умно. Вивиан только кивает, и Джерси разворачивается, махнув ей рукой и направляясь к выходу. – Эй, Джерси, – но Вивиан еще повышает голос, чтобы он услышал. Джерси приостанавливается, слегка повернув голову. – Надеюсь, оно того стоило, – и он слышит – видит – в этом широкую улыбку. И слегка сводит брови. Но довольная сытость не дает долго злиться, и, уже открывая дверь на улицу, Джерси думает, что Вивиан разумно выбрала лучший способ обдурить дьявола. Вежливо выставить его за дверь, даже не читая контракт.

–

Вивиан садится на высокий барный стул, опираясь локтями на стойку, и шумно выдыхает носом. – Ганс? – она устало машет рукой, и добросердечный Ганс сразу поворачивается к ней. – Прибери деньги в сейф и сделай мне дайкири. – Как обычно, с вишней, мэм? – Конечно, – Вивиан подпирает щеку рукой и терпеливо ждет, пока Ганс смешает ей коктейль. Маленькие каблуки неторопливо постукивают по мостовой. Скрипят лакированные мужские ботинки. Город. Пригород. Лето. Запах вереска велит задыхаться. Ее плечи накрывает индийский кашемир. В складках шали прячут аромат смолистые пачули. Он берет ее за руку. Губами уверенно касается губ. Вкус табака и поданного на обед карри. У нее болит сердце. Она любит его с этой секунды. Лиловый бархат. Рукава туго тянут руки, юбка течет складками, корсет жмет грудь, шляпка прячет лицо. Духи пахнут розами. Она их не любит. Книга в руках переложена лентой в цвет. Это не напоминает ей. Это напоминает ему. "Ты обещала сказать". У нее болит в груди. Он целует ее плечо. Шею. Совсем близко. "Однажды, любовь моя". Первый удар – год со свадьбы. "Почему ты молчишь?!". Щека горит красным. Она смотрит в сторону, спина прямая, глаза щиплет до рези. Он хватает руку. Дергает. Дергает. "Скажи мне!". "Ты моя жена!". "Почему ты молчишь?!". Уходит, бросив добиваться ответа. Ее плечи дрожат, пальцы утирают щеку. Она ненавидит. Хочет сорвать прямо сейчас. Хочет броситься вслед и рассказать, заливаясь слезами. У нее болит запястье. Назавтра он закажет ей новый аметистовый браслет. Она никогда его не наденет. Он приводит другую женщину. Выходит утром. Рубашка распахнута. Синяки на шее и груди. Следы чужой помады. Пахнет потом. Розовыми духами. Табаком и карри. Чай горький, но она берет чайник, наливая еще. Все, о чем она думает – чтобы не дрожала рука. "Ты чем-то недовольна?". Наглый, уверенный, надломленный. Знает и спрашивает. Она молчит и пьет чай. Пальцы не дрожат. У нее болит где-то в горле. Назавтра он будет просить прощения, сидя у нее в ногах и утыкаясь лицом в юбку. Назавтра она ему расскажет. Она смотрит в высокое окно. В тишине для нее, в отблесках грозы снаружи рушится их мир. Механическая смерть, давясь, пожирает то, что она любила. Он кричит в одной из комнат. Собирает вещи. Она идет к нему. Чемоданы разбросаны, он швыряет вещи одну за другой. Ненужные, бесполезные, что попадется под руку. Книги, платья, украшения. "Брось это. Надо идти". Он не слышит. Гребет вещи, роняя половину. Разбивая. Она хватает книгу из его руки. Он не отдает, но сейчас она сильнее. Вырывает. Смотрит в глаза и бьет его по лицу. Он не ожидает. Запинается о край кровати. Падает. К ней подкрадывается истерика, но она держит смешок и протягивает руку. "Идем. Скорее идем". Он хватается за ее пальцы как за единственное спасение. У нее ничего не болит. – Все в порядке, мэм? – Ганс заботливо улыбается, ставя перед ней коктейльную рюмку. Сахарная наледь по краю обманчиво дразнит холодом в духоте клуба. – Ты же знаешь, Ганс, – Вивиан тоже улыбается, поднимая взгляд. – Просто устала. – Может, вам тогда отдохнуть наверху, мэм? А я тут за всем послежу. – Нет, Ганс, спасибо. Я дождусь Джорджи, – она берет рюмку и отпивает маленький глоток. – О'кей, мэм. Если понадоблюсь, только скажите, – Ганс кивает и возвращается к работе. Вивиан покачивает рюмкой и думает, что была бы не против напиться. Палец без кольца так и манит ее взгляд, и она невольно потирает его, пытаясь избавиться от фантомного чувства. У них ничего не было. Нелепые, смешные, они застряли в Бронксе, где никто не носил длинных юбок и модных жилетов. Где никто не помадил волосы и не взбивал челку. Но она привыкла к короткому платью, открывающему ноги жадным мужским взглядам. Он забил все тело цветастыми картинками и сбрил свои черные волосы. И снял свое кольцо, как она сняла свое. "Никто не должен знать, что я люблю тебя. Никто не должен узнать нас". "И что, я теперь буду твоей шлюхой?". "Дура. Ты моя жена. Уж скорее я буду этим уебкам давать, чем тебе придется их хоть пальцем коснуться". Она напряженно улыбается. Держит появившуюся вдруг дрожь в спине. Ресницы мокнут против воли, ей больно держать лицо. Он вытирает пальцем черную дорожку от дешевой туши. "Дура все-таки. Ну что плачешь?". Она плачет ему в плечо, чувствуя его руки на трясущихся лопатках. Не чувствуя ни запаха пачулей, ни запаха карри. Она любит его. Вивиан замечает Джорджи боковым зрением и не вздрагивает, когда он обнимает ее за плечи. Но от него пахнет не дьяволом, а мылом и вермутом. И он молчит, устало утыкаясь носом ей в плечо. – Джерси оставил деньги, – в ее голосе толика тепла, но она знает, что он услышит и эту толику. – Тысячу, – и она готова к любой реакции и не удивляется, когда Джорджи резко смеется. – Ах ты, блядь… сукин сын, – он щекочет дыханием кожу Вивиан, и она самой этой кожей чувствует, что его настроение становится лучше. – А я все, бля, думал, как буду тебе это объяснять. – Это? – Вивиан опускает взгляд и касается пальцами темного синяка, расцветающего из безголового скорпиона на предплечье. – И это тоже, – Джорджи продолжает смеяться, дыша ее запахом. Вишневый ликер и неуловимая горечь. – Ебаться в рот, если б ты только знала, насколько я люблю тебя, моя дорогая женушка, – он шепчет ей в ухо и целует в него, невесомо и немного влажно. Она сжимает рюмку в пальцах – кольцо не звякает о стекло – и делает большой глоток. Он выцеловывает ее ухо с горячей нежностью, мурлыча какую-то мелодию. Ей кажется, что скоро произойдет что-то непоправимое. Она уже очень давно не боится снять свою ленту. Она хочет сорвать эту чертову ленту. Она не сделает этого, пока он жив. Джорджи Порджи – не благодать, И жена ему подстать. Были рады поутру, К вечеру они умрут.