Трансильвания: Воцарение Ночи

ГЛАВА 3 — НОЧНОЕ RENDEZ-VOUS С КОШМАРОМ Мертвые ходят быстро. Иллинойс. Чикаго. Десять дней спустя. Я раздраженно захлопнула ноутбук, на который ушла добрая часть родительских средств, взятых мной из дома, не потрудившись его выключить; закинула в мусорную корзину газету с незамысловатым названием «Работа сегодня» и, потирая висок, пытаясь избавиться от навязчивой мигрени, возникшей из-за нескончаемого просмотра веб-страниц в поисках работы, взглянула в окно гостиницы, которое выходило на бесконечное, теряющееся среди перекрестков шоссе, в глубокой задумчивости. А призадуматься действительно было над чем. Может, я была слишком требовательна к себе, но даже десять дней, которые не продвинули меня ни на шаг к цели, казались мне вечностью, а от заполненных резюме и поиска вакансий меня уже порядком тошнило. Слишком много денег было вложено в ноутбук, ставший моим единственным другом здесь, в километрах от дома, также немало средств уходило на проживание, оплату номера гостиницы, пропитание и такси. Деньги стремительно подходили к концу, а квалифицированный повар из Хартфорда никому не требовался, при всем том, что я просмотрела бесконечное количество раз все мыслимые и немыслимые сайты и газеты. Модем интернета несколько раз вспыхнул зеленым и трагически погас. Соединение с сервером разорвано. Веб-страница недоступна. — Давай же! — Я раздраженно вытащила его из гнезда, побарабанила пальцами по столу в задумчивости, подождала чуть больше, чем полминуты и вернула злополучное приспособление на место. Минимальное везение посреди остова полуразбитых надежд. Индикатор зажегся мерным зеленым светом, и модем восстановил соединение. Я обновила страницу и снова оказалась на просторах сайта под весьма ироничным для меня после бесконечности, проведенной в поисках своего места в жизни, названием 'Работа найдется для каждого'. Я не удержалась от саркастической ремарки о том, что вакансий так много, что еще чуть-чуть, и придется стоять у шоссе с протянутой рукой. Но даже это не шло ни в какое сравнение с мыслью о том, что придется вернуться домой. Я вздрогнула всем телом… Снова оказаться в религиозном рабстве матери, в шорах ее убеждений, и по ее велению выйти замуж за Дэвида Теннанта… Нет, этому не бывать никогда! Лучше умереть от голода сейчас и здесь, в Чикаго, чем всю жизнь проживать в неволе в Хартфорде, или, как упоминал сам Теннант о планах матери на нас двоих, — в Бриджпорте. Тем временем, не смотря на то, что навязчивая паника уже сдавила тугим кольцом мой затылок, внимание привлек заголовок, красовавшийся посреди страницы крупными витиеватыми стилем шрифта красными буквами. 'Психиатрическая Больница штата Иллинойс в городе Чикаго №14 в поисках повара для кухни. Зарплата по договоренности с руководством. Принимаются люди в возрасте от шестнадцати до сорока пяти лет. Образование строго высшее. Подробности по телефону 555-55-22'. Не смея надеяться на чрезмерную удачу, я взяла в руки мобильный телефон. Покинув родной город, я сменила и номер, но иногда ставила в телефон старую сим-карту, чтобы прочесть сообщения от Елены, увидеть оповещения о нескончаемых звонках от родителей и очистить историю входящих, с улыбкой прочесть смс-сообщения от отца, написанные с любовью и теплом. Каждый день он писал мне о том, что они с мамой не находят себе покоя, не имея возможности даже знать, в каком городе меня искать, умолял вернуться, и каждая его смс-ка оканчивалась постскриптумом 'С любовью. Папа'. Зачем он разрывал мне сердце? Мне и без этого было нелегко осваиваться на новом месте, а он заставлял меня скучать по нему, по дому, страдать от угрызений совести, которыми я не должна была терзаться вовсе, учитывая отношение ко мне в семье. Я получила от него порядка двадцати сообщений, по два-три за каждый день, проведенный в Чикаго. Отбросив в сторону печальные мысли, ухватившись за психиатрическую больницу, как за лучик последней надежды, я совершила вызов на номер '555-55-22'. — Заведующий Психиатрической Больницы №14. Я Вас слушаю. Голос мужчины оказался довольно приятным. Он ласкал слух. — Здравствуйте. Меня зовут Лора Уилсон. Я прочла Ваше объявление в интернете о вакансии на должность повара. Около двух недель назад я закончила Институт Кулинарии в Хартфорде и получила диплом с отличием о высшем образовании. Я хотела бы поинтересоваться, есть ли у меня шанс быть принятой к Вам на работу? На добрых секунд пятнадцать в трубке воцарилось молчание. Затем мужчина спросил на два тона ниже. — Сколько Вам лет, Мисс Уилсон? По голосу слышу, что Вы еще очень молоды. — Почти семнадцать. — Я почему-то смутилась. На связи повис приглушенный вздох. — Вы еще так юны, Лора. Поищите себе другое место работы. Вы нам… — Заведующий выждал несколько томительных минут молчания. — Не подходите. — Пожалуйста. — Мой голос своей надломленностью удивил даже меня саму. — Вы даже не представляете себе, как мне нужна эта работа, Мистер. Не отказывайте мне, умоляю! Мой дом остался в Хартфорде. Здесь, в Чикаго, я доживаю на свои последние деньги, мне некуда податься, нечем платить за проживание в гостинице. Если так и дальше пойдет, я окажусь на улице. Молю… Есть в Вас хоть капля человечности?.. На несколько минут в трубке снова воцарилось напряженное молчание, затем заведующий нарушил его каким-то грустным и обреченным голосом. — Скажите мне, Мисс Уилсон, Вы умеете работать беспрекословно, выполнять поручения без колебаний и лишних вопросов? Настолько ли Вы безрассудны, чтобы в шестнадцать лет ставить свою жизнь под угрозу? Нам… — Секундная пауза. — Нужны работники всегда. Вопрос лишь в том, подходите ли Вы нам? Готовы ли Вы к этой работе? — Я готова. Можете во мне не сомневаться. — Будь по-вашему. Подъезжайте завтра с утра оформлять документы. После этого Вы сразу сможете приступить к исполнению своих обязанностей. Наш адрес легко найти на просторах интернета. Я буду ожидать Вас к восьми. Спец-одежду получите на месте. Не опаздывайте. В трубке послышались короткие гудки. Я победно улыбнулась своему отражению в зеркале на стене. Долой рабство и унижения. Прощай, никчемная прошлая жизнь, больше я к тебе никогда не вернусь… *** Психиатрическая Больница штата Иллинойс номером четырнадцать находилась всего в двадцати минутах от моей гостиницы. Поймав такси и заплатив водителю два доллара, я отчетливо назвала улицу и номер дома и склонила голову на дверное оконное стекло машины. Больница оказалась видна издалека. Высокое серое и оформленное в готическом стиле здание казалось бесконечным из салона такси. На небе сгустились темные зловещие тучи, словно предвещая беду, а здание всем своим видом отталкивало и упрашивало бежать прочь. Да вот только те, кому некуда бежать, не внемлют таким молчаливым советам и знакам, посланным судьбой. А они были. Странным оказалось уже то, что водитель высадил меня посреди шоссе, наотрез отказавшись подъезжать к воротам, сопроводив довольно странными речами свой отказ. — Жалко тебя, девочка. Еще жизни не познала. А уже смерть. Она за тобой. Она облюбовала тебя и ждет удобного момента, чтобы запустить свои когти в твое горло. Береги себя. Позже я обнаружила, что два доллара, которые я отдала водителю, таинственным образом оказались в кармане моих джинс, а такси, стоило мне отвернуться, чтобы окинуть больницу оценивающим взглядом, мистически и бесшумно исчезло с проезжей части так, будто бы его и не было вовсе. Больница, на первый взгляд, казалось, была лишена всяких признаков жизни и существовала в каком-то полусне. Медперсонал в белом лениво перемещался по ветхим коридорам. Постройка просила всем своим видом обновления, но, видимо, властям города не было до этого никакого дела. Мимо меня медленно проскользил пожилой старик с полубезумным взглядом и неопрятными седыми, разметавшимися по его плечам волосами в темно-зеленой поношенной пижаме, и полуживая медсестра, спешно схватив его за руку, проводила в палату. У самой двери он обернулся в мою сторону и улыбнулся дико и страшно. — Смерть, девочка, здесь везде смерть. Мы обречены. Я обречен. Она обречена. — Старик пальцем указал на свою сопровождающую. — И ты теперь тоже. Я изумленно взглянула на медсестру, и она нервно пожала плечами, тихо извинившись, вжав голову в плечи и подталкивая старика к двери. — Пожалуйста. Мистер Уингфилд. Пройдите к себе. — Мы все обречены. — Взвыл дедок, и лицо его исказила гримаса безумия… Я зябко поежилась. Его глаза сильно испугали меня, но не мне было осуждать его за сумасшествие… Не прошло еще и месяца с тех пор, как я сама находилась на грани отчаяния и безумия. И пусть сейчас сон стабилизировался, кошмары на время отпустили из мертвого захвата, а лекарства, прописанные Ноланом работали, как часы, все же я понимала, что грань между нормальностью и психическим расстройством тонка, как паутина… Не помню, как судьба привела меня к зоне рекреации. Я брела будто во сне, все еще не справившись с состоянием шока. Я была сбита с толку и речью водителя такси, и словами безумца. Оба они утверждали, что это место — Цитадель Зла, а я не могла с точностью утверждать, что им нельзя доверять. Больница давила атмосферой, всем своим видом и состоянием. Вдобавок к удручающей картине зарядил дождь, дополнив и без того серую картину небес еще несколькими оттенками серости. Больные сидели за столами в зоне отдыха, собирая паззлы и составляя из кубиков слова. Глубоко ушедшие в себя, психически разломанные, кто из них находился в межмирье, а кто уже и вовсе не принадлежал этому миру. Пожилая старушка у окна считала листья на дереве, заглядывавшем сквозь полуоткрытые ставни. — Пятьдесят шесть. Пятьдесят семь. Пятьдесят восемь. — Губы бормотали в полубреду, поминутно сбиваясь и начиная песню счета заново. Снова и снова. Я присела на стул рядом с ней и попыталась завести разговор. — Здравствуйте, Мисс. Меня зовут Лора. А как Ваше имя? Больная посмотрела мне прямо в глаза, улыбнулась и, широко открыв рот, вдруг выкрикнула. — Шестьдесят один! Тогда я отдала себе отчет в том, что смотрела она не на меня, а скорее сквозь. Меня она просто не замечала. — Можете не стараться и не тратить время. Она Вам не ответит. Миссис Спаркл здесь с тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года. Она в таком состоянии с тех пор, как муж ее внучки в состоянии аффекта на ее глазах зарезал двух ее маленьких правнуков и свою собственную жену. Бедняжка не вынесла этого и сошла с ума. Теперь она где-то далеко. А чтобы успокоиться, она постоянно считает. Все, что попадается на глаза. Рассудок — хрупкая вещь, Мисс Уилсон. И эта вещь так легко ломается. Вряд ли Вы найдете повод не согласиться со мной… — Не найду. — Я обернулась в сторону, как я уже поняла по знакомому тембру голоса, который изо всех сил отвергал мою кандидатуру на вакансию повара по телефону, заведующего больницей. — Алан Стэнфилд. — Обладатель одного из самых приятных голосов этого мира протянул мне руку. Я спешно ее пожала. — Полагаю, мое имя Вам знакомо и нет нужды представляться. — Я натянуто улыбнулась, разглядывая заведующего. Алан оказался голубоглазым шатеном, весьма приятным на внешность, высокого роста, (где-то сто восемьдесят пять) и крепкого телосложения. Во время телефонного разговора, как оказалось, я нарисовала в воображении образ, практически идентичный его настоящей внешности. Разве что не сумела предугадать, что заведующий носит очки. — Теперь Вы видите, с чем нам приходится иметь дело ежедневно. — С нажимом произнес он. — Просто я хочу, чтобы Вы поняли, что работать здесь — не развлечение, а тяжелый физический труд. Вы еще не передумали? — Быть может, внешность моя обманчива, и я произвожу впечатление глупой провинциальной инфантильной девицы, но смею Вас уверить, что первое впечатление практически никогда не бывает правдивым. Я не из тех, кто отказывается от своих слов. Любая работа сопряжена с трудностями. Я готова их преодолевать. На мгновение лицо его помрачнело, затем он попытался выдавить подобие улыбки. — Что ж, тогда пройдемте в мой кабинет. Процедура оформления документов не заняла много времени, и, несколько раз оставив свою подпись, я получила спец-одежду — накрахмаленный белый халат чуть выше колена. Покинув кабинет Стэнфилда, я вышла в холл, дабы приступить к своим должностным обязанностям. Психиатрическая Больница штата Иллинойс в городе Чикаго №14 растянулась на четыре этажа, не смотря на то, что казалась бесконечностью из окна такси. Около семидесяти палат, две зоны рекреации, столовая для медицинского персонала, процедурные… К моему неприятному удивлению, повар в штате больницы уже числился, так что моей обязанностью назначили разнесение по палатам завтраков, обедов и ужинов, уделяя особенное внимание тяжело больным пациентам. Но вскоре я перестала злиться из-за наличия повара. Пожилой низкорослый и усатый мужчина по имени Мистер Браун оказался таким радушным и открытым человеком, настоящим солнцем этого мрачного заведения, всегда готовым оказать помощь своей неловкой и маленькой помощнице, что уже в первый день мне посчастливилось обрести хорошего друга. Зарплата моя, в конечном итоге, должна была составить достаточно неплохую сумму, чтобы жить и выживать в мире без родителей, поэтому пока переживать ни о чем не стоило. *** С рассветом пришел и второй день работы. Двадцать второе мая две тысячи четвертого года. О, поверьте, этот день мне уже не забыть никогда. После консилиума Мистер Стэнфилд вручил мне меню для пациентов с подробными инструкциями, в какую палату в какое время суток какую пищу я должна была относить. Около получаса, пока вся больница замерла на время сна, я внимательно изучала и запоминала его… Пока кое-что в меню не показалось мне лишенным смысла настолько, что я отказалась понимать и принимать. Мне было известно, что все семьдесят палат были заняты. В больнице не было свободных мест. И все же… Напротив номеров шестьдесят шесть, шестьдесят пять, пятьдесят девять, пятьдесят семь, пятьдесят четыре и пятьдесят два в списке стояли прочерки. Все эти палаты располагались на последнем, четвертом этаже больницы, и пациенты четвертого этажа, по всей видимости, все время существования больницы питались святым духом. — Нонсенс. — Подумалось мне, пока я входила в кабинет Алана Стэнфилда. — Присаживайтесь, Мисс Уилсон. — Заведующий жестом указал мне на кресло возле стола напротив себя. — Спасибо, Мистер Стэнфилд, за заботу, я себя комфортно чувствую. В отличие от пациентов четвертого этажа. В меню допущена ошибка. Неужели, если человек психически болен и не отдает себе отчета, в каком мире пребывает, у Вас есть право лишать его пищи и экономить бюджет больницы? А, может быть, блаженным места сего не достается пищи, чтобы Вы во главе персонала имели возможность набивать свой желудок вторыми завтраками? Любопытно, что бы на это сказали власти. Интересно, как Вам сейчас вообще хватает смелости смотреть мне в глаза, зная, что Вы ущемляете права несчастных больных, которых поклялись спасать… В глазах моих пылал яростный огонь. Я готова была отстаивать свои убеждения до победного конца, ибо то, чему я стала свидетелем, не по людским законам, не по законам гуманности. Такого не должно было случиться ни в одном цивилизованном обществе. Убийца в белом халате. Вот кем мне сейчас представлялся заведующий Психиатрической Больницы № 14. Лицо Алана исказила злобная гримаса. Закрыв глаза, он совершил глубокий вдох, вероятно, сосчитал до десяти и медленно приподнялся с кресла. Возвышаясь надо мной подобно рокочущему вулкану, готовому к извержению в любой момент, он процедил сквозь зубы. Его голос, тихий, но звенящий, таил в себе скрытую угрозу, и я, не отдавая себе в том отчета, вжала голову в плечи, словно приготовившись к удару. — Разве Вы не поставили подпись добровольно, Мисс Уилсон? О чем я Вас предупреждал, когда мы с Вами беседовали по телефону? Что Вы должны работать беспрекословно, выполнять поручения без колебаний и лишних вопросов и стараться держать рот на замке в течение рабочего дня. Вам было дано поручение? Извольте его исполнять по выданной Вам инструкции. Можете быть свободны, Мисс Уилсон. Если посмеете ослушаться и подняться на четвертый этаж, посетить хотя бы одну из палат с прочерками, будете немедленно уволены… — И уже на полтона тише он добавил. — Разумеется, если, конечно, останетесь живы. Я не сдвинулась с места, все еще испепеляя его взглядом и нервно сжимая руки в кулаки. Он поднял на меня глаза и посмотрел из-под очков, словно спрашивая 'ты еще тут?', а затем с нажимом и сталью в голосе произнес. — Можете быть свободны, Мисс Уилсон. Я вышла, не постеснявшись хлопнуть дверью кабинета заведующего. Он опустился до нелепых угроз. Как никчемно с его стороны. Пережив тиранию матери и сбежав от нее, пережив порядка тридцати кошмаров и выпутавшись из них, мне стал настолько неведом страх, что меня уже начинал подстегивать поиск ответа на вопрос, чем он вообще планировал напугать меня. На время тихого часа я прилегла на кровать Мистера Уингфилда, который, вероятно, был вызван на процедуры, и сон ненадолго сморил меня. Пригладив растрепанные волосы, полчаса спустя, я вышла в холл, услышав, как кто-то вскрикнул. Весь медперсонал собрался в коридоре, ожесточенно жестикулируя и разговаривая на повышенных тонах. Краем глаза я увидела каталку, накрытую простыней, вокруг которой столпились медсестры во главе со Стэнфилдом. Я оказалась в самом эпицентре событий. Пару раз меня даже чуть не сбили с ног. Идеально белая простыня, которой был накрыт лежавший в каталке, насквозь пропиталась кровью. Заведующий прожег провожатую Мистера Уингфилда яростным взглядом и сквозь зубы прошипел. — Как? Что случилось? Медсестры переглянулись, дабы удостовериться, что никто из пациентов их не слышит и тихо произнесли в один голос. — Mortuus. — Увозите. — Лицо заведующего помрачнело. Я подбежала к нему. — Что произошло? Кто пострадал? Стэнфилд смерил меня пронзительным взглядом, словно решая, заслуживаю я знать правду или нет, затем тихо и коротко произнес. — Старик Уингфилд. Несчастный случай. Эта больница просто разваливается на части. Здесь нельзя больше оставаться. Он лгал. И я знала об этом. И он знал, что я знаю. Видел это в моих глазах. Тем не менее отчаянно цеплялся за свою ложь. В двух вещах я была уверена абсолютно точно. Во-первых, старика, который еще вчера предупреждал об опасности, сгубил не несчастный случай. Да, разумеется, больница пребывала не в лучшем состоянии, но и не в настолько плохом, как утверждал Стэнфилд. И, хотя, штукатурка облезла и осыпалась, сама клиника еще держалась крепко. А, во-вторых, Мистер Уингфилд не был сумасшедшим. Стены этого здания были пропитаны злом, которое угрожало каждому, кто здесь находился. В сознании всплыл отрывок из телефонного разговора с заведующим. — Нам нужны работники всегда. Разумеется, поток бесконечный. Если каждый день кто-то будет умирать. Еще один вопрос оставался без ответа. Что медсестры подразумевали под словом 'mortuus'? Я достаточно разбиралась в языках и понимала, что 'mortuus' на латыни — аналог французского слова 'morte'. Смерть. Или мертвый. С первого взгляда становилось ясно, что лежавший на каталке был мертв, так почему медсестры с таким опасением переглядывались? Почему следили за тем, чтобы их никто не услышал? Они ведь говорили очевидное? Или все же нет?.. А, быть может, в слово 'мертвый' вкладывалось иное значение? Я была сбита с толку. После происшествия часть персонала была освобождена от работы, включая меня. Я слонялась из угла в угол, не находя себе применение. Возвращаться в гостиницу не было никакого желания, платить за ночь дополнительного проживания тоже, поэтому я осталась на ночное дежурство. Пролистав несколько карт пациентов медленно и лениво, я сложила их в ровную стопку на столе в ординаторской и опустила голову на сплетенные пальцы рук… Из-за пережитого стресса я отключилась надолго и пришла в себя, когда больница уже опустела. Я потерла глаза, окончательно проснувшись. На глаза мне попалось злополучное меню, которое оказалось на столе прямо у меня под рукой, вызвавшее днем бурный ажиотаж. Цифры на листе бумаги не давали мне покоя. Шестьдесят шесть, шестьдесят пять, пятьдесят девять, пятьдесят семь, пятьдесят четыре и пятьдесят два… Ночь вступала в свои права. Путь на четвертый этаж мне был заказан приказом заведующего больницы. Но кто будет следить за исполнением приказа, если Алан Стэнфилд уже наверняка мирно спит в своей постели, а единственным, кто остался здесь на ночь кроме меня, был наш охранник, Мистер Коулман?.. Цифры завораживали меня, притягивали… Но они были не единственной причиной, по которой я решила выполнить то, что задумала. Помимо загадочной тайны, которая просила ее разгадать, я для себя решила, что сегодня рискну всем, но узнаю, что за чертовщина творится в больнице. И пусть это может кончиться для меня плохо, быть может, и Алан Стэнфилд не напрасно предупреждал об опасности, но у Лоры Уилсон с детства в характере был один пунктик. Если появилась навязчивая идея — претвори ее в жизнь, иначе не сможешь спокойно спать. Одернув на себе белый халат чуть выше колена и поправив волосы, забранные в спиральный пучок, я зажала в правой руке меню и вышла в коридор. Тишина стояла мертвая, ни единым звуком не нарушаемая. Неясным мерцанием с потолка подмигивала люминесцентная лампа. Стук моих каблуков по мраморному полу раздавался по всему коридору. Эдакое сердце больницы забилось посреди ночи. Мистер Коулман пребывал в сладкой дреме, положив руки под голову и тихонько посапывая. — Типичный русский богатырь. Хоть чем бей, теперь до рассвета не разбудишь. — Подумалось мне. Ординаторская находилась на втором этаже. Я вышла на лестницу и, пролетев два пролета вниз, торопливо отстучав каблуками ритм по ступеням, толкнула дверь в столовую. В воздухе повис запах кислых щей. Поморщившись и отогнав пару назойливых мух, я подошла к плите. В огромной кастрюле, наверняка не меньше, чем в половину моего роста, лежало картофельное пюре, которое готовил Мистер Браун с утра. Я включила плиту и невероятным усилием передвинула кастрюлю на нагревающуюся конфорку. Мысль о воплощении плана заставляла мою кожу покрываться мурашками, а дух — воспрянуть на совершение авантюрных приключений. Руки заметно дрожали, а дыхание стало тяжелым и прерывистым. Появиться в одной из палат просто так я не могла. Нужен был повод. Даже если там содержат самых буйных психопатов, вид и запах теплой еды должен удержать их от того, чтобы в один прыжок сломать мне шею. Положив разогретое пюре в тарелки, добавив по несколько кусочков жареной рыбы с тимьяном в каждую, я окинула взглядом меню, оставленное на столе. Цифры за это время будто бы выросли и выгнулись на бумаге рельефом. Шестьдесят шесть, шестьдесят пять, пятьдесят девять, пятьдесят семь, пятьдесят четыре, пятьдесят два. — Ну что же, Лора. — Нервно улыбнулась я самой себе. — Начнем с шестьдесят шестой. Страшнее уже не будет. Меня не впечатлял мистицизм, которым окутывал Алан Стэнфилд и его приближенные то, что творилось в больнице, не пугала таинственность, с которой он говорил о четвертом этаже. И сегодня я узнаю, что здесь творится. Не сегодня. А прямо сейчас… С трудом маневрируя с подносом на каблуках, я поднялась на четвертый этаж. Двери в палаты в больнице на всех этажах были приоткрыты. На всех, кроме этого. Я дернула ручку двери палаты номер пятьдесят два, затем — пятьдесят четыре. Они оказались заперты, что было, действительно, странно, учитывая, что ни одна из палат не пустовала. Углы коридора затянулись паутиной, а люминесцентные лампы на этаже едва мерцали. И, если, на первый взгляд, мне показалось, что «жилые» этажи больницы находились в запустении, то дать определение хаосу, который творился здесь, я просто не могла. Штукатурка отошла от стен, на полу, среди мусора и паутины, валялись шприцы, пинцеты. При столь скудном освещении я все же рассмотрела и маленькую куклу с темными вьющимися волосами. Она лежала, широко раскинув руки, и смотрела на меня своими широко открытыми черными глазами-пуговицами. От этого взгляда мороз прошелся по коже, и я носком туфли откинула мерзость в угол. Надо напомнить себе все-таки сообщить властям города о состоянии больницы. Конечно, если я переживу эту ночь. Коридор подходил к концу. Осталась последняя палата, в которую я и собиралась изначально. Шестьдесят шесть. Сердце пропустило два удара. Я коснулась ладонью латунной ручки, затем крепко сжала ее в руке, и, наконец, легонечко толкнула дверь внутрь. Она не замедлила отвориться, со зловещим и мистическим скрипом приглашая войти внутрь… Сырость, затхлость и тление моментально сбили с толку, ранив все органы чувств так, что я едва не задохнулась. Я совершила один неверный шаг, затем — второй, исключительно по инерции, и стоило этому произойти, дверь тут же захлопнулась за моей спиной. Путь к отступлению был отрезан. Я застряла здесь навечно. И слово 'навечно' перестало быть метафорой, едва мне стоило поглядеть под ноги… На полу, на темно-желтом, старом линолеуме в черную полоску, у самого входа, среди паутины, в пыли, покоились тела. Около десятка мертвых тел. От них исходило такое зловоние, что этот запах, казалось, проникал до основания костей и в голову, разъедая слизистую оболочку носа. На удивление, тучи из насекомых в воздухе над трупами не оказалось… Смерть посетила усопших в разное время. У каждого трупа был свой собственный срок давности. На двух маленьких, рассыпавшихся в труху скелетиках возлежали полуразложившиеся мужчина и женщина. Кровь на горле старика, завершившего ужасающую пирамиду, став ее верхушкой, только застыла, и две капли стекли по горлу к груди. Все жертвы были одеты в уже знакомые мне темно-зеленые пижамы. Одежда пациентов четырнадцатой Психиатрической Больницы штата Иллинойс. Глаза несчастных убиенных, еще не истлевших до состояния скелетов, закатились так, что остались видны только белки. Их шеи были безжалостно разорваны. На молочно-белых искаженных посмертно лицах застыло выражение немого ужаса. Я не владела собой. На мгновение дух будто покинул мое тело, и поднос выпал из дрожавших крупной дрожью рук. Целую вечность он приземлялся, прежде, чем посуда с пюре разлетелась вдребезги на осколки. Дышать стало трудно. Я подняла голову вверх. Со всех стен на меня взирали кресты и распятия. Некоторые из них висели вниз головой. На оконной раме тоже обнаружилось одно. С трудом переводя дыхание, приложив ладонь ко лбу и опустив голову, я, наконец, заметила того, кто лежал на кровати, облокотившись на ее край и разглядывая меня так пристально, как хищник смотрит на жертву. Да. Теперь мне довелось рассмотреть его. Мужчине, ростом около ста девяноста пяти, на вид можно было дать не больше сорока-сорока пяти лет. Он был облачен в черную рубашку, черные брюки-галифе, заправленные в высокие сапоги до колена длиной и черный плащ, а длинные цвета воронова крыла волосы его были собраны в конский хвост. В левом ухе поблескивала золотая серьга. Тонкие губы искривились в порочной и злобной усмешке. Темные пряди волос спадали на невероятно красивый и будто высеченный из мрамора, остроносый профиль. Его порочную красоту породила сама Преисподняя: его широкую грудь, сильные плечи и пламя из адской бездны в черных, как сама ночь, глазах. Я дернулась, как муха, попавшая в сети паука, силой заставив себя оторваться от этих гипнотических злобных глаз. Столько безумных ночей в муках кошмара они меня истязали. Эти глаза невозможно было не узнать. Они сводили с ума и лишали ясных мыслей. Усилием воли я выдернула сама себя из состояния транса, и, резко развернувшись к мужчине спиной, дернула спасительную ручку двери. Тщетно. Дверь оказалась заперта, будто бы я и не попала несколько минут назад сюда именно через нее. Пламя окутало меня с головы до ног. В солнечном сплетении стало душно и тошно. Тугое кольцо боли сдавило череп. — Кто-нибудь! На помощь! Помогите! Умоляю! Я бешено молотила руками по двери, истошно крича, пока голос не охрип. На минуту я закрыла глаза, чтобы отвлечься от боли, разорвавшей все мое тело. Мягкий шелк оперения касался моих глаз и щек. Ленты из вороньих крыльев. Резко и отрывисто ударив меня по щекам, наваждение исчезло. Послышался его голос. Холодный, отражавшийся от стен эхом в моей груди и насмешливый. — Бабочка только залетела на огонек и уже пытается сбежать? Хоть сбей руки до крови, тебя отсюда никто не услышит. И никто не спасет. Бабочка боится, что ее тоненькие крылышки сломают, а пыльцу сотрут грубым движением властной руки. Лора, Лора, почему ты до сих пор боишься? После всего, через что мы прошли? — Мы? О чем Вы говорите? — Тяжело дыша и держась за голову, безжалостно разбитую взрывом мигрени, дрожащими руками, я обернулась в его сторону. Голос хрипел. Каждое слово вырывалось из груди с жаром и болью, словно оставляя в ней ожоги. — Признаюсь, не ожидал, что человеческий рассудок — такая хрупкая материя. И любое вмешательство в него вызывает адскую головную боль. Прости меня, милая. Злобная усмешка на его лице свидетельствовала о том, что он и не думал извиняться. Весь этот разговор напоминал дешевую театральную постановку с марионетками. — А в конце пьесы кукле сломают шею. — Как-то некстати подумалось мне. Я ничего не ответила, и он продолжил. Играет, как кошка с мышью. Зачем убивать быстро, когда жертва итак никуда не денется. — Признайся уже самой себе. — Чарующий баритон шептал хрипло и прерывисто у меня в голове, пока я неистово пыталась сломать ручку двери и хоть как-то вырвать себе путь к свободе. От него кружилась голова, и сдавливало сердце. Воздух в легких кончился, и даже стоять на дрожащих ногах стало трудно. — Давай же! Давай! — Я тщетно умоляла дверь хоть немного податься. — Ты бежишь не от меня, а от самой себя. Эти сны, которые, на самом деле, наше прошлое, недоступное твоей памяти по ряду причин, пугали тебя и доводили до нервных срывов, потому что ты боишься. Но не меня, а самой себя. Ты боишься почувствовать. Боишься бездны, в которую проваливаешься, когда начинаешь испытывать ко мне чувства, боишься огненной лавины, которая уничтожит и перечеркнет всю твою прежнюю жизнь. А за нее ты отчаянно цепляешься, потому что тебя очень долго учили тому, что есть добро, а что зло. Порочные страсти - зло. Испытывать нечто, что люди не принимают - зло. А это шоры, за которые ты сама винишь свою мать. Прекрати бежать от себя, Лора. Прими себя такой, какая ты есть. Когда ты это сделаешь, ты поймешь то, чего сейчас не понимаешь. Только со мной ты можешь стать самой собой. Не притворяться, не скрывать свои чувства, не лгать, не надевать маски добродушия и любви к людям. Ты ненавидишь их не меньше моего. И единственное место, где ты сейчас хочешь быть, это не там, снаружи, в мире жалких и никчемных людишек. Ты хочешь быть здесь. — Рука кошмара моих ночей мягко и нежно прошлась по подушке, лежавшей рядом с ним. Ногти, удлинившиеся и превратившиеся в острые когти, располосовали наволочку. Тяжело дыша, я оперлась спиной на стену. Все равно пути к отступлению были закрыты. Моя рука легла на горло. Каждый вздох был невыносим. Я будто огонь вдыхала. Он летел по венам, задевая каждый нерв, конвульсирующий в теле и заставляющий выгибаться руки и дрожать всем естеством. — Выпустите или убейте. Прекратите истязать. Если отпустите, я сделаю вид, что не видела всего этого. — Я кивнула на пирамиду из мертвых тел. По щекам стекали слезы от возникшего кома в области солнечного сплетения, который разрастался, от которого тошнило так, что слезная жидкость выступала сама собой. Лицо моментально высыхало от лихорадки, которая подавила меня, согнула в дугу. Теперь стало ясно, почему медсестры употребили в разговоре слово 'mortuus'. Их страхи здесь, наконец, обретали смысл. Мертвый, пьющий кровь, вампир. Психиатрическая лечебница оказалась лишь прикрытием для другого грандиозного проекта. Здание, по крайней мере, весь четвертый этаж, стало тюрьмой для заключения в нем созданий вроде моего мучителя. Монстров и чудовищ. Вот о какой страшной тайне говорили вполголоса, вот чего боялись медсестры и пациенты… Все стены здания, действительно, оказались пропитаны злом. Жаль, что об этой тайне не узнает мир. К утру я стану еще одним кирпичиком в пирамиде смерти на полу. — Я вернусь домой. Никто о Вас не узнает. Ни власти, ни полиция. Вампир только усмехнулся. — К мамочке потянуло, м? Колени уже зажили после поклонов Боженьке? А, нет, постой. Как же я мог забыть. Наверное, к любимому Дэвиду вернуться хочется. Разделить с ним каждую ночь, завести семью, родить несколько рыжих чертей и до конца жизни посещать Мистера Нолана, жалуясь на ужасные кошмары обо мне. Такие ужасные, что ты горишь. Горишь, еще не приблизившись ко мне. Ты никого не обманешь. Ни меня, ни даже своего психоаналитика. В чем-то я даже апплодировал ему, стоя. Властный доминант из кошмара, действительно, стал намного важнее реальных отношений. Да и разве же это были бы отношения? Ты — умная, начитанная и образованная девушка, Лора. А те, кто окружают тебя, не ровня тебе. Тебе даже поговорить не с кем, потому что все эти мальчишки — ограниченные болваны. Ты заслуживаешь большего… Потом же этот напыщенный кретин подорвал всю свою репутацию в моих глазах. Сначала он начал говорить о каких-то мальчиках, не имея ни малейшего представления о сознании твоей перерождающейся души, разбитой вдребезги и от века к веку хранившей верность только одному мужчине - мне. Следом, Нолан и вовсе превратился в циркового клоуна. 'Не имеет значения, как сильно Вы желаете его — его нет.' Он сказал, что меня нет. Проводя время в заточении, мне, действительно, иногда казалось, что меня уже нет. Но не до такой же степени, чтобы поверить в то, что меня не существует… К слову сказать, пожалуй, здесь, на самом деле, стало слишком жарко, не находишь? Как насчет того, чтобы немного остудить невыносимую лихорадку? Он все еще улыбался, а принуждение, которое я не могла побороть, уже завладело моим рассудком, проникнув в мою голову, подобно маленькому паразиту с острыми зубами-иглами, впивающимися в ткани мозга. Не отдавая себе отчета в том, я начала медленно расстегивать накрахмаленный белый халат. Пуговицу за пуговицей. Завершив начатое, я отбросила его к ногам, оставшись в одном кружевном черном нижнем белье. Бледная кожа покрылась пурпурными пятнами. Я опустила глаза. — Что Вы делаете? — Мои зубы стучали, а кровь ударила в голову, разбиваясь пульсом в каждой клетке тела. — Просто хочу на тебя посмотреть… Как я и запомнил. Идеальна. — Его и без того темные глаза потемнели еще больше. Да, он был монстром вне всякого сомнения, но при всем этом он все еще оставался мужчиной. Магия влечения работала на нем практически так же сильно, как и на мне. Только он не боялся в отличие от меня… — А попутно решаю твои психологические проблемы, девочка. Не борись с основным инстинктом. Это природа. Никакой силе духа не справиться с ней. Что же насчет дома. Ты им не то место называешь. Твой дом — это мой замок. Твой дом — это мой мир, который я отдам тебе в руки. Вместе с короной. — Но почему? — Только и выдавила я из себя. — Потому что… — В мгновение ока он оказался рядом и оперся руками на стену за моей спиной, заставив меня вжаться в нее, чтобы не почувствовать соприкосновение с его телом. Он выдыхал мне в висок каждое слово, пока я отвернулась к стене, пытаясь проглотить душащий меня комок в солнечном сплетении. — Ты — реинкарнация моей погибшей шесть веков назад жены. И я вернулся из смерти, чтобы дождаться тебя. Ради тебя я проклял Бога и всех святых. Ради тебя я стал чудовищем, которого ты теперь боишься. Он распустил мои волосы резким рывком, и они рассыпались по моим плечам. — Глупая. — Он смотрел мне в глаза, коснувшись моей щеки своей холодной, как снег ладонью. — Стоило бежать столько времени, когда можно было принять меня и стать счастливой навечно? — Что ты хочешь услышать? Да, я боюсь тебя, но не монстра внутри тебя, а оболочку, которую вижу собственными глазами! Боюсь себя, боюсь терять опору и землю под ногами! А ведь это происходит каждый раз, как только я тебя вижу. Я боюсь твоей вечности. Боюсь нести ответственность за эту любовь целую вечность, потому что чувствую и знаю, что меньше, чем через вечность, мне не выпутаться, если я приму тебя. Если я приму себя такой, какая есть. Сводимой с ума ужасом моих ночей. Я боюсь снова и снова ощущать то, что меня поглощает, поэтому я боюсь тебя. И каждого видения, связанного с тобой. Я боюсь тебя видеть. Потому что каждый взгляд возвращает меня к мысли о том, что ты — жуткая, порочная, но все-таки моя Вселенная… Мать говорила, что ты — исчадие ада, сын Сатаны… Это правда? — Я уже не отводила взгляд. Бесполезно, когда липкие сети паутины окутали настолько, что в этом сладком сиропе ты просто засыпаешь, погружаешься в вечный сон, не в силах лететь прочь. — А это имеет значение, если я — твоя судьба? — Он склонил голову к моей шее и коснулся ее ледяными губами. Пульс бился все быстрее, отстукивая в голове 'Пляску смерти' Сен-Санса. — И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. — Все еще сопротивляясь, мои губы шептали молитву. — А ты не сдаешься так просто, да? — Он усмехнулся, покусывая мою шею и сжимая мои дрожащие руки в своих. — Противишься каждому импульсу. Слушай крик своего тела. Слушай Симфонию Безумия Грига. Она тебе понравится. Войди со мной в пещеру горного короля… — Я ненавижу тебя. Ты растлил меня. Из-за тебя я повисла на грани жизни и смерти. Столько ночей в кошмарах… Ты пытал меня без зазрения совести. — Я прожил половину тысячелетия. Я продал совесть за богатство и власть. Я продал за бессмертие все человеческое. Его руки легли мне на бедра. Еще полминуты я смотрела на него, и сил к сопротивлению во мне просто не осталось. Он развернул меня в противоположную сторону. Целуя в шею, он подталкивал меня в сторону своей кровати. Я отпихнула носком туфли с дороги руку одного из убиенных вампиром, и, борясь с застежками плаща кошмара всех моих ночей, опустилась на его кровать. — Он ввел ее во искушение, и ей нравилось это. — Звенел в голове голос матери. И пусть она сотню раз была права, пусть я легко стала продажной девкой сил зла, я уже ни о чем не жалела. Его поцелуи причиняли мне боль, лишали меня моей непорочности, потому что в сплетении наших языков, я чувствовала горький привкус ада во рту. Ваниль, зефир, сандал и тление… Ловким движением левой руки, он расстегнул лифчик, а я ногой обвила его за талию, пока его рука поглаживала мое бедро, постепенно лишая меня последнего оставшегося на мне белья. Я вытянулась в струну и открыла ему шею, поигрывая пальцами с пряжкой брюк, жадно влезая под ткань его исподнего, уже расстегнув рубашку и оставив дорожку из поцелуев на сильной и холодной груди. Он не спрашивал ни разрешения, ни приглашения. Из-под верхней губы его показались два острых клыка. Через мгновение они пронзили нежную кожу моего горла, отыскав яремную вену. Эйфория ударила в голову… Он коснулся пальцами моей нижней губы. Он сочетал нежность и грубость так искусно, что у меня не осталось воли, не осталось меня ни в одном из смыслов. Вся обратившись в чувственное ощущение, я раздвинула ноги. Он вошел в меня, он пил мою кровь из каждой венки на теле: из рук, ног, живота, груди. Ферменты его слюны оказывали обезболивающее и заживляющее воздействие. Но шрамы оставались. После насильственных действий они не могли не остаться, но в тот миг мне не было до них никакого дела. Я стонала от боли, которую порождали вновь и вновь вспарываемые клыками вены, и похоти. Он провел правой рукой, на которой красовался массивный перстень с изображением дракона, под ямочкой на шее, из которой струилась кровь; затем я почувствовала прикосновение к горлу ледяного языка, слизывающего кровь. — Шрамы останутся, как подарок, чтобы ты помнила обо мне… — Владислав. — Прошептала я, запрокинув голову. — Ты — проклятие мое… Он погрузил клыки в вену на запястьи. Тошнотворный кровавый привкус железа на языке и сандаловый запах его парфюма - все, что я могла сейчас ощущать. Омерзительно… Эйфория… Наши тела, словно клубок змей, свились в одно и двигались слаженно, в унисон. Живое к мертвому. Так начиналась любая вечность. Я вспомнила имена всех Богов, дойдя до пика. Сминая простыни в оргазмических конвульсиях, я рыдала и стонала его по имени. Я молила не отворачиваться. Все, что я хотела видеть в этот миг; все, чем жила сейчас, было его лицо… Позже, отдохнув несколько мгновений, пока он еще держал меня в объятиях, в то время, как жар и нервный тремор покидали мое тело, сменяясь покоем и отдыхом после бесконечных мук, он уговорил меня снять распятия со стен и окон и выбросить их в открытые ставни. Сейчас я ради него сделала бы что угодно. Даже вошла бы в пещеру горного короля… Я покинула место заключения моего кошмара, не оглядываясь, и успела сделать буквально пару шагов. Из дверей палаты шестьдесят пять показалось омерзительное существо змеиной породы. Все тело его было покрыто зеленой чешуей, а голову венчали отростки оранжевого цвета. Я оказалась зажата между стеной и трехметровой змеей, которая открыла свою пасть надо мной. Приготовившись к неминуемой смерти от чудовищной твари, в существование которой не поверила бы еще вчера, я зажмурилась в тот момент, когда дверь шестьдесят шестой палаты отворилась. Повеяло холодом. На пороге стоял граф Владислав Дракула. Не миф, не легенда. Реальность. Он что-то произнес на латыни, и существо, склонив голову и издав пару трелей шипения, скрылось за дверью своего обиталища. Кошмар каждого из моих снов улыбнулся и подмигнул мне. — Если захочешь, эта ночь станет одной из тысячи подобных. Возвращайся, Лора. Не имеет значения, сколько времени тебе понадобится, чтобы принять решение. И меня. Я буду ждать… Пришла в себя я уже в душе номера гостиницы. Под струями воды я, наконец, рассмотрела, что он сотворил со мной. Кровоподтеки, синяки, рубцы в виде полумесяцев по всему телу. — Господи, что я позволила с собой сотворить?.. Состояние эйфории покинуло. Боль вернулась во всей ее ужасающей и разрушающей ипостаси. Болел каждый участок тела, словно поры кожи искололи и заполонили ядом. Каждый нерв в моем теле сходил с ума от боли. Панический ужас и запах тления забили легкие. Тление исходило от меня, висело в воздухе. Кажется, я начинала разлагаться изнутри. Я села на край ванной, положила подбородок на согнутые колени и обвила их руками. Сил даже на то, чтобы расплакаться, уже, увы, не осталось.