Его смысл

На вопрос, откуда в ней столько злости, Хоуп отвечала то, что думала. Что думали мама и Джексон, и о чем молчал дядя Элайджа, целуя племянницу в лоб. — Мой отец — психопат, — говорила она с улыбкой, никогда не достигающей глаз. Хоуп во всем пошла в мать, так говорили, но Кол, видевший ее от силы час за последние пять лет, сказал, что взгляд достался ей от папочки. Вместе с желанием разрушить свою жизнь к чертовой матери. — Все точно в порядке? — кисть замерла в ее руке, и на холсте выросла алая клякса. Ничего не в порядке, но в этом есть доля привычного. В отличие от подкрадывающегося тона Хейли, в котором, как она полагала, незаметно Самое Страшное Предположение. Клаус настиг их. Клаус отравил своей дурной кровью светлую малышку Хо. Вытягивая вены из сердца мудака, распускавшего о ней слухи в новой школе, Хоуп все пыталась понять, что ликовало в ней при виде его страданий — Клаус, засевший, по мнению родственников, в ее подкорке, или она сама. Хорошо это или плохо, но никто не считал нужным лгать ей насчет Клауса. Напротив, Хоуп в свое время довольно ясно дали понять, кто он и что из себя представлял. По крайней мере, она так думала. Думала, что знала о рисках и в случае чего сумела бы разобраться. А после пришли те сны. Как гулкие ветры, что предшествуют буре. Вообще-то да — ей было известно, в какой момент Клаус проник в ее голову — она сама пустила его туда. Но говорить об этом не стоило. Можно только предполагать, сколь грандиозное началось бы представление, выйди наружу правда о воровстве бабушкиного гримуара и тех маленьких экспериментах с магией крови, что Хоуп тайком проворачивала за закрытой дверью собственной комнаты. Ее подвел азарт. Она заигралась, открывая все новые и новые лазейки в сознание Клауса. Разум его был подобен древнему многоуровневому зданию с сотнями тысяч комнат, лестниц и переходов, заблудиться в которых ничего не стоило, если их хозяин не позволит найти ключ. Разумеется, Хоуп понимала, что он знал о том, что она делала, а потому мог воспользоваться ею и ее силой. Как будто это могло удержать ее. Все изменилось, когда стена меж ними стала рушиться. Теперь «прогулки» по ее сознанию совершал тот, о ком в их семье было принято говорить либо шепотом, либо вовсе молчать. Клаус прошелся везде, словно цунами, его появление обнажило каждый угол ее памяти, сняло пыльные балахоны с сотен неотвеченных вопросов, заостряя ярость, точно клинок. Пришел конец одиночеству, в котором она, сколько себя помнила, утопала, как в болотной трясине. Теперь Хоуп никогда не оставалась одна. Ни ночью, ни днем, вне зависимости от того, был рядом с ней кто-то или нет. Голос отца преследовал ее, говорил с ней, иногда смеясь, а порой переходя на яростное шипение, возбуждающее в ней гнев, неподвластный воле, подобный беспощадной стихии. Чтобы стало тише, Хоуп рисовала. В детстве ей это нравилось — помогало сосредоточиться, потом отошло. Сейчас же она проводила за мольбертом или с блокнотом почти все свое время. Странное вдохновение владело ею, погружая в мягкий транс, выходить из которого ей хотелось с каждым разом меньше и меньше. По правде говоря, она ненавидела это. Особенно, когда кто бы то ни было вырывал ее оттуда насильно. — Хоуп? — мать осторожно тронула ее за плечо. — Я беспокоюсь, милая. Нам нужно поговорить. — Поговорить? Снова всем вместе, чтобы дружно распнуть меня на столбе вашего неодобрения? — злость поднималась в груди горячей лавой, опаляющей вены. Злость ее собственная и, конечно, Клауса. Никто бы не сказал, какой теперь больше. Хейли перехватила ее руку, сжимавшую кисть, заключая в тепле своих ладоней. — Мы семья, Хоуп, и никогда не осудим тебя. Мне просто… Просто кажется, что-то изменилось. Ты так не думаешь? — маленькая обеспокоенная складочка пролегла меж ее бровей, в серьезных глазах стояла не просьба даже — мольба — скажи, что я ошибаюсь, скажи, что беды, наконец, оставили нас. Но стоило ли делать ей подобное одолжение? Хоуп горько усмехнулась. Любить глупую крошку, не задающую вопросов, быть с ней честными во всякой чепухе или в том, что ее отец — воплощенное зло, — это так чертовски просто, да, мамочка? Не нужно объяснять ей, почему ты замужем за Джексоном, но мажешь тоскливыми взглядами по спине дяди Элайджи, когда думаешь, что никто не смотрит. И почему в зеркале твоя дочь видела глаза другого, глаза монстра, проклятого всеми вами и спрятанного за сильнейшими чарами в самом дальнем крыле дома. — Все в порядке, мама. Мы ведь вместе, — хищная улыбка, столь не подходившая прежней Хоуп, не сходила с ее лица. — Всегда и навечно. Так ведь он говорил, не так ли? Она поняла. Хоуп прочла это по глазам, застывшим вдруг, словно та готовилась к непредвиденному. Взгляд Хейли метнулся за плечо дочери, туда, где на мольберте горели животным огнем глаза Клауса Майклсона. С обезображенного преображением лица, забыть которое им так хотелось. И как она не заметила раньше?.. — Хоуп, что он наговорил тебе? — Хейли крепко сжала ее плечи. — Ничего, мам, — это было правдой, все, что нужно, она осознавала сама, медленно, но оттого не менее четко. — Правда, ничего. Просто скажи, как долго вы намеревались лгать об отце, ублюдке, которому я не нужна, при этом продолжая прятать его в нашем доме? У нее начинала болеть голова от этого разговора, от смеха Клауса, дробящего череп в крошево. Боги, никогда она еще не чувствовала себя злее. Почему они не могут замолкнуть… — Мы не могли позволить ему приблизиться к тебе, — в отчаянии шептала Хейли, в ее всегда твердом голосе звенели слезы. — Поэтому лгали тебе, — эхом отзывался Клаус. — Мы с тобой им неудобны, детка. Не хочешь изменить это? Хоуп зажала уши руками. Сердце колотилось так, что больно было дышать. Перед глазами, как и в каждом из ее снов, встала дверь, оплетенная искристой сетью чар. Но никогда еще магия не казалась столь хрупкой — она буквально трещала по швам от напряжения, рвущегося изнутри комнаты, где спал — спал ли? — первородный гибрид. Кровь хлынула из носа, Хоуп пошатнулась. И упала бы, не подхвати мать ее под руки. — Что происходит?! Хоуп! — Что будет, если он очнется? — выдавила она хрипло, во рту стоял гадкий металлический привкус. — Я буду голоден, — снова рассмеялся отец. Смех этот прошелся разрядом по всему ее телу, а после ослепительная вспышка застлала глаза. Раздался крик. В последнюю секунду ей померещилось, что дверь в мастерскую снова распахнулось. Лучше бы вам исчезнуть, эта мысль, мимолетная, обрывочная принадлежала им обоим. «Стена» пала, поняла Хоуп и провалилась во тьму. Когда зрение вернулось, перед ней открылся коридор. Еще мгновение, и Хоуп разглядела в его конце силуэт. Шаткой поступью он двигался ей навстречу. — Стой! — воскликнула она, когда тот оказался достаточно близко, чтобы узнать, кто перед ней. Сон ли это вновь или теперь уже явь? Она давно перестала отличать одно от другого. — Клаус? Желтые глаза высверкнули из тьмы, словно искры занявшегося пламени. — Ты можешь звать меня отцом, дорогуша, — голос его не вызывал прежней боли, как тогда, когда говорил в ее голове — напротив, унимал ее. Руки тоже оказались теплыми, и она приняла его объятия, вдыхая, наконец полной грудью. — Ты убьешь их? — Хоуп замерла, боясь услышать ответ. — Когда-нибудь. Может, ты сама захочешь, когда мы — да-да, ты не ослышалась — выберемся из этого треклятого заточения. Как ты могла заметить, здесь довольно скучно.