Колька

Кольке хочется то ли плакать, то ли истерично смеяться. У него в голове дурдом, а в квартире бедлам, и по полу разбросаны окурки. Колька смотрит на них тупым мутным взглядом, не замечая ни того, что простыня давно сползла на пол, и врывающийся в квартиру через распахнутое окно ветер проходится мурашками по коже, ни того, что сигарета, зажатая между длинных, тонких, пожелтевших от постоянного курения пальцев, давно погасла. Где-то под рёбрами копошится ноющая боль. Всё нормально. Она стала привычной и уже не тревожит. Колька кидает сигарету на пол и смотрит, как она летит, подхваченная ветром, к придвинутому к стене письменному столу. Кольке не хочется двигаться – апатия. Хочется закрыть глаза... И открыть их уже на том свете. Он не может сказать, с какого момента его жизнь полетела под откос. То ли это случилось тогда, когда Кольку выперли из института за систематические и бесповоротные провалы на сессиях, то ли ещё раньше, тогда, когда Колька – вот идиот-то, честное слово – влюбился. Не то чтобы сам факт влюблённости был чем-то плохим (хотя дерьма в привязанности к какому-то человеку тоже, в общем-то, хватало). Плохим было то, что Колька, который никогда не считал себя, Господи Боже, педиком, умудрился втюриться в мужика. Естественно, в натурала. Колька помнит этот день так, словно бы это случилось вчера. Он был на какой-то из сотен бессмысленных и под завязку забитых алкоголем вечеринок, на которых так часто отрываются студенты. Колька тогда на третьем курсе был. А Вадим был шестикурсником. Высокий, атлетически сложенный, с резкими, грубыми, будто бы из камня высеченными чертами лица и низким прокуренным голосом, он показался тогда Кольке если и не идеалом, то чем-то очень близким к нему. И Колька влюбился. По уши втрескался, как это бывает в дешёвых женских романчиках – до бабочек в животе, отчаянного румянца на щеках и сумасшедшего желания быть с ним, с этим высоким брюнетом с пронзительным взглядом синих глаз. Колька себя страшным, знаете, не считает и никогда не считал. Он, может, не отличается обилием мускулов, но и не дрыщ. Среднего роста, с голубыми глазами и светло-русыми волосами. Ничего особенного – в таких, конечно, влюбляются только не менее не-особенные люди. А Кольке хотелось, чтобы Вадим его полюбил. Отчаянно, жутко, до боли хотелось. Просто потому, что он не мог на расстоянии наблюдать за Вадимом, просто потому, что он, как неудавшийся сталкер, преследовал объект своего воздыхания, словно бы вот так провожая до дома. И, честное слово, Кольке тогда было плевать на то, что всё это значит. На весь ужас, который таился в слове "гей". На непонимание и презрение, которые ждали бы их с Вадимом, влюбись Вадим в него. Кольке было всё равно. Ему казалось, что нет ничего лучше такой любви, она казалась ему правильной, волшебной, настоящей, такой, какой у него ещё никогда не было и уже никогда не будет. Колька ему рассказал через год. На одной из вечеринок они вместе напились. И Колька его поцеловал. Ему до сих пор тяжело это вспоминать. В груди разливается тупая боль, а сердце сходит с ума и вбивается в рёбра. Просто Колька прекрасно помнит, как Вадим ему ответил. Колька прекрасно помнит, как они, Боже-правый-да-да, в дрова пьяные, переспали. И Колька помнит, как больно врезались под кожу слова Вадима наутро о том, что не-е-е-ет, разумеется, он не педик, и ему как бы всё равно, предпочитает Колька трахать баб или парней, но он настоятельно Кольке советует держать свой член в штанах, а к нему, к Вадиму, не приближаться. Иначе будет очень больно. Но, в конце концов, Колька всегда отличался упрямством. И да. Потом было больно. Безумно, безумно больно. А потом, когда он вылетел из института, было ещё больнее. Просто потому, что это казалось крахом, после которого нельзя начать новую жизнь. Впрочем, почему казалось? Кольке до сих пор так кажется. Колька морщится, будто бы от удара, и переводит рассеянный взгляд на своё запястье. Несколько рваных зарубцевавшихся шрамов – ничего особенного. Просто ему совсем не хотелось жить. И, знаете, Кольке плевать на то, как это выглядит. Плевать на то, что тогда, три месяца назад, он повёл себя хуже маленькой девочки. Колька с грустью думает о том, что не приди в тот день, как назло, сосед (он что-то хотел попросить, но Кольке уже и не вспомнить, что именно), не забудь он, Колька, запереть входную дверь... И его бы уже не было. Он бы ушёл. Вот так просто – задыхаясь от слёз, шипя от выворачивающей внутренности боли и с каким-то мрачным, страшным безразличием наблюдая за тем, как медленно окрашивается в алый вода. Колька хрипло выдыхает и неловко заваливается набок. Прижимается щекой к холодной подушке, закрывает глаза и поджимает губы. У него совсем мало осталось денег – не хватит на то, чтобы заплатить за квартиру. Для тех, у кого нет диплома, особенно большого выбора профессий не предоставляется. Ты можешь пойти продавцом в какой-нибудь захудалый магазин. Или грузчиком. Выбирай. Третьего не дано. Он меланхолично думает о том, что через три часа уже вставать. На смену. Старенький будильник, дышащий на ладан и оставшийся со времён студенчества (право, Кольке кажется, что он так давно учился в институте), скоро прозвенит. У Кольки голова разрывается от боли, а в лёгких оседает старательно сдерживаемый, но отчаянно рвущийся наружу кашель. – Сколько ты теперь выкуриваешь в день? – спрашивает у него через несколько часов средних лет мужчина с недельной щетиной и пронзительным взглядом карих глаз. Познакомьтесь, Сергей, больше знакомый здесь как Сергей Иванович. Конечно. Начальник, вроде как. У него целая сеть магазинов по всему городу, и порой он захаживает сюда. Ну, посмотреть, как стоят на кассе работники. Колька морщится. Ему не то чтобы не нравится Сергей – он просто так похож на Вадима. Колька не знает, почему так, но каждый раз в полутьме, замечая мужчину, он спешит к нему и ждёт, что это Вадим, что он пришёл за Колькой, что он всё понял... Горькое разочарование, оно почти привычно. – Это не относится к работе, – отвечает Колька. Сергей поджимает губы. Колька его понимает. Конечно. Они как-то переспали. Нет, Колька не из тех, кто идёт топить своё горе в чужой постели, просто в тот вечер Сергей ему показался особенно похожим на Вадима. Вообще-то Сергей годится Кольке в отцы (да и Вадиму, пожалуй, тоже), но всё-таки, Господи, они же копии друг друга! Сергей поджимает губы. Смеряет недовольным взглядом кокетливо улыбнувшуюся ему Оксану, откидывает со лба тёмные волосы и, глядя на Кольку, тихо говорит: – У меня есть просьба. – Просьба? – Кольке с трудом удаётся сохранить невозмутимое лицо. Он выгибает бровь, как бы спрашивая, что это за просьба, а Сергей, будто бы боясь не успеть и быть посланным раньше, чем договорит, быстро выдыхает: – У меня сын есть. – Поздравляю, – Колька закрывает глаза, вспоминает свадьбу Вадима и думает о том, что у него уже, наверное, тоже родился ребёнок. Господи, как это больно! – И, в общем, я должен срочно уехать, – говорит Сергей Иванович. – По работе. А ему только семнадцать, он совсем несамостоятельный... Колька фыркает так громко, что Оксана смеряет раздражённо-недовольным взглядом, а Сергей и вовсе что-то зло бурчит себе под нос. Но всё же заканчивает, явно выдавливая из себя каждое слово с огромным трудом: – Можешь приютить его у себя? Пожалуйста. Всего на пару недель. Я... – он начинает частить, видя, как Колька морщится. – Я заплачу, правда! Кольке смешно, потому что Сергей Иванович похож на заботливую курицу-наседку. Надо же, его маленькому сынишке всего лишь семнадцать, он не проживёт без отца две недели. Колька с трудом удерживается от того, чтобы закатить глаза в лучших традициях современных барышень. Он-то живёт один с шестнадцати. И ничего. Всё в порядке. Не считая того, что его выперли из института, конечно. Колька с грустью думает о том, что придётся навести порядок в квартире, а потом с ещё большей – о том, что придётся жить в одной квартире с несовершеннолетним зажравшимся сыночком босса сети магазинов. Отлично. Но, с другой стороны, зарплата чёрт знает когда, а у него совсем нет денег, и... И Колька кивает, только потом понимая, что он согласился. Сергей Иванович улыбается так, будто и не ждал другого.

***

Сына Сергея Ивановича зовут Артём. Итак, вот всё, что Колька успевает о нём выяснить за первый день совместного проживания: Артём не умеет готовить и Артём – чёртов самовлюблённый избалованный сукин сын. Он воротит нос от приготовленного Колькой супа (самый обыкновенный, грибной, у Кольки вообще-то не так много денег, чтобы позволять себе шиковать, грибов в лесу набрал, благо июль на дворе, вот и сварил) и ведёт себя так, что Колька с грустью думает – ещё немного, и он закопает сына начальника. А потом начальник закопает его. Артём совсем не похож на своего отца. У него длинные тёмно-русые волосы, собранные в низкий хвост ("Как баба", – характеризует Колька, а Артём показывает ему средний палец), серые глаза, видимо, в мать, и пирсинг в носу и в губе. Колька думает о том, что как следует отхлестал бы своего сына ремнём, нацепи он все эти железки. Но он ничего не может сделать. Только скептически наблюдать за тем, как Артём, разодевшись не хуже любой шлюхи, уходит. Колька начинает думать, что Сергей Иванович не по работе свалил, а от сыночка решил отдохнуть. И справил его в заботливые руки Кольки. На второй день Артём по-прежнему отказывается есть. Только улыбается, как полный идиот, и барабанит пальцами по столу, будто бы время пытаясь выиграть. Колька выходит из себя. Вскакивает из-за стола, наставляя на парня палец, и дрожащим от гнева голосом проговаривает: – Или ты ешь то, что я приготовил, или можешь лететь к папочке, который, судя по всему, от тебя ужасно устал, потому что ты маленький, гнусный, мерзк... Он не успевает договорить. Артём поднимается из-за стола, приближается к Кольке и целует его. Колька не просто удивлён – он шокирован. Чёрт возьми, у него секса не было месяца четыре, с того раза, как они с Сергеем наскоро перепихнулись в подсобке (как мило, однако), а у этого Артёма губы мягкие, только пирсинг больно царапается, но властные, и от этого Колька готов растечься лужицей и обмякнуть в его руках. Ему хватает здравого смысла на то, чтобы отпихнуть Артёма от себя. Колька смотрит в совершенно сумасшедшие глаза парня, тяжело дыша, и, вглядевшись как следует в чужое лицо, вдруг вскрикивает: – Ты что, накурился? – Я совсем чуть-чуть, – с блаженной улыбкой отвечает Артём. Прижимается к Кольке, утыкаясь носом ему в шею, и, опаляя кожу горячим дыханием, жарко шепчет: – А ты красивый. – Мне только под статью не хватало попасть! – взвизгивает Колька, отпихивая парня от себя. Прекрасно. Просто превосходно. Мало того, что мудак, так ещё и обкурился какой-то дряни. Колька почти уверен, что через несколько минут Артёма потянет на объятия с фаянсовым другом, и в туалете он просидит долго. Он оказывается прав. Слушает, как за дверью блюёт Артём, и (сам не зная почему) идёт за полотенцем. Мочит его, возвращается к Артёму, входя в туалет. Артём уже не блюёт – просто сидит на полу в своих по-пидорски узких джинсах и ошалело смотрит на Кольку. Тот закатывает глаза. Присаживается рядом, тщательно вытирая Артёму рот полотенцем, и мягко, будто бы с ребёнком разговаривая, втолковывает: – От того, что ты будешь курить всякую дрянь, в итоге только и будешь, что бегать блевать. Я знаю, – он коротко усмехается, на несколько секунд задерживаясь взглядом на губах Артёма, и отчаянно краснеет. Артём хватает его за запястье, и Колька вздрагивает, как от удара. А затем любуется собственными подсунутыми ему Артёмом под нос шрамами. – На себе проверял, как и попытку суицида? – интересуется Артём. У Кольки сердце в груди бухает громко-громко и отчаянно. Он вырывает руку из чужого захвата резко, грубо, и цедит сквозь сжатые зубы, глядя на Артёма так, как смотрят люди обыкновенно на самых отвратительных им существ: – Не лезь в мою жизнь, мальчишка. И уходит. В груди бурлит тупая ярость, и где бы найти силы на то, чтобы не закричать на этого маленького придурка? Колька запирается в своей комнате и до самого утра просиживает в обнимку с собственными коленями. Когда он встаёт с постели, чтобы отправиться на работу, которую никто не отменял, и спровадить Артёма на прогулку, на полу в очередной раз валяется куча окурков.

***

У Кольки из друзей с института только Катька осталась. Она хорошая девчонка, добрая и весёлая. Она не отвернулась, узнав, что он гей. Только сказала, что дружба не может быть разрушена какими-то мелочами вроде ориентации. Колька до сих пор благодарен ей до безумия за понимание. Но, когда он возвращается домой после работы и слышит весёлый разговор Катьки с Артёмом, Кольке не хочется ничего так сильно, как скрутить болтливой бабе её куриную шейку. Потому что он явно слышит слово "Вадим", которое произносит Катька, и сердце ухает куда-то вниз, разбивается вдребезги. Колька сползает вниз по стене и закрывает лицо руками. Ему хочется плакать. Ему уже не больно, нет, правда. Просто ему теперь так пусто, что эта пустота разрывает изнутри, ломает рёбра и сжимает горло, не давая дышать. Колька не слышит, как к нему кто-то подходит, но резко вскидывается, ощущая, как его обнимают за плечи. – Тихо, тихо, – шепчет Артём, и он кажется таким человечным, таким настоящим сейчас, что Колька не выдерживает. Сдавленно всхлипывает и прижимает парня к себе, крепко обнимая, прячет лицо у него на груди (в его глазах стоят непролитые слёзы, и Кольке не хочется, чтобы кто-то видел, как он плачет). Артём только покачивается из стороны в сторону, нашёптывая что-то успокаивающее, будто и правда понимает, как это тяжело – жить с чёрной дырой, разрастающейся в груди, жить, задыхаясь от собственной ненужности и абсолютной неправильности. Они сидят так целую вечность. И молчат. Колька постепенно успокаивается, только с губ ещё нет-нет да срываются истеричные всхлипы. Он чувствует себя покорёженной машиной, которую вместо того, чтобы отправить на покой, ломают снова и снова. Словно бы проверяют, сколько ещё выдержит. Когда прогнётся. У Артёма сухие – в противовес Колькиным, солёным от слёз – губы и горячие пальцы. Он обнимает Кольку, гладит по спине и целует, а у того в голове целое сражение разворачивается. Они знакомы три дня. Три чёртовых дня. А теперь Артём о нём знает то, чего Колька не рассказал бы никому. Никогда. Ни за что. И от этого – Господи, как непривычно – на душе немного теплее. Колька давит последний всхлип, поднимается на ноги и шепчет: "Спасибо". Артём пожимает плечами, засовывая руки в карманы, и так же тихо отвечает: "Пожалуйста". После этого они не разговаривают два дня. Кольке кажется, что он сходит с ума. Потому что, в самом деле, не может же быть такого, чтобы, придя на шестой день домой, он увидел Артёма в розовом фартучке, увлечённо вертящегося около плиты. Колька не решается ему помешать, только опускается на табуретку и задумчиво наблюдает за мальчишкой. Для своих семнадцати Артём великолепно сложён. В нём нет ни подростковой угловатости, ни чрезмерной худобы, которая часто свойственна парням его возраста. Он не очень высокий, сантиметров на пять выше Кольки, широкоплечий и узкобёдрый. Колька ловит себя на том, что пялится на маленькую подтянутую задницу Артёма, молчаливо чертыхается и решительно отправляется в свою комнату, оставшись незамеченным. Он успевает принять душ и переодеться, прежде чем Артём зовёт его ужинать. Жареное мясо с картошкой, приготовленное им, оказывается удивительно вкусным. – Не обольщайся, – важно произносит Артём, который выглядит до неприличия довольным собой, – просто то, что готовишь ты, есть возможно только под страшными пытками. Колька пожимает плечами. Он привык к своей стряпне. Нищие не выбирают. Но он ничего не отвечает. Видимо, Артёму это не нравится, потому что вилка с грохотом падает на стол, а мальчишка раздражённо шипит, глядя на Кольку так, что, если бы взглядом можно было убивать, тот давно бы погиб: – Теперь ты не будешь со мной разговаривать? – Я с тобой разговариваю, – отзывается Колька и гипнотизирует взглядом тарелку. Ему просто... стыдно, что ли? Да, стыдно. Потому что он знает, нормальные люди не считают нормальным вылетать из институтов и резать вены из-за несчастной любви. А в том, что Артём всё-всё-всё знает, он не сомневается. – Тебе должно быть противно со мной общаться, разве нет? – Что? – Артём кажется потрясённым. Колька сглатывает подступивший к горлу горький ком, откладывает вилку и встаёт, едва-едва притронувшись к своей порции. – Спасибо, всё было очень вкусно. Я ужасно устал и намереваюсь пойти спать. Артём, разумеется, его не отпускает. Рывком за запястье привлекает к себе и усаживает на свои колени. Колька пунцовеет и впадает в ярость. Он шипит, чтобы его немедленно отпустили, но Артём только усмехается и качает головой. – Если ты не будешь есть нормально, я буду кормить тебя с ложечки. Ты похож на скелет. Колька считает, что на скелет он вообще ни капельки не похож, но очень сложно спорить, когда тебе в губы тыкают вилкой с насаженным на неё кусочком жареного мяса. И приходится есть, давясь под пристальным взглядом чужих глаз и алея, потому что чьи-то наглые руки вольготно и беспардонно шарятся по его телу. – Катя мне рассказала про Вадима, – говорит Артём, и у Кольки окончательно пропадает аппетит. Впрочем, Артём уже и не пытается его накормить. – Я знаю, как он поступил с тобой, и я хочу, чтобы ты знал. Я считаю слабым и опустившимся его, а не тебя. Ты же всё-таки выдержал. – Поменьше лести, – огрызается Колька и пытается вырваться, но его не отпускают. И откуда в Артёме столько силы? Колька устало прикрывает глаза и трёт переносицу. Он долго молчит. Ему совсем не хочется говорить, но по-другому уже нельзя. – Это уже не имеет значения, – уныло произносит он и не узнаёт собственного голоса, тусклого, ломкого, неживого. – Он был прав – каждым словом и каждым ударом, и я заслуженно понёс наказание за то, что позволил себе верить, будто бы он сможет... – он замолкает и, глядя на Артёма, вдруг ядовито выплёвывает: – А папочка в курсе, что ты у нас по мужикам? – Кому, если не тебе, знать, что он тоже любит мужчин? – усмехается Артём. Колька шипит зло и обиженно и в очередной раз пытается вырваться. Артём не позволяет. Прижимает его к себе, гладит по животу (и Колька рад бы сказать, что ему не нравится, вот только нравится так, что в животе тугой спиралью возбуждение скручивается) и тихо шепчет в самое ухо: – Мне не нравятся мужчины. Мне нравишься ты. – Как здорово, – отзывается Колька, и голос его дрожит. Тело предаёт, подводит. – А ты мне... совершенно не нравишься. – А по-моему, наоборот, – мурлыкает Артём и с силой сжимает член Кольки через ткань джинсов. Колька не выдерживает, глухо стонет, толкается бёдрами в его руку. Артём усмехается, прикусывает слабо мочку его уха, принимаясь поглаживать чужой член через ткань. – Я настолько тебе не нравлюсь, Ко-о-оля? Его имя, произнесённое так низко, томно и тягуче, едва не заставляет Кольку кончить. Он краснеет, бледнеет и уже не знает, что делает – пытается высвободиться или заставляет Артёма продолжать эту сладкую пытку. У Кольки голова кружится, а в лёгких самое настоящее пламя разгорается, потому что, чёрт, так же нельзя! Нельзя, нельзя, нельзя... – Я хочу тебя, – говорит Артём так буднично и просто, будто о погоде. Колька извивается и ёрзает на его коленях, и Артём шипит, а его серые глаза почти чёрными становятся. Колька не особенно понимает, что происходит, он только осознаёт, что его рывком подняли на ноги, а ещё слышит звон летящих на пол тарелок, и он хочет возмутиться, но не успевает. Артём целует его, глубоко и мягко, словно бы извиняясь за недавнюю грубость. Его пальцы сжимают запястье Кольки так сильно, что рука пульсирует от боли, а Кольке так восхитительно нап-ле-вать, что он, задыхаясь, теряется в эмоциях и сам не замечает, как отвечает на поцелуй, с жаром кусая губы Артёма, как позволяет стянуть с себя футболку, расстегнуть джинсы... Они раздеваются быстро, торопливо, словно бы каждая секунда промедления – шанс опомниться и передумать. Колька не протестует, когда его поворачивают лицом к столу и вынуждают податься вперёд, почти ложась животом на холодную поверхность; не протестует, когда горло опаляет чужое шумное дыхание, и зубы Артёма смыкаются на бледной коже в коротком полупоцелуе-полуукусе. Колька сейчас вообще, похоже, не может протестовать. Он может только нетерпеливо двигать бёдрами, изнывая от желания прикоснуться к своему возбуждённому члену и от невозможности этого, потому что он с такой силой стискивает края стола пальцами, что, кажется, разжать их уже не сможет. Колька не протестует, когда отстранившийся на пару минут Артём возвращается, наваливается на него сверху, прижимаясь грудью к спине, и его холодные, липкие от смазки (ну, Кольке не хочется думать, что он просто использовал для смазки что-нибудь съедобное) пальцы кружат вокруг напряжённого колечка мышц. – Расслабься, – шепчет Артём и целует Кольку в шею. Колька от одного этого поцелуя стонет, теряя всяческий контроль, и он даже почти не замечает вспышки боли где-то на периферии сознания. Он не замечает ничего. Только рвано-хаотичные поцелуи и сбивчивый хриплый шёпот. Такой глупый и такой нежный, что душу рвёт ко всем чертям. Он не замечает ничего. И только потом, когда всё внезапно превращается, когда Артём с силой сжимает его бёдра, шепчет что-то невразумительно и одним плавным движением входит в него полностью, приходит боль. Колька не кричит, только хрипит жалобно и даже обиженно, будто бы его обманули. Артём снова шепчет что-то совсем уж ванильное, выцеловывает плечи и шею Кольки, уговаривая расслабиться, а у того голова кругом идёт от осознания невозможности, нереальности всего происходящего. Колька не успевает привыкнуть, а Артём уже начинает двигаться. И это такая гремучая смесь – возбуждение напополам с болью, что Колька задыхается, царапает ногтями стол и умоляет то ли прекратить всё это, то ли продолжать. Он теряется в самом себе, в своих ощущениях, в своих чувствах, и перед глазами разноцветные пятна пляшут, а в груди всё горит так, будто там кто-то пожар развёл, и Кольке кажется, будто бы он действительно слышит тихий хруст, с каким огонь пожирает подброшенные в его чрево услужливым слугой сухие ветки, и Колька уже ничего не понимает. Он почти ложится на стол, прижимается к прохладной поверхности разгорячённым, влажным от пота лбом и сбивчиво что-то повторяет. Он не знает, что именно. Просто на ум приходят какие-то слова, значения которых Колька не понимает, и он шепчет их в пустоту. Артём тяжело дышит и оставляет засос на его шее. Колька теряется. Он заходится в хриплых стонах, в кашле, в сдавленных всхлипах, он чувствует себя девчонкой, которая не может удержаться от такого бурного проявления эмоций, но одновременно с этим ему так... правильно. Будто бы он наконец-то стал целостным, будто бы ненадолго, на чуть-чуть, но всё же затянулась тонкой, готовой в любой момент порваться плёнкой дыра в груди. Артём срывается на бешеный темп. Стол натужно скрипит под его натиском, а у Кольки уже нет сил на то, чтобы стонать, и он просто хрипит что-то неразборчиво, и прогибается в спине, и прижимается лбом к поверхности стола, позволяя струящимся по вискам капелькам пота срываться вниз, к деревянной столешнице. Кап-кап-кап. У Кольки перед глазами всё меркнет, а внутри трещит сильнее и сильнее невидимый, только им одним слышимый пожар. Сердце тарабанит в рёбра, пытаясь выбраться, дыхания не хватает, а Артём вдруг протягивает руку, грубовато обхватывая член Кольки, скользит вверх-вниз по всей длине. И Кольке хватает пары движений, чтобы кончить, обессиленно прижавшись к столу. Он уже не замечает, как кончает Артём, не замечает, как его тащат в душ, отмываться от спермы, как укладывают в постель. Всё, что он помнит, – это тихий шёпот "Спокойной ночи". А потом приходит темнота.

***

Всё оставшееся до возвращения Сергея Ивановича время они ведут себя, как самая настоящая парочка. Целуются и трахаются. Но ничего друг другу не говорят. Ни о том, что будет потом, ни о том, что между ними вообще есть сейчас. И есть ли что-то вообще. Оказывается, столько всего может произойти за две недели! Как-то они вместе просиживают целую ночь на балконе, глядя на звёзды. Колька курит, а Артём просто прижимает его к себе и рассеянно поглаживает по бедру. И оба молчат. Это молчание – оно такое правильное, такое нужное, такое родное. Словно бы они знают друг друга уже много-много лет. Артём ещё тогда говорит Кольке, что, кажется, влюбился в него. У Кольки сердце уходит в пятки, а на губы сама собой наползает идиотская улыбочка. Он старательно прячет её, утыкаясь носом в шею Артёму, и бурчит: – Раз ты в меня влюбился, значит, будешь совсем не против подать мне завтрак в постель. Артём фыркает, сдерживая смех, называет его наглецом, отбирает сигарету и выбрасывает её. Колька наблюдает за тем, как сигарета исчезает в ночной мгле, и пожимает плечами. В конце концов, есть вещи и поинтереснее курения. А ещё как-то между ними случается откровенный разговор. Артём, прижимая к себе Кольку, тихо шепчет: – Почему ты позволил Вадиму так с собой поступить? А Колька отвечает: – Потому что я любил его. До ужаса любил. Он мне идеальным казался, волшебным, ненастоящим, таким, каких не бывает в реальности. И я был очарован. – Любил? А сейчас? – уточняет Артём, поглаживая пальцами Кольку по животу. Колька смеётся и пожимает плечами. Ему почему-то так легко об этом говорить, как будто бы не он несколько дней назад захлёбывался рыданиями при одном упоминании о Вадиме. – А сейчас, – отвечает он, – я не люблю. Перегорел. Ничего не осталось. – А меня бы ты смог полюбить? – интересуется Артём, проводя ладонью по груди Кольки, задевая сосок, и Колька давит судорожный выдох. Он смотрит в глаза Артёма – и видит там всё, всё, всё, что так кропотливо и долго искал в Вадиме. Колька тихо смеётся и отвечает, закрывая глаза: – Вчера ты забыл почистить зубы с утра перед тем, как поцеловать меня, а ещё у тебя совершенно дебильная привычка обрывать разговор на середине сексом. Конечно, нет, как в тебя вообще можно влюбиться, чудовище? Артём хохочет и целует его. Колька совсем-совсем не против. Колька впервые за долгое время чувствует себя живым. Он не думает, что влюбился в Артёма (по крайней мере, ему кажется, что для влюблённости слишком рано), но на душе теплеет, когда тот улыбается, когда тот смеётся. У Артёма, оказывается, потрясающая улыбка, а в его гардеробе находится и приличная одежда, да и характер, как выясняется, у него не такой уж и ужасный. Они гуляют по паркам, покупают сладкую вату, веселятся, специально вытирая липкие от ваты пальцы об одежду друг друга, и им так хорошо вместе, что Кольке больно от осознания того, что всё кончится. В последний день их совместного проживания Артём особенно нежен. Он ласковый и чуткий, и от этого у Кольки в груди что-то рвётся. Ему больно. Нет, совсем не так, как было с Вадимом, эта боль другая, совсем-совсем. Но разве от того, что она другая, она может быть меньше или легче? Когда Сергей Иванович приезжает за сыном, Колька только и может, что коротко улыбнуться да сказать дежурное "До встречи". На другое у него просто-напросто не хватает сил. Колька берёт на работе отгул и проводит его в обнимку с бутылкой водки. Он не любит пить, и он уж точно не любит Артёма (да невозможно это, не-воз-мож-но!), но на душе так паршиво и гадко, что ничем, кроме чего-нибудь покрепче, это и не вытравить. Колька считает дни, как будто на что-то надеется. На четырнадцатый день он в истерике выбрасывает забытую Артёмом зубную щётку. На двадцать третий отправляется в клуб, напивается и, уединившись с каким-то смазливым мальчиком, трахает его. Мысль о том, чтобы быть в пассивной роли с кем-то ещё, кроме Артёма, почему-то вызывает отвращение. Мальчик милый, симпатичный, но после секса ничего не остаётся, и Колька только устало бросает ему: "Проваливай". Мальчик обиженно поджимает губы и уходит. А Кольке паршиво. Пар-ши-во. Разбирайте и тяните, как хотите. Оказывается, за несколько дней он умудрился привыкнуть к тому, чтобы засыпать и просыпаться рядом с Артёмом, да даже к тому, что теплолюбивый мальчишка постоянно стаскивает с него одеяло и так и норовит спихнуть его с кровати. Даже это кажется Кольке прекрасным. На работе он старательно избегает Сергея Ивановича и думает о том, чтобы попытаться поступить в институт снова. В конце концов, Кольке так не хочется до конца жизни проработать в магазине кассиром! На тридцать второй день он решает напиться. Снова. Всё равно выходной. Покупает бутылку водки, приходит домой. А потом раздаётся звонок в дверь. Колька, успевший выпить только пару стопок, почти трезв и даже в состоянии с первого раза отпереть дверь. На пороге стоит Артём с чемоданом. Колька думает, что у него глюки начались, протирает глаза, моргает... Артём заливисто хохочет и мягко целует Кольку. Правда, тут же отстраняется, морщит нос и грозит мужчине пальцем, как будто это он, Артём, здесь старше на несколько лет: – А ты тут без меня решил в алкоголика превратиться? Фу, противный. Вали в душ. – А... А... – блеет Колька. Потом до него доходит вся серьёзность ситуации, и он вскидывается и летит к ванной, попутно бросая Артёму: – Никуда не уходи! Артём опять смеётся, и от этого смеха такое тепло разливается в груди. Колька, наскоро прополоскав рот, чистит зубы и возвращается. Артём успевает к этому времени втащить чемодан в спальню. Он поворачивается к Кольке, в два шага преодолевает расстояние между ними и коротко мурлычет прямо ему в губы: – А я к тебе. – Насовсем? – ошалело уточняет Колька. Артём улыбается, светло и нежно, мимолётно целует его в щёку и кивает. – Да. Насовсем. – Но... А как же... – Тш, – Артём прижимает палец к губам Кольки и лукаво улыбается, словно бы какую проказу задумал. – Всё потом расскажу. А сейчас... – он смотрит так тепло и доверчиво, что у Кольки в груди всё переворачивается. – Скажи, ты же будешь моим? Отныне и на долгие-долгие годы? Сердце врезается в рёбра, и у Кольки дыхание перехватывает. Он смотрит на Артёма, изучая жадным взглядом каждую чёрточку такого знакомого лица. И оно таким простым и лёгким выходит, это счастливое "Да".