Больше не плакать по тебе

Лес Дистрикта-12 – то единственное, что не изменилось. Здесь все так же поют птицы, а их передразнивают сойки; по-прежнему текут свежие ручьи, увлажняя землю… Здесь стоит всё та скала с высеченной ветром впадиной, в которой с легкостью помещается мое тело. Изменилось только одно – цель моих визитов. Не охота, как было раньше, не единственная возможность выжить; теперь это стало спасением, единственным местом, где мысли меня не посещают. Это очень странно, учитывая то, что я прихожу сюда думать. Но, вероятно, только это меня и спасает – в моих мыслях нет ничего светлого, а грустить я могу всё оставшееся время. Провожу ладонью по нагретому полуденным солнцем камню, карябая руку об острый выступ, засыпанный мелким песком, – это, пожалуй, тоже меняется: северные ветра уничтожают привычную гладкость камня, и он становится похожим на мою кожу. Ветер снова дует, запутывая в моих волосах песчинки, я прикрываю глаза, защищаясь от природы. Цикады играют свою песню, мои босые ноги утопают в траве, приятные ощущения заполняют меня бездумьем, и я отдаюсь прелести первозданной природы, сильнее кутаясь в куртку. На улицах гуляет сентябрь. От прежнего Дистрикта ничего не осталось, поэтому я стараюсь ходить домой длинной дорогой – вправо по Луговине и в холмы. В той стороне был обходной путь к Котлу и прямая дорога к Городу, поэтому я редко там бывала раньше, а зря – оттуда видны горы, и пахнет там свободой. В том месте очень ветрено, и я всегда беру с собой куртку, но ходить по той дороге, где ходила раньше, не хочу – мне видятся скелеты прошлой жизни, хотя на самом деле там ничего от нее не осталось, всё застроили новым. Выходя из леса, я кидаю взгляд на старую тропу – там теперь стоит мемориал, на котором высечено имя моей сестры. Может быть, я ходила бы туда чаще, если бы там не было имен всех погибших жителей Двенадцатого. Может быть, ходила бы чаще, если бы не было там имён семьи Мелларк. Пит не вернулся. Прошло шесть лет с момента окончания революции, и я стараюсь больше не ждать его. Он вряд ли вернется, раз даже не захотел посетить могилу семьи, а уж ко мне ему тем более возвращаться не захочется. Я бы не захотела вернуться к той, которую сначала без памяти любил, а после она разрушила всю твою жизнь и убила семью. Я бы не смогла, а он и не пытался, и правильно сделал. Может, хоть там, где он сейчас живет, он сможет построить нормальную жизнь. Я же гнию в своей человеческой оболочке. Моя жизнь в Дистрикте не имеет смысла, но я все еще здесь. Выезжать мне запрещено, а умирать пока не получается, так что все так и течет: я почти не сплю от кошмаров, а когда выбираюсь из постели, ухожу в лес, порой просиживая здесь ночи на пролет, отвлекаясь от мыслей и страхов. Изредка захаживаю к Хеймитчу, с которым мы очаровательно молчим. Да и не о чем нам говорить. Я бы могла спросить его о Пите, но мне хватает знать, что с ним все хорошо: иногда я боюсь, что, узнав место, где он живет, я стану думать, как бы сбежать к нему. Поэтому я иногда спрашиваю бывшего ментора о жизни Пита, но разговор никогда не заходит дальше ответа «хорошо». Иду в сторону обрыва, у подножья которого темнеет ночь и виднеются большие каменные крошки. Корявые кустарники, будто змеи, обвивают пустоты чистого воздуха скал, и я вдыхаю этот запах полной грудью, прикрывая глаза. Отсюда слышен гул Города, которой отстроили вновь, но я плохо знаю ту местность. Я сейчас, наверное, ориентируюсь только в Деревне победителей, что меня отнюдь не радует, ведь напротив моего дома находится дом Пита. Особняк пустует, навевая мысли о заброшенности поселения, хотя там всегда слышны детские голоса - теперь там живут некоторые коренные жители Двенадцатого. Возможно, я так думаю, потому что моя жизнь без тепла в том доме потеряла всякие краски. Ведь мой художник не вернулся. Хмурюсь, когда осознаю направление моих мыслей. Пит Мелларк очень часто их посещает, и я к этому привыкла, но иногда мне кажется, будто когда я стою на краю этого обрыва, союзник слышит мои мысли. Это глупо, но иногда я специально думаю о нем в этом месте. Раньше я это делала чаще, сейчас же пытаюсь отвлечься. Я знаю, что жить по-настоящему никогда больше не смогу – я слишком пуста от всех потерь и осознания собственной вины, а у Пита ещё есть шанс. И я не хочу снова ему мешать. Поэтому когда Хеймитч показывает мне письмо Пита с сообщением о скором приезде и просьбой дать ему переночевать, если его дом заняли, выбивает из меня дух, наполняя глаза слезами, а тело свинцовой тяжестью. Лист бумаги с посланием безжалостно мнется в моей руке.