Всю ночь мысли о нём не давали мне заснуть. Зачем он приезжает? Почему сейчас, когда пустота в моей душе потухла, оставив после себя лишь пепелище? Он едет ко мне? Надолго? Он будет рад меня видеть? На все вопросы у меня один ответ.
Я не знаю.
Одеяло давно скомкалось в ногах, оранжевый рассвет проникает сквозь плотную штору, разрозненно бегая по полу моей комнаты. Спать у меня уже не получится, поэтому от назойливых мыслей прячу голову под подушку, ногами подтягивая одеяло ближе к себе. Скрытая от воображаемых взглядов призраков дома, я позволяю глазам наполниться слезами, содрогаюсь в мучительных конвульсиях от всхлипов. Горечь от мыслей о том, что он вернулся не ко мне, зажигает потухший фитиль боли в груди, и я снова пылаю. Несмотря на тупую боль, давно воздух в этом доме не казался мне наполненным жизнью.
Я знаю, что мне будет больно, когда он решит уехать, знаю, что, скорее всего, с этой всепоглощающей болью я справиться уже не смогу и позволю ветру унести меня в лес. И внезапно осознаю, что буду делать дальше – как только он уедет, я тоже уйду. Я сделаю, как он. Я сожгу все мосты в прошлое, ведь, Пит, вероятно, тоже приедет проститься, чтобы ничего его больше с этим местом не связывало. Я снова не могу его винить, хотя старая детская обида и поселяется в голове. Интересно, у Пита есть кто-нибудь? Он с легкостью мог завести себе семью, оставив меня в прошлом, в отличие от меня самой.
Оставить в прошлом того единственного, к кому я чувствовала привязанность, к кому испытывала желание… Я не могу так просто отказаться от этого, да и вряд ли когда-нибудь вообще смогу. Я так и останусь его невестой, его Огненной Китнисс, пылающей только с ним и только от него. Ни к кому больше такого я не чувствовала. Даже к Гейлу. Те бомбы сожгли серебряную нить между нами, оставив ошмётки воспоминаний. Он, наверное, уже женат, и я рада за него. Я бы не смогла дать ему ничего, не смогла бы отдать даже себя саму. Я себе не принадлежу.
Пытаться заснуть не имеет смысла, и я выползаю, выронив помятое письмо Пита на пол. Снова прохожусь глазами по строчкам, написанным дорогим мне почерком. Почему он написал письмо, если раньше они с Хеймитчем обходились телефонными разговорами? Еще один не имеющий ответа вопрос в моей голове, от которого я глухо стону… Ответит ли
он хотя бы на один?
Пит написал письмо месяц назад, значит, приедет он через… три дня. Выходит, что меня ждёт ещё три бессонные ночи.
Небрежным жестом кладу письмо на прикроватную тумбу, ступая босыми ногами к окну, раздвигая ночные шторы, оставляя легкую тюль. Смотрю в слегка мутное от дождя стекло, разглядывая светлое небо. Уже жду того момента, когда улягусь на лугу в лесу, и мысли уйдут… Может быть, морфлингисты ощущали то же самое, когда делали очередную живительную инъекцию. Я завишу от бездумья, и только это спасает меня, заставляет существовать. Я давно привыкла к тому, что жить мне незачем, но совесть не позволяет мне лишать мать еще одной дочери так скоро.
Спускаюсь вниз и, взяв хлеб и яблоко, выхожу из дома, натягивая отцовскую куртку. Её уже надо подлатать, но у меня не было ни времени, ни сил, ни желания это делать. Я не хочу идти в город за чем-либо.
Хочу сразу направиться в лес, но решаю зайти к Хеймитчу, просто потому, что он тоже связан с Питом. Подходя к старому особняку, замедляю шаг, нерешительно покручивая кончик растрепанной косы в пальцах левой руки. Сумка внезапно становится слишком тяжелой, а ноги будто прилипают к земле, не давая сделать следующий шаг. Беру себя в руки, делая пару глубоких вдохов, и взбегаю по лестнице, останавливаясь перед дверью. Голова мутнеет, и я не понимаю, зачем пришла сюда вообще. Вместо того, чтобы, как обычно, войти в дом, решаю постучать; сначала получается едва слышно, но после раздается уверенный стук. Никакие звуки не выдают того, что хозяин дома внутри, но я вхожу, полностью уверенная, что ментор здесь. Но его нет.
Я оторопело присаживаюсь на подлокотник дивана в гостиной, заворожено глядя в камин, в котором языки яркого пламени насмешливо сжигают уголь, отбрасывая тени на грязный ковер. Еще рано, я знаю, может, нет и шести утра, но отсутствие ментора выбивает меня из привычной колеи. И я понимаю. Это только я застыла на месте. У всех остальных жизнь продолжается, и, выходит, Хеймитч тоже не стоит на месте. Он, как обычный человек, ходит в город, даже просто для того, чтобы купить себе новую порцию пойла. Я одна до сих пор до ужаса боюсь всего нового, застыв во времени с момента смерти сестры. Ведь я до сих пор уверена в своей вине и в том, что невозможно жить дальше без неё.
К горлу подкатывает горький комок, меня скручивает, и я выбегаю из чужого дома, хлопнув дверью. Не бегу в лес, ведь знаю, что там мысли убегут от меня, а я впервые хочу хоть что-то осмыслить. Я бегу обратно, в сторону Деревни победителей. Здесь есть заброшенный луг, который всё тянется и тянется, не имея больше преграды в виде забора с током. Я бегу, не обращая внимания на слезы, из-за которых изображение мутнеет, не видя старые коряги, о которые безжалостно спотыкаюсь. Я падаю в высокую траву, уставившись в проснувшееся небо, не веря в то, что я так глупо закончу.
Перетерпев безгранично много боли, я ещё не ушла, замерла на долгие шесть лет, глупо растратив свои силы на бездумье и самобичевание. Я ничего не сделала для того, чтобы доказать – все жертвы и потери, разрушения – всё это было не напрасным. Люди вокруг, живые и относительно счастливые, они сейчас доказывают важность и необходимость моей жертвы, их жертвы. Но я – символ чего-то настолько великого, что рушит одни жизни для жизни других – я загнулась. Я досрочно закопала себя в могилу, я не хотела ничего видеть и чувствовать, я похоронила себя в пепле Революции. Только вот не учла одного: мое бездействие сейчас – отвратительное предательство и осквернение того, что я сделала раньше. Я должна продолжать жить дальше, должна вкушать все прелести этого мира. Но, как бы ни хотелось доказать обратное, жить мне больше незачем.
Вот в чём всегда заключалась моя главная проблема – я живу для кого-то. И сейчас, когда те, ради кого я раньше находила в себе силы идти дальше, ушли – я потерялась. Я жила, цепляясь за одну цель, потом за другую, но все они сводились к одной единственной – спасти Прим. Сейчас же я не знаю, за что ухватиться – меня окружает пустота.
Слезы тихо стекают в золотые колосья луга по сухим щекам, омывая мою вину.
Я встаю только через час.
***
– Я думал, ты будешь приводить себя в порядок, но ты, видимо, задалась обратной целью, – хрипло говорит Эбернети, оглядывая меня насмешливым взглядом.
Я направлялась домой, замерзнув от лежания на холодной земле. Хеймитч тоже направлялся к себе, неся буханку хлеба не от того пекаря.
– Мне незачем это делать, – сипло отвечаю, прочищая горло. – Не для кого.
Ментор усмехается и проходит дальше, обернувшись, чтобы бросить фразу, над которой я задумываюсь.
– Делай для себя.
***
«Каково это: жить для себя?»
Еще один вопрос, на который у меня лишь один ответ.
Я не знаю.
Не умею.
Тем не менее, решаю в этот раз не пренебрегать советом ментора. Ухаживать за собой не слишком трудно, ведь я и раньше это делала: стригла ногти, мыла голову… Или он имел в виду что-то другое? Впрочем, неважно, ведь больше этого я делать не намерена. Принимаю душ и вычищаю грязь из-под ногтей. Вешаю штаны на балконе, они промокли от росы на лугу. Даже слабый ветерок заставляет меня ёжиться.
Возвращаюсь с балкона, несмело подходя к зеркалу. Я не привлекательна. Кожа бледная, пусть она уже и не кажется лоскутной, но рубцы все же остались. Я не выгляжу болезненной – каждый день на свежем воздухе, но и не кажусь себе цветущей. Я практически мертва, фактически жива – умереть мне не дозволено. И так одинока.
Прикрываю глаза, делая пару глубоких вдохов, чтобы вновь не впасть в меланхолию, и отхожу к шкафу, в котором покоится коллекция, некогда созданная Цинной для меня. Я ее носила. Надевала его творения когда приезжала мать или Энни, когда Сальная Сей приходила с пирогом на мой день рождения, или когда я вышла из своего укрытия и пошла в другой дом Деревни победителей – в дом Тома, напарника Гейла. У Тома была свадьба в тот день. Я подарила ему полный конверт денег.
Ещё, я помню, выдался жаркий день, и вся моя одежда не подходила для прогулки в лесу – я надела творение Цинны. Я не забыла своего гениального стилиста, и его вещи для меня наполнены особенной печалью – светлой, не приносящей слезы, вселяющей тепло и веру. Это приятное ощущение довольно быстро рассеивалось, но несколько мгновений я словно чувствовала поддержку друга.
Аккуратно провожу ладонью по нарядам, останавливаясь на серебристом мягком свитере и брюках. Натягиваю теплые носки и спускаюсь вниз, поближе к камину, всё явнее ощущая приближение осени.
***
Сегодня
он приезжает в Дистрикт-12.
Смотрю в окно, высматривая Хеймитча, который вот-вот пойдет встречать Пита на вокзал. Я тоже пойду, но своим путём – не хочу заходить в город. Не так просто расстаться со своими страхами, особенно, если ты только ими и живешь.
На дворе безжалостно холодает, и я накидываю пальто, которое выбирала для меня мама во время прошлого приезда. Сапоги на маленьком каблуке удобны, и хоть я предпочитаю ботинки, мне не хочется их обувать. Хотя бы потому, что их необходимо почистить.
Смотрю на часы и выбегаю из дома.
Сердце колотится как сумасшедшее, все органы чувств обострены. Спешно иду по привычному пути, к Луговине, через несколько заброшенных складов и, наконец, к вокзалу. Я спешу туда, радуясь, что сапоги темного цвета, и на них не видна грязь. Как только я вижу перрон, меня всю начинает трясти.
Каждый шаг даётся мне невероятно тяжело, ноги словно наливаются свинцом.
Я не знаю, почему так волнуюсь.
За шесть лет во мне многое изменилось.
Еще больше во мне поменялось за последние три дня.
И пусть Пит приехал не ко мне.
Этот парень всё ещё дарит мне надежду.
Если я увижу его сломленным, таким же, как я сама, – всё рухнет.
Но если Пит Мелларк всё еще продолжает жить, всё ещё борется за что-то, если ему есть во что верить… Я найду цель и для себя. У меня не останется тех долгов, которые я не смогу оплатить. Никто больше от меня ничего не потребует.
И я, всё же, уйду в лес. Отремонтирую тот дом на берегу озера. Буду охотиться и скажу кому-нибудь, чтобы они приходили за дичью. Может быть, тогда я буду хоть немного нужной. Хоть кому-то.
Серебристый поезд несется к вокзалу. Он весь сверкает в лучах утреннего солнца, дым из труб клубится, пушистым облаком окутывая все вокруг. Я задерживаю дыхание, подходя к Хеймитчу, который пусть и удивлен, но ничего не говорит. Я ужасно боюсь и ужасно рада, я страшно надеюсь и жду. Жду того, как он сейчас выйдет и увидит меня.
– Так всё и должно было закончиться. Он всегда хотел спасти тебя. Вы уехали на Квартальную бойню, но вновь смогли вернуться. Снова, Китнисс, – говорит ментор, пристально глядя на меня.
А мне кажется, что я не вижу и не слышу ничего, пока его светлые волосы не мелькают в дверном проёме.
Он выходит с сумкой наперевес. Совсем другой. Он вырос, стал больше и выше меня на целую голову. Крепкие плечи, кажется, сейчас порвут синее пальто. Он изменился.
Он не выглядит затравленным, только усталым. Пит Мелларк выглядит так, будто это не ему досталось больше всего боли, он кажется таким сильным и здоровым. Но не счастливым.
Он ищет Хеймитча, и замирает, когда натыкается на меня. Взгляд голубых глаз пригвождает меня к месту, и я остаюсь на месте, когда ментор направляется к Питу. Старик обнимает парня, забирая сумку, и они перебрасываются парой слов. А после подходят ко мне.
– Привет, – говорю отчего-то очень тихо.
– Здравствуй, Китнисс.
