Танцы на осколках

- Ты не спрашиваешь. Почему? Ванная комната, отвоеванная у неистребимого британского традиционализма, оказалась просторной и симпатичной, а душ современным, теплым и щедрым, как летний ливень. Вода упруго ласкала сплетенные тела, когда Джон обнимал гибкую перламутровую ящерку, льнувшую к его груди, не давая подогнуться ослабевшим ногам. Затылок с тяжелыми каштановыми кудряшками лениво перекатывался по его плечу, позволяя вдоволь насмотреться на сомкнутые мокрые ресницы и губы, которые жадно ловили падающие на запрокинутое лицо капли. Если и был во вселенной миг, где хотелось остаться, застыть, как муравью в янтаре, то, судя по сладкой, тягучей, восхитительной усталости, это был именно он… А им даже не хотелось секса. Ну, почти не хотелось. Шерлок послушно дал себя искупать и даже съел что-то с красивой ажурной тарелки, приготовленной в их отсутствие. Все водно-эротические процедуры, вместе с намыливанием и ласками, не отняли больше четверти часа, а постель снова благоухала свежим бельем, одежда заняла место на деревянной подставке с анатомическими плечиками, а прикроватный столик обзавелся серебряным подносом с фарфоровым чайником, парой чашек и немыслимой горой сандвичей, которые Шерлок теперь поглощал без единого возражения. И это при том, что за все пребывание Джон ни разу не встретился ни с кем из тех, кто заботился о чистоте и уюте, кроме все того же достопочтенного, как королевский герольд, дворецкого и Анны, подававшей чай в кабинете. Странное, пугающее ощущение… легкое дежа-вю «несуществущего сада», будто кто-то присматривает за ними по ту сторону зеркал и тяжелых портьер, не позволяя заметить своего молчаливого, неназойливого присутствия. И Джону ничего не оставалось, как признать этот дом лучшим в смысле прислуги, каким бы скромным ни был его опыт знакомства с последней. Он был просто благодарен - ни ему, ни Шерлоку сейчас не нужно было… пусть даже дружеское, но все-таки чужое… участие. Удивительно… стоило истерзанному, задыхающемуся рту выплюнуть ненавистное имя, будто раскаленный уголек, выдрать, как вросшую в плоть застарелую занозу, натянутая до предела стальная пружина, швырявшая Шерлока из крайности в крайность, вдруг расслабилась, заплескалась тихой живой ртутью на дне радужек, растеклась по венам долгожданным умиротворением, превращая тело в мягкий, податливый воск… И Джон мог захотеть что угодно, сделать с ним все те немыслимые вещи, тени которых по сей день стыдливо прятались в самых закрытых углах сознания… задать любые вопросы и быть совершенно уверенным, что все ответы сами собой лягут в раскрытые ладони… Но вместо этого он прижимается всем телом к спине, точно сопряженный с изгибом поясницы и крепких, поджарых ягодиц, бережно и неторопливо целует прохладное плечо распростертого на льняных простынях мужчины, спускаясь к гладкой, алебастровой лопатке, взбегая по вершинкам позвонков к бесконечной шее, чтобы еще раз прихватить губами неровную, медовую родинку. Лежать парой ложек в подарочной коробке было приятно и не стыдно. И разрушить долгожданный покой разговорами казалось совсем уж немыслимым. А вопросы… вопросы подождут. Но Шерлок уже думал о чем-то своем. - …почему? Джон помедлил с минуту, спешно соображая, как хотя бы немного продлить их короткую передышку, но не обидеть бесполезной, болезненной жалостью. - Потому что, ты этого не хочешь. Быть честным трудно. Милосердным – жестоко… Но, наверное, он все же недооценил тонизирующую, живительную силу спонтанного секса. Зацелованное плечо придавило расслабленного доктора к постели в резком полуразвороте, поверх него по лицу чиркнул острый, сканирующий взгляд, еще не растерявшие теплый кармин губы сложились в твердую гранитную складку. - Майкрофт, - он не спросил, а просто озвучил факт и в сощуренных глазах плеснул холод арктических глубин, – разумеется. Что он тебе наговорил? Джон не собирался тягаться в твердости характера – не в постели, не сейчас… - Один человек причинил тебе много боли. И если Джеймс Мориарти – тот, о ком шла речь, я не собираюсь возвращать тебе те воспоминания. Только… - Что? – Шерлок, откинулся на спину, уставившись в потолок, черты лица заострились, как у хищной птицы. …к черту идиотское самаритянство, Джон… - Если я правильно понял, это было очень давно, - Джон напомнил себе, что однажды шил брюшную полость рядового Кирсти проволокой от радиоантенны. Под минометным обстрелом, - и этот человек… он ведь не просто человек? Если вы оба так уверены, что он мог вернуться? - Нет. Но тогда я этого не знал. Глупый мальчишка, который решил, что влюбился. Так что тебе рассказал мой… добрый брат? Язык перестал слушаться и занял всю полость рта, будто у него случился отек Квинке. Джон укусил себя за щеку. - Мужчина соблазнил тебя, а потом выставил вашу связь на общественное порицание. Думаю, этого достаточно, чтобы я захотел пристрелить его при первом удобном случае. - Все было не совсем так. - Шерлок… Его лицо стало таким спокойным, таким отстраненным, что Джону начало казаться, что Шерлок впал в транс или разговаривает во сне. Особенно, когда услышал, о чем именно он говорит… - Джеймс… Джим… Джейми… красивые глаза, оливковая кожа, дикая итальянская кровь… сумасбродство в каждом жесте… слишком дерзкий, слишком странный для аристократического лондонского болота… мы не могли не понравиться друг другу с первой же минуты. Я не успел опомниться, как он уже целовал меня в галерее трофеев на балу у премьер-министра Гренвиля по случаю подписания Версальского мира*. Какая ирония - Шерлок Холмс, новый трофей… Мою голову стоило повесить на ту стену. - Шерлок, не надо. - …я позволил ему все. Все, что он пожелал сделать со мной. Я думал, что люблю… что он меня любит… Не ревнуй, Джон… пожалуйста… - Не проси. Даже не пытайся. Я всегда буду тебя ревновать. К незнакомцам, к столбам, к полицейским участкам и криминальным трупам обоих полов. Смирись уже. - …Майкрофт меня предупреждал. Я уже знал, кто он… что он такое. Но кто слушает старших братьев? Однажды Джеймс привел меня в спальню… тысяча зажженных свечей, розовые лепестки на простынях… Он спросил, доверяю ли я? - Шерлок, хватит. - …«да», сказал я. Я действительно верил Джеймсу Мориарти… безумному гению, невероятному любовнику, редкой сволочи… больше, чем себе самому. Он завязал мне глаза, уложил на кровать и пристегнул к ней за руки и ноги, как шотландский крест на Юнион Джеке. А потом предложил мое тело своим гостям. Как десерт… Слушать и слышать подобное оказалось еще невероятнее, чем Джон себе мог представить. Мог, дьявол его побери… Он даже ждал чего-то подобного, уж слишком слабо мало верилось, что Шерлок мог слететь с катушек из-за публичного, да - болезненного, несомненно, но все-таки банального унижения, порицания и насмешек людей, которые не значили для его рациональной, независимой натуры ровным счетом ничего… Прошло много времени. В смысле – Много. Столетия. Но боль не прошла, незатянутые раны все так же сочились кровью, а обнаженная душа все так же корчилась, распятая унижением и предательством. - Их было четверо. Тех, кто был со мной. Тогда… Они считали – если закрыть мне глаза и не говорить ни слова, навсегда останется тайной чьи рты выжигали на коже позорные отметины, чьи руки лапали тело, чья похоть вбивалась в горло и рвала плоть, как дешевую уличную потаскуху… …они сменяли друг друга без системы и ритма… старались сбить с толку, помешать узнаванию, надеялись, что их маленькая шалость останется анонимной и безнаказанной. Но сдавленные задыхающиеся стоны, жадные прикосновения, запах пота, табака, алкоголя и модного индийского парфюма, горячие-липкие-влажные пальцы, дрожащие от нетерпения, приторная желчь семени во рту - слишком болтливые свидетели. …один из них был приятелем по Оксфорду, часто бывал в доме, делился любовными подвигами и планами на скорую выгодную женитьбу… с дочерью второго я танцевал на ее дебюте в Виндзоре… он прикусывал мне ключицу и почти сломал ребро, когда потеряв всякое терпение, вминал мое тело в пружины тюфяка под собственный вой… третий… кто бы мог подумать, что высокий святой сан скрывает столько извращенных желаний… последнего я встретил гораздо позднее, в бархатном сумраке Королевского театра Друри-Лейн… он отечески улыбался Майкрофту, называл меня милым юношей, подающим большие надежды и гладил по плечу. А меня тошнило, как от трупного смрада… …Джеймс. Он не прикоснулся ко мне в ту ночь… только нежный шепот тягучим ядом заползавший в ухо… рот, невесомо ласкавший воспаленный висок и сцеловывавший чужую сперму с моих губ… прохладные пальцы, отбиравшие боль и жар вторжения и стыда… стыда, потому что тело, обычно послушное рассудку и воле, теперь наслаждалось совершаемым над ним насилием… В памяти почти стерлось все, что было после. Утро я встретил в собственной комнате, смертельно усталый, растерзанный, выпотрошенный, как труп в прозекторской. Пусть кожа – вся до последнего дюйма в самых укромных местах была вымыта, выскоблена до младенческой чистоты и благоухала свежим мятным бальзамом, мне казалось, что я все так же вывалян в грязи и выставлен для всеобщего обозрения… Не знаю, сколько дней мне потребовалось, чтобы просто набраться мужества выйти за порог, заново научиться не отводить взгляда и не давать повода думать, что схожу с ума от каждого рукопожатия. Они смотрели мне в глаза. Они облегченно выдыхали, уверенные, что я никогда не узнаю, кто был со мной в том доме. А я улыбался в ответ, выслушивал пустые светские глупости и убедительно играл живого человека. Майкрофт? Хочешь знать, мог ли он прекратить все, едва это началось? Убрать Мориарти из моей жизни до того, как он вознамерился ее разрушить? Мог. Разумеется, да. Но позволил этому случиться. И я не понимал - почему, пока не узнал - что такое на самом деле «Мистер Джеймс Мориарти». Два месяца ушло на то, чтобы стать самым опытным исследователем в области суицида, перепробовать все, что убивает быстро, медленно, милосердно и крайне болезненно. Но на этот раз Майкрофт не позволил мне умереть, сколько бы попыток я не совершал. Яд превращался то в безвредный порошок, то вызывал стойкое расстройство желудка, веревки рвались, на глазах рассыпались трухой, вопреки всем законам природы. Клинки и лезвия теряли остроту и твердость до такой степени, что их можно было мять пальцами, как воск. Пистолет дал восемь осечек подряд, а вода, в попытках наполнить ею легкие, беспрепятственно просачивалась через плоть, беспрепятственно покидала тело, не желая вытеснять кислород. «Это случилось. И осталось только воспоминанием», - сказал Майкрофт в тот вечер, когда я сдался. «Построй в своей голове комнату с крепкой дверью и прочным замком. Запри в ней то, что причиняет тебе боль, и выброси ключи.» Так появились Чертоги. А ночью я проснулся и увидел Его, сидящим на подоконнике моей спальни. Пламя свечи на полу испуганно замирало и билось, как пульс в горле, а громадные, от стены до стены, крылья закрывали весь оконный проем, будто экзотические портьеры, с шелковым шелестом сминая кончики о противоположные стены. Не знай я Майкрофта и некоторых странностей мироустройства, не столкнись с удивительными и невозможными вещами в ранней юности, помешательство определенной глубины мне было бы обеспечено. С сопутствующим заиканием и панической атакой. Но дыхание осталось удивительно ровным, рука не дрогнула, когда зажатый в ней шотландский «Segallas»** лязгнул взведенным курком, а палец плавно надавил на спусковой крючок. Давшее восемь осечек подряд оружие яростно плюнуло огнем и металлом, наполняя комнату дымом. Сбежавшиеся на грохот слуги тщетно колотились в дверь, пытаясь взломать так своевременно заклинивший замок, пока Джеймс, криво усмехаясь, размазывал по лицу густую кровь, ленивыми толчками сползавшую от черной дыры во лбу на переносицу. - Удовлетворен? - спросил он, облизывая кончики пальцев, - не думал, что ты примешь это так эмоционально. - Убирайся. - Великолепен, – дьявольский оскал изуродовал сладкие, порочные губы. – Ты не слишком боишься. - Ты не слишком пугаешь. Больше нет. - Злость прекрасно оттеняет твою чувственность, Шерлок, - соскользнул-слетел с подоконника НеЧеловек. В лицо туго ударил ветер, поднятый единственным коротким взмахом, от пулевого отверстия на смуглом лбу не осталось и следа. – Идеальное сочетание. С чего бы тебе переживать так долго? Ах, да, преданное доверие… как трогательно и трагично! Голос легко взвился до истерических, язвительных тонов без признаков веселья. - Ты правда думаешь, что я хотел тебя… нагнуть? - Убирайся… - Люди, - он подошел так близко, что сознание намертво вязло в его ежевично-мятном дыхании, и мыслительный процесс скрежетал вхолостую, причиняя физическую боль. …давным-давно, в другой, мятежной жизни, Джеймс размазывал по его губам густой, терпкий, как смерть, ежевичный ликер и медленно слизывал его кончиком языка, доводя до отчаяния и нестерпимого желания. Теперь от этого запаха его выворачивало наизнанку… - …пустые, жадные создания. Не понимаю, что твой братец с ними так носится. Как ты считаешь, почему он сейчас не вмешивается в нашу приятную беседу? …хотел бы он знать. И, кажется, ответ ему не понравится, не так ли, дорогой младший братец? - Ты же не думаешь, что я действительно могу тягаться с ним возможностями? – зрачки, до предела заполнившие шоколадный соблазн радужек, просияли дерзким весельем, плечи подпрыгнули по-мальчишески беспечно и пренебрежительно. – Да нет, мог конечно, недолго и неумно. Но посмотри – вот ты, вот я, как в старые, добрые времена… А мистер Холмс предпочитает всего лишь наблюдать. Почему? Просто от нашей маленькой войны одна так любимая им страна может и вовсе исчезнуть с мировой карты. А еще пара симпатичных континентов сильно поменяет береговую линию. Но, как говорится, «это уже совсем другая география…» …он наслаждался собой, расплескивая абсентовую похоть… - Он так печется об всех этих скучных людишках, что судьба единственного брата превратилась просто в разменную фигуру на шахматной доске. А что же они? Те, о ком он так заботится? Они живут мгновение, но готовы сожрать все, хоть сколько-нибудь стоящее, во благо собственного убогого существования. Я хотел тебе показать, как быстро они перейдут черту своей так называемой «цивилизованности», едва представится случай заполучить в руки давно и горячо вожделенный кусок мяса. Как быстро грязные, пошлые страсти низведут их до животного состояния. - Что ж, ты показал. Доволен? Что дальше? Тоже хочешь полакомиться? – он отступил на шаг и развел руки. Нагота замерцала в сумраке. – Бери. Пользуйся. Это всего лишь тело… слабое, полное грязных желаний и глупых чувств. А душа не нужна никому. К черту ее! Ампутировать, как гангренозный нарыв, как опухоль, что все портит! - Я пришел позвать тебя с собой. На другую сторону. …громадные, антрацитовые крылья хозяйски обняли, плотно замыкая в кольце нечеловеческих объятий, отсекая весь прочий мир, лишая воли, кружа голову как семипроцентный кокаин… - Твой потенциал неизмерим. Усиленный мной, он на порядок превзойдет всё мыслимое и немыслимое в этом мире. Даже всемогущий Майкрофт Холмс покажется ярмарочным фокусником по сравнению с такой мощью – движение планет, рождение и смерть империй для нее не сложнее партии в бридж. И какой славной может оказаться эта игра, если некому загонять тебя в ненавистные рамки скучных правил! Он задыхался, проваливался в черную, вязкую смолу. Безумие стучало в висках, хохотало в горле подступившими клокочущими слезами… …они все хотят только его мифический «потенциал», силу, отданную в чужие руки добровольно… - Хватит! От отчаянного крика смолкли все звуки. Даже стук тяжелого топора о дверь, даже гул ветра за оконными стеклами, даже сухой треск свечного фитиля. Содрав с плеча прильнувший шелк перьев, он с силой толкнул визави в грудь, как всегда затянутую в черный расшитый золотом весткоут***. Качая головой и стряхивая наркотическое наваждение, Шерлок отступил, и, взведя второй курок, приставил пистолет к своей голове. - С меня хватит. И спустил курок. … Джон не совсем понял, когда Шерлок замолчал. Страшно хотелось курить. Или на крайний случай пострелять в стену. Пусть даже в гостиной мистера Холмса. - Осечки не было? Он совсем не узнал собственный голос. Но что оказалось еще удивительнее – Шерлок, чья голова по-прежнему покоилась на его животе, выглядел тихим и умиротворенным. Словно вместе с исповедью вышла вся боль, долгое-долгое время сидевшая внутри, будто старая заноза, оставив после себя лишь отголоски усталости и сладость неожиданной свободы. Тонкие пальцы бездумно поглаживали Джону предплечье, вычерчивая завитки и линии, на запрокинутом лице покоились тени опущенных ресниц, не закрывшийся рот ждал… ждал, ждал… и выдохнул уж совсем эротическое «аххх». - Не было, – он покачал головой, и примятые кудряшки защекотали Джону торс. - Я был почти уверен, что у меня получится. Я не помню всего, но когда открыл глаза, то все еще лежал в луже крови, а лицо Майкрофта белело надо мной, как полная луна. Наверное, должно было быть больно, но я совсем ничего не чувствовал. Майкрофт дотронулся до моего лба кончиками пальцев, кожу обожгло, и спросил, хочу ли я вернуться. А я сказал, что хочу никогда не знать Джеймса Мориарти… Джон прикусил губу, в пустом желудке провернулась ледышка с острыми краями. Он совершенно не удивится, если узнает, что назавтра у него обозначится обширное внутренне кровотечение… - Не сходится. Почему ты не умер? - Ты солдат, Джон, - мягко, воркующее упрекнул Шерлок, - и знаешь, что делает пуля, выпущенная в голову. Тем более, пуля времен колониальной войны. Наверное, мне снесло половину черепа. И да, я умер. Но у Джеймса были на меня планы - он оставил записку, написанную моей кровью, и перо, которое я, кажется, выдрал из его крыла. Остальное на совести Майкрофта и моего… хм, потенциала. - И что же он написал? – Джон с трудом удержался, чтобы немедленно не проверить неугомонную голову на предмет старых… очень старых… шрамов. Которых, впрочем, не могло быть, если вспомнить, кем являлся их носитель. И все же пальцы осторожно прошлись по волосам, забираясь в их теплую, шелковую путаницу. - Что дает время подумать. Что вернется, когда я буду готов его принять. Что я пойму, когда это случится. - Шерлок… - Джон ступил на очень скользкую тропинку, но где-то там на ее конце лежали долгожданные ответы. – Почему ты стер память, если решил вернуться? Черт, нам придется срочно съехать отсюда. Боюсь, что захочу сделать твоему брату… что-то нехорошее. Он позволил тебе умереть. Шерлок задрал голову, чтобы посмотреть. Джон не удержался и поцеловал его в губы. - Нет, Джон. Умереть мне позволил Джеймс. Я уже потом понял, что он спровоцировал меня намеренно. А Майкрофт позволил мне выбирать. Думаю, я ему должен… Но надеюсь, что сейчас он нас не подслушает. Комок в желудке тихонько таял, потому что Шерлок перестал говорить о своем прошлом, как о вине – сквозь отголоски сожаления и стыда проступило привычное, обожаемое Джоном ворчание. - Слушай, - он нахмурился, запустил пятерню в сбившуюся вороновым гнездом шевелюру и требовательно дернул за каштановую прядку, - если принять как факт, что все убитые что-то украли, и каждый раз цена этого «что-то» возрастала… Нет, серьезно! Шерлок ухмыльнулся и закрыл глаза, так что Джону пришлось еще раз хорошенько его встряхнуть. - Акции… ну, сколько они стоили? Миллион? Больше? - Два миллиона четыреста тысяч евро. Если точнее, четыреста восемьдесят, - открыть глаза Шерлок не потрудился. Ему было слишком хорошо. – Продолжай. - Ладно, - покорно согласился Джон, - Заколка. Девять миллионов. И картина. Тридцать… Что, мать его, нужно будет украсть следующему, чтобы мы это поняли? Королевские сокровища? - Отличный вопрос, Джон. – Ресницы взлетели, оленьи глаза утратили томную, влажную тоску, - дело с галереей уже попало в газеты. Думаю, следующего претендента покажут по телевизору. А значит, нам остается всего лишь не проморгать новую цель. Ты же вроде любишь смотреть новости? - «Всего лишь»! – Джон возмущенно спихнул умника с себя и сел. – Ты будто в игру играешь. А где-то там… - он ткнул пальцев в сторону окна, - чью-то жизнь уже поставили на кон, Шерлок! - Ну да, - тот откровенно не понимал. Или успешно делал вид, что не понимает, - что из этого? - Люди могут погибнуть! - Они выбирают судьбу, когда планируют свое собственное преступление, – прозрачная, мальчишеская безмятежность вдруг сверкнула стальной окалиной или, скорее, оружейной оптикой, но уже в следующий миг смягчилась до теплой примирительной дымки. – Они заслужили это, Джон. Он сел, скрестив свои бесконечные ноги и сложил ладони под подбородком, нечаянно сымитировав Будду, впавшего в священную медитацию. - Но я почти уверен, что на этот раз мы доберемся до жертвы раньше убийцы. Джон рассеянно смотрел на сполохи чудесного румянца на красиво очерченных скулах, который он был бы рад связать с совсем другими причинами, нежели предвкушение нового убийства. И думал, что маленькая оговорка «почти» ему совсем, совсем не нравится.