Звезда и волк

У пожирателей времени, растерявших многие свои традиции и культуру, было не так много праздников. Откровенно говоря, праздников и гуляний у них не было вообще: календарь, использовавшийся на Нодакрусе, не содержал в себе никаких памятных дат или дней, особо значимых для этого вида. Единственный день, что хоть как-то выделялся среди всех остальных и принадлежал исключительного этому народу уже много миллионов, а то и миллиардов лет — день, который они называли «творением хаоса». В прошлом, когда пожиратели времени были относительно многочисленным, могущественным видом, этот день включал в себя общую медитацию, тесное общение простого народа со столпами и их глазами; множество деревьев, на которых специально выращивались и распускались именно в этот день цветы памяти; жертвоприношения и куда более обильное поглощение времени, чем обычно. Жертвы, избранные для ритуального убийства или поглощения в этот день должны были обладать определенными характеристиками и, более того, добровольно согласиться отдать свою жизнь Хаосу. Сейчас, спустя столько лет и невзгод, настигших пожирателей времени, никто не относился к Творению Хаоса серьёзно, никто не стремился включать в свою жизнь этот своеобразный праздник, многие предпочитали попросту не вспоминать о нём. Многие, но не Леди-Командор Сирона, после болезни казавшаяся многим невероятно активной и жизнерадостной. Настолько, что даже Эйдирену временами приходилось вскидывать брови и размышлять на тему того, не задумала ли его маленькая подопечная чего-то особенного. Распорядившись включить этот день обратно в календарь и украсить ближайшие к главному корпусу деревья цветами памяти, Первая почувствовала себя частью чего-то большего. Впервые за всю свою длинную жизнь ей удалось ощутить себя частью своего народа, почувствовать себя настоящим, гордым, действующим пожирателем времени. Она не знала, было ли это влиянием поражения, что ей удалось пережить, или воздействием её нового отношения к окружающим, но это ощущение ценилось Леди-Командором больше, чем многие другие. — Ты нашёл правильное дерево, — довольным, почти мурлыкающим тоном произнесла Сирона, как только оказалась в пределах своей спальни, и обняла Имлерита со спины. Её брат, с утра занятый именно поисками правильного дерева, сейчас сидел на полу, согнув ноги в коленях, и украшал живыми цветами памяти нижние ветви дерева, абсолютно голые и сухие. Слегка откинув голову назад, он позволил своим волосам закончить с последними красными соцветиями, а сам коснулся руками чужих бледных ладоней. Его Сирона, отбросив в сторону тяжелую болезнь, вновь стала такой же сияющей, как и раньше — улыбалась, разыскивала что-то, за что могла бы зацепиться в этой жизни, с удовольствием решала государственные дела, даже позволяла себе ставить на место его отца, пользуясь его же методами. Он не знал, повлиял на неё страх смерти, желание жить дальше или их общий сын. Нитраль, пусть они этого и не планировали, приносил в их жизнь что-то новое, что-то совсем другое, чего они ещё не испытывали. — Я не мог не найти, когда ты об этом попросила, Сирона, — вытянув из собранных цветов самый яркий, Имлерит повернулся в сторону сестры и аккуратно закрепил цветок в её волосах около уха, позволяя тому гармонировать с её помадой. — Ты ведь хотела, чтобы этот день был правильным. Она улыбнулась, села с ним рядом, с таким же воодушевлением и аккуратностью размещая цветы на оставшихся ветвях чёрного дерева. В этом их занятии не было ничего особенного, они не могли даже сказать, что им было свойственно подобное, но оба пожирателя времени отчего-то улыбались, будучи не в силах согнать эти глупые и беспричинные улыбки со своих лиц. Чёрное дерево постепенно превратилось в красное, и Сирона, глядя на него, выглядела довольной. В её спальне, всё ещё оформленной в тёмных тонах, это дерево было самым ярким и интересным пятном, оставалось только добавить к нему такой же стол, украшенный чьей-то, если повезет, столь же красной кровью. — Когда Нитраль обещал вернуться? Когда они покончили со всеми возможными делами в этой комнате, Леди-Командор предпочла занять место на кровати, касаясь пальцами правой ноги обнаженного плеча Лорда Заточения, путая между пальцами провода гирлянды, захваченной ещё из её человеческой жизни. — Вечером, после занятий с Третьей, — Имлерит ухмыльнулся, обхватывая волосами её тонкую лодыжку, заставляя на какое-то время прекратить двигать ногой. — Чуть меньше, чем через три часа. Три часа — у них было ещё три часа до начала того, что Сирона звала настоящим и интересным праздником. Целых три часа для того, чтобы позволить себе вспомнить о близости, которой Леди-Командору всё ещё не хватало.

***

Сирона любила красный цвет. Он нравился ей не только по причине того, что кровь большинства живых существ чаще всего носила оттенки красного и не потому, что её любимые цветы памяти были красными. Он нравился ей даже не потому, что глаза её Имлерита и их сына были ярко-красными, как раскаленные угли. Он нравился ей, ибо делал её собой — яркой, сияющей, страстной, опасной. И всегда, даже когда она оказывалась полностью обнаженной, на ней находилось что-либо красное. — Мне нравятся красные лампочки, — Леди-Командор ухмылялась, разглядывая свои связанные в области запястий руки. — А тебе? Те три часа, что Сирона хотела посвятить близости со своим братом, тоже проходили под флагом интересующего её праздника, но единственное, что показалось ей подходящим — возможность поиграть в строптивый и нахальный подарочек, который приходится связывать яркой гирляндой, чтобы он вёл себя подобающим образом. Имлерит почти пропустил вопрос сестры мимо ушей. Каждый раз, когда она оказывалась рядом, независимо от того, при каких обстоятельствах это происходило, он почти терял голову и мог сосредоточиться только на ней. А тогда, когда она позволяла ему делать слишком много или не могла держать в узде собственный темперамент, лишь парой своих прикосновений заставляя напрочь забывать о существовании остального мира, он терял всякое самообладание. У неё были красивые и тонкие руки, сейчас до локтя стиснутые и обмотанные проводами с яркими красными лампочками, оставляющими синеватые следы на её бледной, почти белоснежной коже; у неё были длинные платиновые волосы, то и дело норовившие отомстить Имлериту, схватить его за руки, и большие глаза, разные между собой не только по цвету, но и по своей природе, обрамленные не самыми пушистыми и длинными, но симпатичными темными ресницами; у неё была болезненно худая и угловатая фигура, казавшаяся многим не самой привлекательной, и аккуратная, небольшая грудь с бледными, почти незаметными ничем, кроме своей формы сосками; у неё было очень много шрамов, темнеющих на спине, груди, шее и плечах и длинные, острые черные когти; у неё был игривый, заинтересованный взгляд и самая красивая хитрая ухмылка, в которой она растягивала свои тонкие губы, окрашенные алой помадой. В глазах своего брата Сирона была самой красивой женщиной в этой вселенной, женщиной невероятно привлекательной и он не мог сказать «мне не нравится» даже о каких-то лампочках, не имевших к ней особого отношения. — Красные подходят тебе больше всего, — он ухмыльнулся, выдохнув эти слова ей практически в губы, испачкавшись в её помаде, и заставил её поднять руки над головой, чтобы какое-либо сопротивление в перспективе оказалось бесполезным. — Почти как красные ленточки. Его Сирона, его леди и его командор сама просила об этом. Не вслух, но просила — Имлерит чувствовал и ощущал подобное в своей голове, слышал некоторые её мысли и беспрекословно подчинялся, играя для неё роль кого-то властного, грозного и невероятно в ней заинтересованного. Настолько, что она, наверняка, тоже чувствовала каждую из его мыслей, сосредоточенную на ней и том, как тяжело справляться с какими-либо ролями тогда, когда одно только прикосновение к её мягкой и тонкой коже сводило его с ума. Но она именно этого и хотела. Он мог легко удерживать её одной рукой, мог запросто дать ей возможность повиснуть в воздухе, всего лишь касаясь соседней стены спиной и не доставая до пола даже кончиками пальцев; он мог касаться её снова и снова, самостоятельно путаясь в проводах с красными лампочками, мог оставлять яркие синие следы своих желаний на её коже, начиная от ключиц и заканчивая самым низом живота, тоже покрытым шрамами. Он мог делать всё, что угодно, и делал, вновь теряясь в пространстве, в ней и в этой комнате, утонувшей в полумраке и аромате цветов памяти. — Ещё... Ближе... Нитраль, остановившийся у двери кабинета своей матери, хотел было уже протянуть руку и постучать, однако её голос, протяжный, громкий, постепенно перешедший в грудные стоны наслаждения, заставил его руку тут же убрать. Он освободился на час раньше, чем планировал и хотел сразу же присоединиться к родителям, которым обещал явиться сегодня, но они, судя по всему, были заняты. Заняты настолько, что прерывать их сейчас было бы не только невежливо, но и очень опрометчиво. Ухмыльнувшись, он сунул руки в карманы своей куртки и, поправив спадающую на глаза челку, двинулся дальше по коридору, не обращая внимания на доносившиеся из-за стены голоса и рычание. Если у него всё ещё был час, он может потратить его с пользой, вернувшись к Третьей и попросив у неё ещё один дополнительный урок. Или, может быть, попробует провести время за работой.