„Новый день. Новые возможности. Надо смотреть в будущее, а не зацикливаться на прошлом. То, что было вчера, там и останется. А значит вчера не было того поцелуя и мрачного лица любимого. Да чего я оправдываюсь? Цуруга-сан ведь сам говорил про <<Закон актерского сердца>>. Поцелуй ведь был для фильма, а значит моих губ касались только губы Корна!“
Именно так начала свое утро юная актриса.
Кёко стояла возле лестницы, которая ведёт на первый этаж, боясь встретиться с серым осуждающим взглядом. Внизу уже собрались все члены съёмочной группы, кроме двух актёров и режиссёра.
— Ну не виновата я, Цуруга-сан! — с чувством сказала рыжая, обнимая себя за плечи и делая шаг назад от лестницы.
— Кгхм… — За спиной актрисы раздался приглушённый кашель. — Могами-сан, я Вас ни в чём не обвиняю. И если Вы закончили, то пожалуй нужно спуститься к остальным. Не надо их заставлять ждать. Если нет, то не мешайте другим!
„О нет! Я это сказала вслух? Простите, Цуруга-сан!“
Брюнет обошёл девушку и медленно стал спускаться вниз.
„Цуруга-сан, не уходите, пожалуйста! Мне больно смотреть Вам в след. Складывается ощущение, что Вы сейчас уйдете и мы больше не увидимся. Но…я ведь не смогу так. Вы ведь стали для меня не только наставником. Прошу, не уходи!“
Рен, остановился и повернулся к Кёко. Сердце девушки пропустило удар, а лёгкие словно сдавила цепь, мешая вздохнуть поглубже. Парень протянул руку к юной актрисе, которая, как заколдованная, спустилась на несколько ступенек вниз.
— Пойдемте, Могами-сан. Нас уже все ждут!
„Он телепат? Или я снова сказала что-то вслух? Что это? Счастье? Почему мне радостно от того, что он меня услышал и протягивает мне руку? Или у влюбленных всегда так? Тогда я с уверенностью могу сказать, что я не любила Шотаро.“
Девушка смущенно улыбнулась и вложила свою ручку в широкую мужскую ладонь.
— Вы правы, Цу…
— Эй, голубки! Вы долго ещё будете там стоять?
„Помяни черта…“
— А Вас что-то не устраивает, Фува-сан? — сжав покрепче хрупкую ладошку, спросил брюнет.
— Конечно не устраивает! Я сижу уже здесь пол часа, жду своих коллег, а они на лестнице флиртуют. Или Кёко рассказывала о том как я классно целуюсь?
„А вот это уже интересно… Что ж ты, Фува-кун, так легко об этом говоришь? Небось сам рад, что Кёко-чан поцеловал, но тогда…“
Яширо удивленно посмотрел в сторону Мимори. Та лишь отвела глаза, в которых так и плескалось отчаяние и боль, а веки были чуть опухшие.
Кёко уже собралась вырвать руку и ответить бывшему другу, как ладошку сжали сильнее и её саму загородили спиной.
— Нет, речь шла не о Вашем умении. Да и о Вас даже не вспоминали. И, Фува-сан, прошу больше не докучать моей подопечной. И не смейте говорить о ней всякие гадости…
— О, ты смотри, — толкнув локтем ближайшего паренька из массовки, прервал певец речи актёра. — Преданный рыцарь встал на защиту своей принцессы!
Рен широкими шагами спустился с лестницы, пропуская за раз по несколько ступенек, и оказался возле нахального блондина. Шо хотел отступить назад, но кулаки, сжавшие воротник его рубашки, не дали такой возможности.
— Ещё раз ты скажешь что-нибудь в сторону этой юной актрисы, или же волосок спадёт с её головы, а ты будешь рядом, — казалось, что брюнет выплевывает слова в лицо противника, — то поверь — тебе лучше бежать! И бежать так далеко и быстро, чтобы я не успел тебя догнать! Её преданный рыцарь сделает своё дело!
— Кгхм… Уважаемые мужчины. Я одобряю горячий пыл только в фильме. Видимо я подошёл очень вовремя. — Режиссёр стряхнул невидимую пыль с плеч и, когда Рен всё же отпустил Шо, жестом подозвал всех присутствующих поближе. — Сегодня я расчитываю отснять сцены с Цуругой Реном, так как в ближайшее время его вновь вызовут в Токио для участия в популярном ток-шоу. Начинаем со сцены девяносто семь. Дрессировщики, подготовьте лошадей. Операторы, настройте аппаратуру. Там сегодня ветренно и я не хочу, чтобы в фильме был один гул. Ну, а от вас, актёры, я требую только ваше мастерство. Могами-сан, надеюсь Вы умеете ездить верхом?
Кёко неуспела даже собраться с мыслями, как от режиссёра и след простыл. Она лишь сжала пальчиками, словно спасательный круг, рубашку Рена, который всё это время стоял рядом с ней.
— Я-я ник-когда не ез-здила в-верхом, — от страха юная актриса даже начала заикаться, всё крепче цепляясь за рубашку и смотря жалобным взглядом в глаза брюнета.
— Не бойтесь, Могами-сан. От нас требуется лишь немного проехать и всё. Лошади надрессированы и бежать не будут. Да и я всё это время буду рядом с Вами. Так что не стоит бояться!
„Так бы и прижал её к себе! Такую маленькую, беззащитную, мою! Я защищал бы тебя от всех невзгод и несчастий! Делал бы всё, лишь бы твоё чистое сияние никто не смог бы запятнать!“
— Да, наверное, не стоит… — Кёко перевела взгляд на свои руки и быстро их одёрнула, словно пальчики обожглись об холодную ткань рубашки.
Актёр лишь печально ухмыльнулся.
«Я никогда не перестану удивляться твоему таланту видеть меня насквозь! Что? И сейчас тоже увидела мои пахабные желания?! И поэтому убрала руки?! Не смотри на меня глазами „собака верна своему хозяину“! Я тебе давно не сэмпай! Я хочу быть тем, на кого ты будешь смотреть с любовью, а не с уважением! И почему меня это злит?»
— Эм, простите, Цуруга-сан, я схватилась случайно за Вашу рубашку. Такое больше не повторится! — Поклонилась Кёко и убежала.
— Даа, и ты снова не так всё поняла… Ладно, скоро уже съемки. Надо подготовиться.
Через полчаса съемочная группа была на лужайке, недалеко от особняка. Дрессировщики держали лошадей за поводья, операторы проверяли звук, кто-то носил туда-сюда какие-то бумажки то сценаристу, то режиссёру, а Кёко не могла унять дрожь в коленках. Один только взгляд на эту черную шерсть, которая лоснилась под лучами солнца, вызывал в ней панический страх.
— Могами-сан, — позвал актрису один из дрессировщиков. — Не стоит так дрожать! Тем более лошади чувствуют Ваш страх и тоже начинают бояться. Вот, лучше попробуйте её погладить.
Рыжая сделала неуверенный шаг в сторону человека с животным и протянула руку на встречу существу с гривой, чувствуя как кто-то сзади смотрит на неё. Лошадь лишь фыркнула и переступила с ноги на ногу. Кёко дёрнулась и уже была готова убрать руку, как животное само поддалось вперед и уткнулось влажным носом в ладонь девушки.
— Аа, холодный нос и ще-щекотно!
— Вот, попробуйте дать ей это. — Дрессировщик протянул девушке кубик сахара.
Кёко не успела протянуть угощение как оно уже исчезло с ладони, а лошадь, причмакивая, стала обнюхивать девушку в поисках новой сладости.
— Чарли, ну не надо же пугать новую подругу.
— Ну и как Вам, Могами-сан, уже не боитесь? — Кёко вздрогнула от неожиданности, забыв о том, что за ней наблюдали. И скорее всего это был он — Цуруга Рен.
— Ну, уже не так сильно, но всё же побаи…
— Итак, уважаемые актёры, займите свои места. — Перебил актрису голос режиссёра. Дождавшись когда Кёко помогут забраться в седло, продолжил говорить в мегафон. — Сцена девяносто семь. Камера! Мотор!
***
Яширо Юкихито не спеша шёл по длинному коридору особняка. У дверей уборной он остановился как вкопанный. Совершенно ясно сквозь шум льющейся воды до него донеслось судорожное всхлипывание. Яширо рывком распахнул дверь — на полу сидела Мимори и плакала.
— Что случилось?
Девушка не ответила, слезы мешали ей говорить.
Яширо присел рядом, дружески обнял ее за плечи.
— Ну поплачь, поплачь, иногда выплакаться просто необходимо. Надеюсь, не произошло ничего серьезного? ..
— Он меня ненавидит. Думает, я дура, — прошептала Мимори.
— Кто? — осторожно спросил Юкихито. — Если кто-то и говорит так, то ошибается.
Проведя в шоу-бизнессе несколько лет, он давно понял, что некоторых людей снедает неуемная жажда подчинять себе других. Иногда они прибегают к насилию, иногда — к словам. Особенно это действует на таких, как Мимори, у кого притуплено чувство собственного достоинства.
— Ты вовсе не глупая, — мягко уговаривал девушку Яширо. — Посмотри в зеркало. Ты очаровательна, пикантна, ну-ка выше голову! Какого черта ты веришь всякому вздору?
„Конечно, Фува-кун изводит бедняжку. Только свяжись с таким — горя не оберешься. Как же Рен не похож на него!“
Так они долго сидели, пока Мимори постепенно не успокоилась. Каждый думал о своем, и у каждого на душе было нелегко.
***
— Куда мы поедем?
— Сначала отправимся на восточные поля. Мне надо посмотреть, как там идет работа. Земли, по которым мы будем проезжать, входят в Кувадориан, а не только дом. Если Вы действительно Моринудзука Харуки, всё когда-нибудь может стать вашим. Хотя, надеюсь, Вы не думаете, что вдобавок ко всему получите и солидный банковский счет? Поместье было почти полностью заложено Моринодзукой-саном, вашим отцом. Теперь начала окупаться ферма, впрочем, доход от нее невелик.
— Если не секрет, как Вы попали в Кувадориан? — полюбопытствовала Харуки.
Очередной порыв ветра всё-таки смог вырвать из рук помощника сценариста листок бумаги. Небольшое белое полотно пролетело перед глазами лошади, на которой сидела юная актриса. Животное испугалось и встало на дыбы. Кёко порывисто нагнулась к лошади и, не удержав равновесия, вдруг стремительно заскользила вниз. Каким-то неосознанным движением она еще успела выдернуть правую ногу из правого стремени, но левая щиколотка застряла в другом стремени как в капкане. Боль, острая до такой степени, что слезы сами брызнули из глаз, пронзила все тело, и, ничего не соображающая от боли Кёко изо всех сил вцепилась руками в поводья.
Ее тошнило и выворачивало наизнанку, голова кружилась, тело раздирала острая боль, левой лодыжки, казалось, не было вовсе. Ничего не понимая от ужаса и острой боли, она дала чьим-то крепким рукам снять себя с седла, уложить на теплую, покрытую сухими листьями землю и подложить под голову скатанную в валик кофту. Те же умелые руки ловко и осторожно сняли с левой, несуществующей ноги кроссовку, и сразу же жгучая боль ушла из тела и сосредоточилась в ступне — вывернутой, искореженной, опухающей на глазах.
Головокружение и тошнота отступили. Слезы сами бежали из глаз — от боли, унижения и собственной идиотской беспомощности. Через пару минут, восстановив прерывающееся дыхание, поверженная актриса смогла опереться на руки и сесть, глубоко вздохнуть и, хлюпая красным бесформенным носом, посмотреть на неузнаваемую ногу.
Тут же серые глаза, показавшиеся глубокими и черными под насупившимися бровями, оказались совсем близко, и решительный голос негромко и твердо произнес:
— Не волнуйтесь, все обошлось. Это просто вывих. Я попытаюсь вправить его.
И, бестрепетно просунув сильные руки под спину и круглую попку, Рен поудобнее прислонил девушку к белесому стволу могучего дерева.
„Вывих! Голеностопа! Какой ужас! ..“
Чувствуя себя беспомощной идиоткой, она, кряхтя, потянулась к вздувшейся, потерявшей форму лодыжке, чтобы ощупать и рассмотреть искалеченный сустав, но наткнулась на широкие плечи, заслонившие белый свет.
— Не надо! Лежите спокойно. Я уже осмотрел сустав. Не бойтесь, все будет хорошо. — мужское лицо с яркими блестящими глазами вдруг оказалось совсем рядом, так, что Кёко машинально отстранилась и уперлась головой в широкий ствол — отодвигаться дальше было некуда.
„Как же быть?“
Он придвинулся еще ближе, обжигая ее жаром своего дыхания, одурманивая колдовским блеском глаз, очаровывая восхитительной близостью жадного, жаждущего рта.
Глаза девушки сами собой закрылись, обмякшее тело прильнуло к крепкому мускулистому торсу и даже не пошевелилось, когда цепкие, ищущие руки пробежали по ее телу куда-то вниз, к ногам. Алчный рот вцепился в мягкие, сладкие губы, сильное тело навалилось на маленькую, девичью грудь, сминая последнее сопротивление, и ее руки сами собой обвились вокруг мускулистой шеи и крепких, неожиданно напрягшихся плеч.
Блаженный, самозабвенный поцелуй, длящийся вечность, поцелуй, от которого свет померк в глазах, поцелуй, мощный как взрыв, потрясший ее до глубины души, поцелуй, растворивший все ее существо…
Счастье переполняло ее, каждая клеточка ее тела была наполнена радостью бытия, душа пела, голова легко кружилась, как от шампанского, когда прошла вечность… и удав отпустил ее. Отпустил, отстранился, сияющим взором вгляделся в лучащиеся медовые глаза… и не выдержал — еще раз легко поцеловал в трепещущие, жаждущие губы. Они приоткрылись, как лепестки утреннего цветка, и он, не владея собой, еще раз прильнул к шелковистым, пухлым, влажным подушечкам.
„Ах, какое блаженство! … Только бы оно не кончалось! …“
