В твоих глазах закрыто пеленой, Что можно называть тебя тобой.
Дождь барабанил по крыше, заполнял мерным рокотом слух. Тяжелые капли разлетались перед внутренним взором, точно разбитые зеркала. Краток их полет, краток до безумия. В последний раз сверкнут они, отражая шпили собора и высокие острые башни, — и погибнут. Заблестят мутные лужи на мостовых, и снова сознание затопят гулкость стекающего воска да шорох книжных страниц. А пока… пока у него, вестника воли Созидающего, оставался мерный рокот небесной воды, отметший все мысли. Его хриплый голос то и дело прерывался, и он останавливался, облизывал пересохшие губы. Огненный отсвет мерцал на книжной странице, палец, скользящий по строкам, бросал на нее длинную черную тень. «И ни в жизни, ни в смерти не будет ему покоя… Он… Феникс… из пепла воспрянувший. Бессмертием проклятый, бессмертием… благословленный». Он остановился, положив ладонь на книгу, что источала, казалось, живое тепло, и умиротворенно выдохнул. Легкая улыбка тронула губы, мгновенье назад сжатые в тонкую полоску. Глухой стук донесся сквозь шум ливня. Он вздрогнул и поднял голову. Очарование, навеянное старым фолиантом, исчезло, растворилось призрачной дымкой. Смиренно прикрыв глаза, он осторожно закрыл книгу, положил ее на тумбочку и задул свечу. Келья погрузилась во мрак. Он начал читать на закате, а значит, сейчас уже глубокая ночь. Поздний визитер повел себя неучтиво, но это не имеет значения. Если это раскаявшийся грешник, двери собора Созидающего открыты для него всегда. Если же очередная императорская шавка… Что ж, значит, такова его судьба. Он толкнул дверь кельи и вышел в просторный молитвенный зал. Против воли взгляд обратился к величественным бронзовым статуям позади стойки для проповеди. Печально улыбаясь, они взирали на него из ниш, с надеждой протягивали полусогнутые руки. На их изящных длинных пальцах играли блики свечей. Почему ваши глаза пусты? Значит ли это, что вы видите мир сердцем и душой — едиными на всех троих? Стук повторился настойчиво и требовательно, отозвавшись в груди глухой болью. Невольно стиснув рясу на груди, он направился к двери, отпер засов под дрожащее эхо шагов, что едва-едва смолкало в высоких сводах, и слегка приоткрыл створку. Ветер тут же бросил в лицо ледяные капли. Не вышло скрыть недовольство, но он быстро взял себя в руки и натянул маску бесстрастия. Окутанный магическим пологом, чуть рябящим от дождя, на пороге стоял императорский советник.***
Рабастан со скрытым интересом разглядывал духовника. На первый взгляд ничего особенного. Серо-коричневая ряса — совсем простая, но чистая и не потрепанная. Темно-рыжие волосы, неровно стриженные, достающие до плеч. Болезненно бледная кожа. И лицо мальчишеское, удивленно-отстраненное. Если можно было бы даже принять за полного простака, если бы не взгляд — колючий, испытующий. Холодно-рассудительный. — Чем обязан столь позднему визиту, милорд? — голос духовника прозвучал ровно, но без подобострастия. Несомненно, тот узнал его, но виду не подал. Или попытался не подать. Только лицо на миг едва заметно исказилось. Рабастан, внимательно глядя на него, ответил: — Пришел к вам с покаянием, духовный отец. Прошу прощения за неурочный визит. Глаза духовника полыхнули бешенством под нахмуренными бровями. Явно не обрадовался такому гостю, но отказать, конечно же, не мог, посему лишь смиренно кивнул, открыл дверь шире и с легким поклоном посторонился. Рабастан шагнул под защиту высоких сводов и едва уловимо повел рукой. Серая пелена, отражающая воду, померкла и исчезла. Собор впечатлял. По полу танцевали цветные пятна витражей, молитвенные камни мерцали по углам — серые, величественные, с громадными золотистыми рунами. Впереди возвышались в человеческий рост бронзовые статуи трех дев в воздушных одеяниях, и в их пустых, будто слепых, глазах отражались печаль и мудрость. Непривычный трепет охватил душу Рабастана. Подумать только, его, не слишком верившего в каких бы то ни было богов, так задело простое убранство собора… Духовник остановился перед низким столом, приподнял и раскрыл книгу, любовно провел кончиками пальцев по ветхим страницам. Лицо его на миг стало одухотворенным — но лишь на миг, пока он вновь не повернулся к Рабастану. Длинные рукава рясы чуть приподнялись, и при свечах блеснул массивный металлический браслет с белой вязью, плотно обхвативший кисть. Уголки губ Рабастана дрогнули. Пока все складывалось как нельзя лучше. — Как вас зовут, духовный отец? — спросил он, медленно подходя к кафедре. Вместо ответа духовник склонил голову набок и оттянул ворот рясы, открыв на шее справа крупную фиолетовую татуировку из ромбов и перекрученных линий — знак культа Безымянных. — Тогда… надеюсь, вы не воспротивитесь, если я буду звать вас… скажем, Альвэйдом, — предложил Рабастан, уже заранее зная ответ. — Увлекаетесь астрономией, господин советник?* — холодно прищурился духовник, но недовольства от нового имени предсказуемо не выказал. — Вполне возможно, — уклончиво ответил Рабастан и опустился на одно колено. Лицо Альвэйда стало сосредоточенным и отрешенным. Императорский советник перед ним исчез, превратившись в грешную душу, жаждущую покаяния и ничем не отличимую от других Заблудших. Перед Созидающим все равны. Рабастан на мгновенье замер, размышляя, с чего начать. — Я всегда был недоволен деятельностью Императора, хоть никогда и не показывал этого открыто. Однажды злость моя достигла пика. В ночь первого весеннего месяца я магией подавил волю императорского повара и передал ему невероятно сильный яд. Альвэйд сначала побагровел, затем сделался серым, как соборная стена. Покосившись на него и внутренне возликовав, Рабастан продолжил: — Но повара остановили прежде, чем он успел подмешать яд в императорское питье. В его разуме нашли следы магического вмешательства. Начались поиски. В одном из соборов Созидающего меня обнаружили и схватили. После допроса с браслетом Правды я признался в покушении на Императора. Но меня милостиво не отправили на плаху, а решением Императора и Совета оставили в покое, связав с Цитаделью. Не правда ли, странная история? Рабастан медленно поднял голову и посмотрел в глаза Альвэйда. Если бы взглядом можно было бы убивать, духовник наверняка бы его испепелил. Его руки дрожали, по челюсти блуждали желваки. Он резко захлопнул книгу и вскинул подбородок: — К чему этот балаган?! Голос его звучал гневно и остро, словно размашистая затрещина. Вместо ответа Рабастан лишь ухмыльнулся. — Вы ведь владеете магией, господин духовник? — Нет, — твердо отрезал Альвэйд и тут же дернулся, будто от удара плетью. С крайней неохотой он поспешно поправился: — Да. — И каждый раз, когда вы пытаетесь врать или утаивать важную информацию, браслет причиняет вам боль и понемногу опустошает ваш магический резерв, переправляя потоки энергии в Цитадель. Когда от вас останется лишь опустошенная оболочка… — Я и без тебя прекрасно знаю, что в таком случае со мной произойдет, — прошипел Альвэйд. Он смотрел на Рабастана без всякого страха и почтения, невольно заставляя поражаться своей стойкости и… безрассудству. После пыток, издевательств и унижений он не сломался и, видно, даже не думал пытаться облегчить свою участь, пресмыкаясь перед верховными чинами. — Я пришел сюда, чтобы предложить сделку, — ровно проговорил Рабастан. Брови Альвэйда взметнулись. — Рассказать все повторно и стать императорским магом, чтобы приговор отменили? В сотый раз повторяю: нет! Убирайтесь, советник. Созидающий простил ваши грехи. — Неудивительно, что вас так быстро отыскали, духовный отец. Вам не помешает научиться сдерживать пыл. Свечи причудливыми тенями исказили лицо Альвэйда, превращая издевательскую усмешку в оскал. — Ну, не всем же ждать десяток веков, чтобы наконец на что-то решиться, господин советник. Рабастан поморщился: насмешка попала в цель. Мальчишка действительно слишком прямолинеен. Как бы это не помешало будущему делу… Но он уже сделал выбор, отступать поздно. — Я хочу, чтобы вы стали моим союзником в убийстве Императора. Взамен я сделаю так, что вы освободитесь от влияния браслета. Глубочайшее изумление застыло на лице Альвэйда. Он глядел на Рабастана так, будто вместо императорского советника внезапно увидел нечто страшное, не поддающееся пониманию. В его глазах блеснуло что-то недоброе. Казалось, даже черты лица заострились. — Я согласен. Но при одном условии. Вы прочтете эту книгу. Прямо из воздуха он вытащил массивный фолиант и протянул его Рабастану.***
Утопая в мягком кресле, Рабастан читал книгу в ветхом кожаном переплете. Часом ранее он тщательно проверил ее на скрытую магию в своей тайной комнате, но ничего не обнаружил. Книга, которую ему отдал Альвэйд, казалась совершенно безобидной, и это не давало Рабастану покоя. Настораживало и то, с какой быстротой мальчишка согласился помогать ему. Он не расспросил ни о плане, ни об условиях сотрудничества. Предполагалось, что после убийства Императора Рабастан избавится и от него, но духовник оказался не так прост, как хотелось бы. Как бы самому не получить нож под лопатку. В книге шла речь о молодом паломнике, сердце и разум которого переполняли вера в доброту людей и открытость всех дорог. Он отправился в великое путешествие к Святым местам, становясь мужественнее и мудрее. Почерк у Альвэйда оказался крупным и размашистым, а буквы — округлыми. Написанное читалось легко, так что Рабастан и сам не заметил, как погрузился в текст и одолел почти половину книги. Казалось, она удерживала его, не давала даже отвлечься. В коридоре разнеслись легкие шаги. Дверь со скрипом приоткрылась, и он удивленно поднял голову. На пороге застыла Киари. Ее и без того огромные серые глаза расширились и теперь занимали пол-лица. Она коснулась большим пальцем губ, не отрывая взгляда от Рабастана. Он вздохнул, положил книгу на столик и подошел к Киари, ощущая легкое головокружение. В висках неожиданно заломило. Странно. Боль, по всей видимости, терзала голову уже давно, но во время чтения он ее просто не замечал. — Опять заблудились, миледи? — спросил он, глядя в пустые глаза Киари. — Давайте провожу вас в вашу спальню. Он мягко приобнял ее за плечи, чуть подталкивая вперед. Она зашагала послушно и бездумно, как сомнамбула. Ее блеклые, почти серые волосы покачивались в такт угловатым, резким движениям. Бесконечный узкий коридор давил, наползал со всех сторон. Гобелены на стенах, обитых темно-зеленой узорчатой тканью, пестрели в глазах. Растения в глиняных сосудах, наполненных землей, покачивались от незримого ветра. Когда они проходили мимо цветка с большими блестящими листьями, Киари неожиданно вздрогнула, встрепенулась и взглянула на алый бутон. На миг во взгляде ее промелькнула осмысленность, но плечи ее вновь поникли, а глаза опустели. Один только серый туман наполнял их. — Леди Киари! — высокий голос болезненно резанул по ушам. Рабастан поморщился, невольно привлекая ее к себе. Из-за угла вылетела тучная женщина и взволнованно бросилась сначала к нему, рассыпаясь в благодарностях, а затем — и к Киари. Рабастан отпустил ее и опустил руку, что все еще хранила ее тепло. — Спасибо большое вам, господин Рабастан! — женщина низко поклонилась. Ее круглое лицо разрумянилось, глаза лихорадочно блестели. — Я отвлеклась всего на минутку, а миледи выскользнула из комнаты! Уж не знаю, что Император сделал бы со мной, если бы она поранилась! Ох, храни нас Созидающий! В душе неожиданно встрепенулась, забурлила злость, магмой растеклась по телу, но ни один мускул не дрогнул в его лице — только кулаки сжались. — Рад помочь вам, леди Вирения. Будьте в следующий раз внимательней, — голос не дрожал, но все равно на последних словах против воли похолодел. Ибо для нее Киари всего лишь полоумная дочь Императора, за которой нужен глаз да глаз. Няньке нет нужды смотреть глубже. Рабастан провожал их испытывающим взглядом. Киари шла медленно, смиренно сложив руки на животе. Вирения беззаботно о чем-то говорила, щуря подслеповатые глаза и по-доброму, но слегка глуповато улыбаясь. Видно, ее совсем не беспокоило, что принцесса, хоть и слышит ее болтовню, не может ни понять, ни ответить. Рабастан вернулся в свою комнату и запер дверь. Разум занял образ Киари, вытеснив все прочие мысли. Ее пустой, по-детски невинный взгляд преследовал его повсюду. Не только сегодня — уже три года, если не больше. Ей девятнадцать, она нема и не узнает даже собственного отца. Рабастан же… Рабастан годится ей в отцы. Это просто смешно. Нужно отвлечься. Он подошел к столику, где среди вороха черновых бумаг и сломанных перьев оставил книгу Альвэйда, и осознал, что ее там нет.