The very first punch

      Всё ровно так же, как и во всех американских фильмах. Всё выглядит одинаково: дома, машины, даже супруги, которые встречаются после долгого расставания и дарят друг другу нежные поцелуи, стоя на крыльце своего дома.       Я со своими родителями нахожусь уже в окрестностях нашего маленького пригорода. Центром каждого сада является дерево, на которое ты можешь смотреть из окна своей кухни. Перед каждым вторым домом стоит уличный фонарь. Аккуратно скошенный газон, фигурные кусты... Всё выглядит лучше, чем обычно.       Мой отец паркует машину и когда она наконец останавливается, он прикрывает на мгновение глаза, вздыхает, коротко смотрит в зеркало заднего вида и виновато опускает свой взор на руль, но я чувствую на себе взгляд зеленых глаз. Это он. Мой отец. Человек, чьи надежды в отношении сына были разрушены. Сына, который слишком сильно боится жить. Слишком боится столкнуться со своими страхами. Слишком боится своих родителей.       «Нам нужно поговорить о наших проблемах», — говорил он несколько часов назад моей матери, которая сидит сейчас на пассажирском сиденье рядом с ним и молчит. Она не заговорила. Ни разу в течение всей нашей поездки. Ее губы тонки, щеки не такие красные. Я убил своих родителей. Пытаясь покончить со своей жизнью, я потерял их.       Я выхожу первым. Спустя некоторое время мои родители выходят следом. Когда они видят, что Донна работает в саду, мама подходит к ней. Мой отец берет ее руку, но тут же отпускает, когда видит холодный взгляд. Должно быть, это какое-то тайное общение, которое понимают только взрослые. Что-то вроде «все нормально, не надо ничего говорить».       Это просто глупо, но я вижу в глазах Донны смесь непонимания, сочувствия и печали. Если бы она знала, что это все ее сын, что это он виноват… Ты знаешь, что это не вина Джерарда. Ты омерзителен. Он был первым из тех, кто это, наконец, заметил. Это моя вина.       Я прохожу мимо нее молча. Хочется скорее оказаться дома и не видеть никого хотя бы в ближайшее время. Закрыв за собой входную дверь, я иду по лестнице наверх, как всегда считаю ступеньки, пока не захожу в свою комнату. Кожа тут же покрывается мурашками из-за ветра, гуляющего по комнате. Окно открыто и я подхожу к нему, дабы закрыть. Наверное, глупо, но я не ожидал, что мои родители действительно уберут то, что спасло мою жизнь: тошноту, кровь и слезы.       Мое тело неподвижно лежит, на кровати. Но мои мысли… они никогда не молчат. Ты даже слишком глуп, чтобы умереть!       Когда я проснулся в больнице — это не было похоже на фильм. Не было красивой медсестры, чтобы я подумал, что она ангел. Моей «медсестрой» был толстый мужчина лет сорока с пивным животом. И у него не было волос. — Выспался? — спросил он меня с восточно-европейским акцентом. Я не помню, был ли мой ответ адекватным, но помню, что все смеялись и было что-то вроде «если бы мне стало легче, то я мог спать дольше».       Мои родители реагируют не так, как в кино. Я всегда думал, что матери плачут, когда их ребенок находится на грани жизни и смерти. Я думал, что они кричат и держат детей за руки, в то время как отец стоит рядом и пытается успокоить.       Когда врач завел моих родителей в маленькую палату, их глаза были такими же пустыми, как в машине, даже если разговор был более многословным. Я получил целое: «Как ты? Почему ты ничего нам не говорил?»       Иногда я удивляюсь, насколько громко мне нужно плакать, чтобы они могли услышать и увидеть. Интересно, я когда-нибудь пытался скрыть свои ушибы, порезы или, быть может, слезы и усталые глаза? Сомневаюсь в этом. Может быть, я осуждаю свое окружение слишком беспочвенно. Может быть, у них никогда не было шанса, потому что я хочу быть таким, какой я есть, и это мне на самом деле нравится. Иногда печаль — единственное, что осталось. Если все остальные забыли про меня и я один, то она по-прежнему находится рядом со мной.       Мне сказали, что таблетки, которые я принял, при слишком высокой дозе провоцируют тошноту. Меня снова тошнит и за мной приходят врачи. Позже мой желудок чистят и меня доставляют в реанимацию. Я надеялся, что они дадут мне умереть.