Я бы пошла на что угодно, чтобы братьям позволен был шанс на новую жизнь без мести, без боли, без страданий. Если бы мне пришлось отдать свою жизнь только ради того, чтобы они были счастливы, я бы умерла, не моргнув и глазом. Ради этого я живу, ради этого я существую. Даже если передо мной станет выбор спасти кого-то из знакомых или кого-то из моей семьи, в первую очередь я сделаю всё возможное, чтобы спасти свою семью. Я сделаю это, даже если мне придётся пролить кровь, даже если мне придётся себя возненавидеть. Таков уж мой путь.
Хидан увлёкся своей охотой настолько, что его безумный хохот заставлял что-то переворачиваться у меня внутри. В такие минуты я его и в самом деле боялась. Один уже лежал на земле, убитый Какузу ещё в самом начале, второй сражался, попутно защищая какого-то паренька, который то и дело норовил попасть под лезвие косы в своих самоубийственных попытках хотя бы задеть противника. Старший оттолкнул его как раз вовремя, из-за чего подписал себе смертный приговор. Ему казалась эта царапина ничтожна, но в случае с Хиданом даже это не подарит шанс на спасение. Их жизни для нукенинов ничего не стоили. Они похитили свиток, который не нужно было трогать. Акацки должны были вернуть украденное, но о самих воришках не было обмолвлено ни слова, значит, от них можно будет избавиться. Какузу нашел их занимательными, потому что оба взрослых были обнаружены в списке охотников за головами. Это само по себе означало, что жить им осталось недолго. За ними охотились в течение недели, и теперь мы здесь, а они устали скрываться. Коса прошла рядом со мной, я успела отскочить, ругнувшись сквозь зубы. Этот идиот так увлёкся, что не успел скорректировать выпад, по-моему, даже не заметил, что чуть не задел меня. Я ещё припомню этому язычнику его проступок, а то это повторяется уже не первый раз. Почему-то Какузу он даже задеть не пытается, а я снова и снова попадаю под раздачу. В первый раз я перепугалась настолько, что рефлексивно использовала свои глаза, и лезвие прошло сквозь меня. Тогда не только противник Хидана удивился, но и он сам: я ещё не показывала нукенинам эту часть своей силы.
Теперь всё было кончено. Старший получил смертельное ранение. Хидан разделил с ним свою боль и упивался совершённым убийством. Парень подбежал к своему старшему товарищу, крича отрывистое «дядя», и упал перед ним на колени. Я не слышала последние слова умирающего, но Тоору (так звали того юношу, я услышала его имя, когда его дядя в очередной раз спасал его) выхватил из-под пазухи погибшего свиток и тут же скрылся из виду. Я не понимала, почему ни Хидан, ни Какузу не кинулись за ним в погоню, пока не услышала:
— Фуккацуми, он твой. Верни свиток и убей мальчишку.
Что? Убить? Я шокировано посмотрела на Какузу в надежде, что мне послышалось. Но я прекрасно понимала, что это не так.
— Я не буду этого делать. Я не стану палачом, — мой голос дрожал, невзирая на то, что я хотела быть внешне спокойной.
— Я знал, что ты это скажешь… и он тоже, — холодный тон заставил инстинктивно поёжиться.
К нам подошёл Хидан, я посмотрела на него, ища в нём либо защиты, либо объяснений, но он лишь безразлично обмерил меня взглядом сверху вниз и, хмыкнув, выговорил:
— От этого не сбежишь, мелкая, серьёзно. Реально достало, что ты этого вообще не догоняешь.
Я испуганно смотрела на него. Глаза начинало щипать от проступающих слез. Это не может быть правдой. Я не могу и не хочу в это верить. Я не буду бездумно отнимать чьи-то жизни. Я не хочу быть оружием в чужих руках… так же, как когда-то был мой старший брат!
— Я отказываюсь, — тихо сказала я, обняв себя руками.
— Тебе не скрыться от своей природы, Фуккацуми, — сказал голос Нагато, возникшего в виде собственной голограммы передо мной. Я не заметила, как его вызвали.
— Я здесь не ради этого, — глубоко вздохнув, я принудила себя на этот раз говорить спокойно. Хотя бы перед ним я не покажу свой страх.
— Это не имеет значения. Я знаю, чего ты хочешь, поэтому заключу с тобой сделку, — сказав это, он на время затих, верно, ожидая моего ответа. Любопытство взяло верх над страхом, и я заинтересованно посмотрела на «Лидера». Для него это послужило сигналом для продолжения: — В течение твоего странствия с Хиданом и Какузу ты должна убить не менее тридцати человек. Какузу скажет, кого именно. Если ты это не сделаешь, все те, кого ты хотела спасти в Акацки, уйдут из организации только посмертно. Выбирай, Фуккацуми. Либо твои принципы, либо их жизни.
Я почувствовала себя совершенно одинокой. Сейчас у меня не было поддержки, не было ни плеча, на которое можно было опереться в случае нужды, ни спины, за которую можно было укрыться. Вся надежда только на себя. Если я не сделаю это, умрут те, кто мне дорог. Если сделаю, могут погибнуть такие же люди, как Асума Сарутоби. Может же быть, что они не так виновны, как кажется их заказчикам. Если я сделаю выбор палача, смогу ли я жить с мыслью, что отниму у ребенка отца, что кто-то будет до ужаса похож судьбой с всё тем же учителем Ино-Шика-Чо? Мне страшно… Я люблю своего старшего брата, ценю его больше, чем себя, но стоит ли он стольких жизней? Стоит ли он стольких жертв? Времени на размышления было мало. Нагато может быть терпеливым, но он уже, я уверена, знает о беглеце, поэтому не будет ждать слишком долго. Я не должна медлить, я… должна уже сделать выбор? (Не хочу! Я не согласна! Как я могу быть настолько ужасна?!) Должна решить, что для меня важнее? (О нет. Почему именно я, почему не кто-то другой?) Успокойся… Пожалуйста, успокойся. Паника ничем не сможет помочь. Зачем ты здесь? Ты знаешь, зачем ты существуешь в этом мире! Большее не важно, большее не имеет смысла… Я здесь ради своей семьи. Если Итачи и Дейдара могут покинуть Акацки, только если мы будем сражаться против всей этой безумно сильной организации не на жизнь, а на смерть, то смогу ли я воплотить в жизнь свою мечту, к которой я так стремлюсь? Ради чего я живу? Ради чего я готова пойти на жертвы? Я знаю ответ. Я не хочу, мне больно и страшно, но мне придётся смириться. Я не смогу сказать, что у меня есть какой-то другой выбор. Если бы мне сказали выбрать между продолжением обучения и уходом из организации, я бы, не задумываясь, выбрала второе и отправилась в Коноху, но меня поставили перед другим выбором, который касается тех, кто мне дорог. Почему он сказал именно это? Приложил ли и к этому руку Учиха в маске? Если да, тогда зачем? Чего он хочет добиться? Я… должна? Но я не хочу! Нет… нет! Не нужно снова! Ты уже почти убедила себя! Я… должна ради своей семьи сделать всё, что в моих силах, и даже сверх того. Вспомни, наконец, что ты Учиха! Каждый из нас делал трудный выбор. Когда-то люди из твоего клана убивали своих товарищей и родственников ради получения силы. Думаешь, им не было больно? Мой клан никогда не был слаб. Если сейчас я сбегу, я не только не спасу никого из тех, кто мне дорог, но и подведу ценности своей семьи. Мой отец никогда не сможет гордиться такой дочерью, кто бежит, поджав хвост, от того, что является частью жизни каждого шиноби. Я буду достойной дочерью своего отца. Даже если мне придётся переступить через собственные принципы и идеалы. Кто-то меня будет презирать, кто-то ненавидеть, но я (да простит меня Ками за этот выбор!) буду палачом.
Я ничего не ответила, лишь сорвалась туда, где скрылся за деревьями Тоору. Думаю, нукенины смогли понять, каков был мой выбор. Да и мне сейчас не хотелось ни с кем говорить. Любое слово сможет пошатнуть уверенность в то, что я смогу совершить поступок, противоречивший моим идеалам.
Я была бы рада, если бы я не смогла его нагнать. Я бы вернулась ни с чем и попросила найти для себя другую жертву, а не того паренька, который за один день лишился двоих дорогих ему людей. Ему сейчас больно, он устал морально и физически. Ему нужно время, чтобы прийти в себя и начать жизнь заново. Если он не решит выбрать путь мести… Это способно привести его к краху. Он бы смог прожить достойную жизнь в этом жестоком мире, но… я вынуждена лишить его всего. Но почему же он не успел сбежать?! У него в запасе было столько времени форы. Почему ко мне так жестоки? Одно дело сражаться, когда тебя хотят убить, но при этом пытаться сохранить в себе человечность, не позволяющую опускаться до убийства, другое — как хищник выслеживать свою добычу.
Может, вызвать его на поединок, кто-нибудь из нас падёт в бою, другой останется победителем? Но если я проиграю, то всё, чем я живу, потеряет смысл. Тоору не сможет сражаться. Он делает частые остановки на передышку. Он потерял столько сил… Это так жестоко… Но я здесь ради своей семьи. Я переместилась к нему, и раньше, чем он успел что-то сообразить, катана прошла через него. Надеюсь, это было быстро и почти безболезненно. Я не хотела причинить ему большей боли. Я не смогла бы быть причиной его мучений. На плечо склонилась голова умершего. Мне было страшно на него смотреть. По щекам прокатились слёзы.
— Прости. От этого зависит жизнь тех, кого я люблю, — прозвучало оправдание, но я знала, что меня он уже не слышит.
Когда я вытащила катану, он тут же упал на землю. Я не могла больше держать оружие, мне было трудно стоять на ногах. Что я наделала?.. Судорожно глотала воздух, не в силах сдержать комок рыданий и ещё чего-то отвратительного, идущего изнутри. Я омерзительна для самой себя. Убийца. Преступница. Или теперь уже ниндзя, прошедшая кровавый обряд посвящения? Вот кто я… Я не смогу смотреть на мир так, как раньше. Я думала, что если мне придётся убить кого-то, это не будет так больно. Как будто не я убила, а убили меня. Почему же не было такого резкого ощущения раньше, когда я бросила отравленный кунай в обратном направлении? Может, потому, что я после этого потеряла сознание, и многое из увиденного мне после пробуждения начало казаться страшным сном? Или потому, что меня убедили, что я не до конца в случившемся виновата? Сейчас я бы многое отдала за слова поддержки Дея и такие непривычные после стольких месяцев игнорирования объятия… Я бы многое отдала за чью-то поддержку. Нет. От неё может стать тошно. Всё равно она не изменит тот факт, кем я стала. Когда слёз не осталось, я поднялась с земли и равнодушно посмотрела на труп. У меня больше не было сил для проявления эмоций. Мне было наплевать абсолютно на всё. Легче отключить чувства в тяжкую минуту, чем сгорать из-за них. Катана была наспех очищена от крови и спрятана в ножны. Тот, кто раньше носил имя Тоору, был перемещён в измерение Камуи, дабы быть доказательством совершённого преступления.
Я вернулась туда, где оставила тех двоих. Меня там ещё ждали. Хидан совершал свой ритуал, даже не обратил внимания на мой приход, а может и обратил, но мне это было уже безразлично. Какузу опять заинтересованно изучал какую-то бумагу. Убитый мальчик возник рядом с ним.
— Делайте с ним, что хотите. Это меня не касается. Мне плевать, если он не представляет никакую ценность, — собственный голос казался чужим, настолько он был бесчувственен в эту минуту.
Какузу беспристрастно посмотрел на мертвеца.
— Все через это проходили, Фуккацуми, — сказал он, смерив меня холодным взглядом.
— Мне плевать, Какузу, — ответила я, в первый раз обратившись к нему неформально и без издевательского дополнения в виде «оджи-сан». Это напомнило Саске. Мы и правда можем быть похожими не только внешне… Но мне и в самом деле не хотелось ни с кем говорить. Не сейчас, не тогда, когда мою душу, кажется, разрывает на части. Тем более есть такое чувство, что здесь меня никто не сможет понять.
Прошло уже несколько недель. Постепенно я смогла свыкнуться со своей новой ролью. Моих жертв было уже шесть. Я охотилась на них самостоятельно, без своих компаньонов, не желая делать из убийства представление. Бывало, я не пересекалась с ними несколько дней. Мы встречались в заранее обговорённых местах. При встрече я демонстрировала свой кровавый улов и отвечала, что дальнейшее меня не беспокоит. Какузу молча забирал труп, и мы вместе отправлялись в точку обмена. Хидан в пути пытался поговорить со мной, но я не хотела идти на контакт, виня тех двоих во всём, что происходит со мной. Всегда легче обвинить кого-то другого, чем винить самого себя. Я стала знаменитой. Многое бы отдала, чтобы не являться таковой. Я хотела действовать незаметно, но, похоже, что-то вышло из-под моего контроля. Меня назвали Скорбящей. Об этом я узнала от Какузу. Он мне рассказал о слухах, ходящих вокруг этой личности (мне тяжело называть её собой). Говорили, что она носит капюшон и маску. Глаза её смотрят печально на будущую жертву. Она предлагает человеку сразиться с ней в поединке. Если противник соглашается, она вступает с ним в бой. Если нет, она его быстро убивала. Победить её невозможно. Какузу посмеивался с переплетения её сил с какими-то сверхъестественными силами. Её происхождение остаётся тайной. Кто-то говорил, что она из клана Учиха, потому что видел горящие в темноте красные глаза. Кто-то — что из какого-то другого уничтоженного клана. Поговаривали, что она мстит своим жертвам за то, что уничтожили её семью. Были ещё и другие слухи. На услышанное я лишь пожала плечами и посмеялась над большой доверчивостью нукенина к слухам. Главное, не раскрыть своё настоящее лицо, а люди пускай говорят всё, что им угодно. Интересно, что до Дея дошли сведения о Скорбящей. Он прямо спросил, являюсь ли я ей. Я решила солгать. Не хотелось обременять его моей ужасной тайной, за которую я себя ненавижу. Поскорей бы избавиться от этого отвратительного имени, этой маски, под которой я скрываю себя, и этой славы. Ни с одной из своих личин я так сильно не хотела расстаться, как с этой, но пока не завершится эта игра, это не произойдёт. Мне приходится смиряться с этим.
Меня часто стали мучить кошмары. Убитые являлись ко мне, жаждя возмездия. Я устала молить их о прощении, они меня всё равно не услышат. Моё сожаление уже никому не поможет. Слишком поздно. Иногда мне хочется кричать, заходиться от рыданий, но я не могу себе этого позволить. Не хочу быть слабой. Не хочу, чтобы кто-нибудь видел мои слёзы. Если я дам себе волю, я сорвусь и нескоро смогу прийти в себя. Лучше уж бегство, чем эти страдания. Брату было сложнее. Я этих людей видела впервые в жизни, а Итачи убивал тех, кого он знал. Сейчас я ещё лучше понимаю его чувства… Если бы была возможность, я бы не казнила тех, у кого остались семьи или кто совершил глупые поступки в далёкой молодости, пять, десять лет назад. Если бы была возможность, я бы казнила тех, кто это заслужил, кто убил стольких, что можно утонуть в их крови. Я бы меньше чувствовала себя виновной в ужасном преступлении. Я наивна. Я лгу. Они ведь тоже люди. Куда благорассуднее засадить их за решётку. В этом политика того мира, куда гуманнее, чем моего родного. Но я не смогу изменить устои, которым сотни лет. Может, когда-нибудь в будущем. Может, когда-нибудь у меня получится изничтожить все эти записные книжки охотников за головами, все наградные листы за чью-то смерть, все эти бесчинства! Когда-нибудь это пройдёт, моя охота закончится, исчезнет Скорбящая, но останется память. Как жаль, что нет больше никого, кто бы мог заставить меня забыть это время. Да, я помню о Данзо, но это последний человек, к которому я обращусь за помощью, или, вернее, никогда в жизни не обращусь. Как хорошо, что это не вечно…
Измотанная очередным кошмаром, я наспех оделась и поднялась на крышу. Может, на свежем воздухе мне станет легче. Действительно, дышалось свободнее, грудь не сдавливало, как в душной комнате гостиничного номера. Люблю это время. Ночь помогает забыться. Кажется, что всё ужасное, что со мной приключилось за этот бесконечно долгий месяц, всего лишь сон, от которого я только-только пробудилась. Мысли бежали вперед, уходя далеко за пределы того участка крыши, на котором я сидела. Представлялась встреча со старшим братом, которого я так давно не видела, его улыбка на спокойном лице и тёплые объятия. Когда же наступит то время, о котором говорили он и Кисаме? Они же обещали мне, что мы свидимся. Главное, не терять надежду. Пускай она будет последней вещью, что у меня останется. Я настолько погрузилась в своим мысли, что не услышала шаги и осознала чужое присутствие, только когда кто-то приземлился с гулким звуком сзади меня. Я резко обернулась, Шаринган сверкнул в глазах так, на всякий случай, вдруг этот человек представляет угрозу.
— Уймись, малявка. Мне сидеть неудобно, серьёзно, — раздался знакомый мужской голос, и спина Хидана опёрлась о мою.
— Не думала, что мы сегодня встретимся. Охота затянулась. Я хотела столкнуться с вами завтра, — оправдывалась я, чувствуя, что он обязательно может спросить об этом.
— Слушай, мелкая, ты это Какузу говори. Мне всё равно, — скучающе отозвался джашинист.
— А ты, что здесь делаешь?
— Да притащились сюда вместе с Какузу. Он чего-то захотел раньше явиться, у него дела, видите ли, закончились в том месте. Ему бы только влачиться без надобности. Бесит, серьёзно. Может, по тебе соскучился, вот и решил прийти пораньше? Я у него не спрашивал. Плевать, что ему надо, реально. Мы потом разошлись. Он пошёл в какую-то дрянную ночлежку. А я решил поискать развлечений или жертву Джашину-саме, но нашёл тебя, мелкая.
— Ясно, — сухо ответила я.
Нельзя было сказать, что я рада встрече. Когда вижу любого из них, вспоминается тот ужасный день, заставивший меня стать преступницей. Снова образ Тоору появился в подсознании. Я ведь только от него отвязалась. Зачем снова меня мучить? Лучше бы Хидан не нашёл меня. Я бы до конца смогла забыться… Хоть на эту ночь.
— Я тебя не понимаю, реально, мелкая. Ты уже задолбала строить из себя бедную, несчастную. Я, как себя помню, никогда не заморачивался насчёт убийств. Даже до того, как стал славить имя своего бога. А ты только сидишь и ноешь, — спустя несколько минут тишины подал голос язычник.
— Я знала, что ты меня не поймёшь, и не жду от тебя понимания, Хидан. И тем более не просила тебя лезть в мои дела, — весомо заключила я без проявления хоть какой-нибудь эмоции.
Этот разговор был бесполезен. Я знала, что резко выделяюсь среди остальных своим отношением к жизни и смерти. Меня не понимал, но пытался разделить мою боль (как сложно, когда она тебе не понятна!) Дейдара, а сейчас этим заинтересовался Хидан. Я им не понятна… Раньше мне казалось, действительно казалось, что для меня будет всё просто, что я не буду корить себя из-за виновности в чьей-то смерти. Я хорошая дочь своего отца. Я помню устои нашего мира. Однако я ошибалась. Сасори был прав: я слишком мягкотела. Из-за этого мне сложнее, чем остальным.
— Не беси, малявка, серьёзно, — процедил джашинист и своим весом заставил меня наклониться. Да уж, добрая у него туша… Не надо было с ним сидеть спина к спине. Хотя… от него это довольно предсказуемо.
— Перестань, иначе заставлю тебя упасть. Ты знаешь, что я это могу, — предупредила я.
— Да ладно тебе, мелкая. Разве тебе не удобно? — посмеивался Хидан, но вернул телу прежнее положение.
— Да, очень, — саркастически отозвалась я.
Воцарилось молчание. Говорить совершенно не хотелось, да и не имело смысла. Что даст нам обоим наша беседа? Мы понимаем мир по-разному. Иногда я ему завидую. Он всё воспринимает легче, чем я. Да и то, что произойдёт в будущем, покажет, что он из тех, кто стоит до конца, даже если, как волк, загнан в угол. У него можно этому поучиться. Но помочь ему выжить я не смогу. Он опасен для того времени, когда встанет на обе ножки ребёнок Асумы или даже дети нашего поколения. Он мне нравится, я бы хотела спасти его, но я не могу. Я не знаю, когда он умрёт. Да и если это стало бы мне известным, он бы всё равно погиб рано или поздно, даже если он выйдет из организации, потому что он не отречётся от своей религии, а в ней его радость и его погибель. Без неё было бы проще. Конечно, можно было воздействовать на него, но это то же самое, что лишать воли. Пусть он всегда будет свободен, даже в свой смертный час.
— Как думаешь, я привыкну к этой роли? — я думала не только о Скорбящей, но и о роли человека, знающего, кому суждено умереть, а кому выжить. Обе эти роли по-своему ужасны…
— Даже не сомневайся, мелкая, серьёзно.
— Хорошо, — пробормотала я, вставая с места. Я чувствовала на себе вопросительный взгляд малиновых глаз. — Увидимся завтра.
После этих слов я быстро удалилась, даже не расслышав ответ (или просто не желая его услышать?). Мне не ведома уверенность нукенина, хоть на подсознательном уровне я понимаю, что он прав, и от этого на душе становится тошно.
Сон.
Она не заметила, как уснула. Это место, где она оказалась, было безумно знакомым. Тот же коридор с поскрипывающим под тяжестью ног деревянным полом, всё те же выдвижные двери, а за ними выход на крыльцо, возле которого покачивает своими ветвями сакура (интересно, она уже отцвела?). А ещё там сидит Он. Или его там уже нет? Может, он просто минутное видение, которое уже успело растаять, ведь столько времени прошло с тех пор?.. Рука в нерешительности отдёрнулась от двери. Стоит ли открывать? Вдруг за ней не то, что она думает, вдруг за ней устилается бездна и те обезображенные гневом лица мёртвых людей, по праву жаждущих её крови. Она глубоко вздохнула и всё же резко распахнула сёдзи*. За ними на прежнем месте, как чуть больше года назад, сидел тот самый человек, незнакомец, которого она прозвала Мэдока. Он с интересом посмотрел на неё, как будто заново узнавая, и поприветствовал кивком головы. Она слегка улыбнулась и уселась рядом.
Прошло уже несколько недель с того сна. Он думал, что больше не встретится с той девочкой, которую он назвал Хикари из-за внутреннего сияния, что она излучала. Когда он возник здесь, он втайне ждал её появления. Должно быть, сильно бы разочаровался, если бы не застал её снова. Даже проснувшись, он думал о ней. Иногда так уходил в свои мысли, что заставлял беспокоиться своих подчинённых. Наталкивался на мысль, что ищет её в каждом встреченном ребёнке, но её нигде не было. В конце концов, он всё же убедил себя, что это был просто сон, который он увидел всего лишь однажды, и он больше никогда не повторится… Вопреки всему, он снова здесь, и они опять встретились во сне, так похожим на явь.
Что-то во взгляде Хикари настораживало Мэдока. Было чувство, что её нечто гложет. Она была настолько печальна, что огонёк в её глазах, так когда-то привлёкший его, начинал тускнеть. Да и визуально она начала казаться старше. Это было странным. Он считал, что невозможно так измениться за такой короткий промежуток времени. По крайней мере, хотел в это верить, ведь, судя по её рассказу, жизнь и так вдоволь поизмывалась над ней, и он не желал ей больших мучений. Они молчали, но в его разуме уже зародилось несколько вопросов, на которые он хотел бы найти ответы.
— С тобой что-то произошло за эти несколько недель. Ты немного изменилась, — он не спрашивал, просто отметил свои наблюдения.
Она удивлённо посмотрела на него.
— Недель? Прошёл уже год и несколько месяцев.
Он не ожидал такого ответа, нахмурился, раздумывая о причине такого явления, но не смог найти должного объяснения, кроме как очевидного:
— Значит, для нас время идёт по-разному.
Хикари кивнула на его слова, не понимая, как такое может быть возможным. Она не знала, почему это происходит, и не могла найти что-то, что объяснило бы такую разницу между их появлениями здесь. Опять возникло неловкое молчание, которое было прервано настойчивым вопросом Мэдока о причинах её внутренних изменений. Он хотел скорее узнать, что мучило девочку, и надеялся, что, поговорив с ним, раскрыв свою душу, она почувствует себя намного лучше. Он слышал, что разговор по душам помогает избавляться от ноши, но был достаточно скрытен для того, чтобы проверять это на себе, раскрывать свои волнения перед окружающими. Для него было легче делиться с кем-то своими взлётами, чем, нежели, падениями. Да и не чувствовал необходимости обременять кого-то тем, что постороннего не касается. Хикари же его интересовала. Ему был любопытен её путь и её история. Он хотел бы знать всё об этой странной девочке, настоящее имя которой он так и не смог услышать, но ограничивался лишь сведениями, которые она позволяла ему услышать.
За это время случилось многое. Она вкратце поведала о расставании со своим старшим братом, новом учителе, о котором она отзывалась тепло, новом друге, опасном ранении и… убийствах. Это шокировало Мэдоку и пролило свет на её плачевное состояние. Если об остальном Хикари говорила с удовольствием, то, дойдя до этого кровавого момента из своей биографии, она помрачнела и говорила неохотно, стыдясь и ненавидя себя за эту деятельность. А Мэдока всё больше презирал людей, которые позволили запятнать руки девочки в крови и стереть согревающую улыбку, таившуюся в её глазах. Была бы его воля, он бы убил их. Если бы он был её старшим братом, он бы никогда не позволил ей страдать, никогда бы не возлагал на её плечи такую ношу. Сделал бы всё, чтобы она жила спокойно и беззаботно. Мэдока не понимал её старшего брата, который не запретил её опасную миссию и не помешал свершению страшного руками его сестры.
— Я не позволю брату узнать об этом. Не смогла бы смотреть ему в глаза, если ему станет известно, кем я стала. Лучше вынести всё самой, чем обременять его. Ему и так приходится тяжело. Не хватало ему еще такой правды. Я тогда… возненавижу себя ещё больше, — не подозревая о мыслях Мэдока об Итачи, завершила Хикари своё повествование.
Она желала исчезнуть, пропасть из этого сна, больше не хотела сталкиваться с Мэдока, которому может быть теперь противно сидеть с той, кем она стала. Хикари не хотела смотреть ни на лицо своего слушателя, ни на дерево, которое раньше дарило ей спокойствие. Теперь всё вокруг, казалось, смотрит на неё с укором и ненавистью. Конечно, кому же понравится находиться рядом с такой, как она, ужасной убийцей, палачом, Скорбящей…
Он её обнял. Она изумлённо распахнула глаза, ненадолго утратив способность двигаться и говорить. Она не ожидала этого жеста и не понимала причин, побудивших его на такой поступок.
— Мэдока? — вопросительно выдавила она, когда растаяло удивление, запечатавшее её горло.
— Я слышал, что когда люди плачут, им становится легче. Если тебе это поможет, не бойся. Мы с тобой больше нигде не встретимся. Только здесь.
Это было единственное, на что он был способен. У него есть силы, наверное, даже большие, чем у её обидчиков, но сейчас они были бесполезны. Он ничего не мог сделать, кроме как подставить ей своё плечо и предложить выдавить всё накопившееся со слезами. Он никогда не был слаб, никогда не показывал перед другими своей слабости, перестал понимать таких людей, но хотел помочь избавиться ей от боли. Он смутно представлял почему. Может, потому, что раньше она показалась ему сильнее, чем он сам?
Девочка заходилась от рыданий. Ей так надоело всё это, так не хотелось продолжать быть актёром в этой кровавой драме и так была ненавистна Скорбящая, Лидер и в некоторой степени те два нукенина, кто не стал на её защиту, когда ей это было необходимо. Ей было горько, больно, обидно, просто невыносимо… Мэдока лишь молчаливо сидел, положив одну руку ей на голову, а другую на вздрагивающие плечи.
— Будь сильнее. Это когда-нибудь кончится, — посоветовал Мэдока, бросив взгляд на безучастную сакуру, увлечённо играющую с ветром ветвями.
Хикари почти не слышала слов, но знала, что говорил ей мужчина. Она не спорила, понимая их правдивость.
Пришла пора уходить.
Хикари первая растаяла у него на руках, последнее, что он услышал от неё, были слова благодарности. Им он слегка улыбнулся. Помог ли он ей хоть немного? Он надеялся, что так.
Интересно, когда всё это кончится, она сможет стать прежней? Интересно, когда они снова встретятся? Интересно, что изменится в её жизни?
На три этих «интересно» он хотел бы получить скорейший ответ.
Конец сна.
Мэдока помог мне воспрять духом. Теперь я жила лишь уверенностью, что это когда-нибудь закончится. Так было легче и проще. Постепенно, как это страшно ни звучало, я привыкла пятнать свой клинок чужой кровью. Вначале я даже забывала, как это происходило. Как будто отключалась на время и приходила в себя только тогда, когда под ногами уже лежало тело. Для шиноби это было несносное допущение. Мне нельзя ни на йоту утрачивать сознания, даже если я делаю ужасные вещи. Нужно равняться на других. Нужно прекращать корить себя. Мне знакомы шиноби, некоторые из них повидали войну, будучи детьми. У них повредился рассудок? Они стали ценить меньше жизнь? Нет. Этого не было. Я буду опираться на Какаши. Я буду брать пример с собственного брата. Пора мне проснуться. Это испытание. Я буду сильной и пройду его с высоко поднятой головой, ведь я Учиха, в конце концов. Сколько раз это нужно повторить, чтобы окончательно поверить?..
Очередная охота закончилась. Я устала. Этот противник заставил меня быть серьёзной. Нужно завтра встретиться с теми двумя. Сегодня я не успею добраться до заранее обговорённого места. Что-то не так. На подсознательном уровне почувствовала слежку. Может, это просто паранойя? Нет, так и есть. Слежка. Нужно поскорее уходить. Здесь мои дела уже закончились. Рядом что-то мелькнуло. Машинально успела отскочить в сторону. Обернулась. Это был… песок? Неужели это Он? Да, скорее всего. Я не знаю больше никого, кто владеет такой силой. Чёрт. Мы не должны были встретиться с ним так скоро. Только не тогда, когда я Скорбящая. Что делать? Зачем я ещё раньше сняла маску? Должно быть, он успел меня рассмотреть. А если нет? Нужно бежать. Песок перекрывает пути к отступлению. Почему я с ним играю? Я же могу уйти другим способом. Нет, я не хочу. Хоть перед кем-то раскрою себя. Хоть кто-то увидит лицо под маской. Кто-то, кроме них. О Ками, становлюсь безумной… Почему я этого хочу? Может, потому, что мне он всегда был по душе? Я же была рада услышать о том, что он стал Казекаге. Интересно, он им уже является? Нет, слишком рано. Через год он обязательно займёт этот пост. Или ещё меньше? Он доказал всем, что он больше не монстр.
— Ты не сбежишь, — спокойно сказал голос позади.
Я усмехнулась. Да, ведь я не хочу этого. Хоть раз пойду навстречу своим желаниям, сумбурным, странным, может, немного глупым… Мне надоело быть рациональной. Я и так ей была так долго. Я хочу вернуть себя ту, что была раньше. Это моя вольность, моё желание. Может, я пожалею об этом... Нет, не пожалею. Мне надоело жалеть о своих поступках. Это опустошает душу, заставляет чувствовать вину. Хочется крикнуть: «Стоп, хватит!», и я это сделаю… сейчас.
— Я этого не хочу, будущий господин Казекаге.
Я возникла возле него. Он был удивлён. Песок ринулся ко мне. Мой короткий приказ:
— Остановись, — и он осыпался под ногами.
Я, наконец, пришла в себя после порыва, побудившего открыть ему свое лицо. Наверное, в будущем я все же пожалею (я... не скажу наверняка) о том, что использовала на нём свою силу. Он будущее, ради которого я живу. Он станет Казекаге в будущем, на него нападут Акацки также в будущем, он будет воскрешён бабулей Чиё всё в том же будущем, он встретится снова с Наруто тогда же, в будущем, и, возможно, мы узнаем друг друга получше, когда я буду называться не Скорбящей, а Фуккацуми Учиха, да, в будущем. Ещё немного подождать, совсем чуть-чуть. Уже меньше года осталось, и я вернусь в Коноху. Немногим позже встречусь с Наруто, а потом спасу своих братьев. Я жила одним ожиданием, проживу ещё, пока не наступит ему конец.
— Прости меня, Гаара, — я обняла его, он стоял неподвижно, загипнотизированный моей силой, но меня слышал, я это знала наверняка. — Ты не должен был увидеть меня такой. Я бы хотела встретиться с тобой немного позже… Сейчас… не то время. Я понимаю, что ты охотился за Скорбящей, так как она унесла жизни нескольких шиноби из Песка. В прошлом они были преступниками, им вынесли приговор, и Скорбящая запоздало выполнила роль, для которой она была создана… Не волнуйся, она сама исчезнет. Скоро…. Мы снова встретимся. При знакомстве я назовусь своим настоящим именем… Я буду счастлива открыть его тебе. Тогда ты уже будешь известен как господин Казекаге. Я этим горжусь, ведь… ты пережил столько горя, — голос дрожал, в глазах стояли слёзы, а на губах виднелась улыбка. Я вздохнула, хотелось, чтобы это мгновение продлилось ещё немного… Нет, нельзя. Скоро придут другие. Мне пора уходить. Я отпустила его, отступив на шаг, в последний раз посмотрела на шокированное лицо юноши. — До свидания, Гаара. Когда я исчезну, ты забудешь о нашей встрече, — после сказанного я пропала из его памяти.
Какое-то странное облегчение пришло с последним убитым человеком. Теперь всё кончено. Я выполнила свою часть сделки. Они могут быть свободны. Когда придёт время, они покинут организацию. Я счастлива. Ради этого стоило стать Скорбящей. Наконец, пришла её пора уходить. Одежда её обратилась пеплом, воспоминания о ней лягут прахом моей утраченной незапятнанности. Жаль, что никогда не смогут стереться из памяти искаженные лица тех, кого мне пришлось убить. Жаль, что у меня не было выбора. Вернее, был, но мой отказ бы касался не только моей жизни, но жизни тех, ради кого я прошла всё это. Я шиноби. Я прошла обряд посвящения. Наверное, не тот, который проходят генины. Мой путь сильно отличается от их пути, поэтому схожести быть не может. Мне уже поздно учиться в Академии… Когда-то я хотела сидеть за школьной партой вместе с братом и Наруто. Эх, какое это было славное время… Сколько воды утекло с тех пор.
Наш отряд куда-то направлялся. Мне было всё равно, куда. Мои мысли заботила лишь заново обретённая свобода. Как только Какузу исчез вместе с телом в темноте пункта, на душе, наконец-то, стало легко. Столько всего пережилось в те ужасные дни, столько всего перетерпелось… Больше такое не повторится. Это страшное время прекратилось. Я всё ещё не могла поверить, что это возможно, хоть и знала это наверняка.
— Эй, мелкая, прекрати лыбиться как ненормальная, — прозвучал над ухом голос Хидана.
— Тебя забыла спросить. У самого лыба похлеще, когда размахиваешь своей косой, идиот, — спокойно ответила я.
Нет уж, этот полудурок меня не заденет. Я не для того столько пережила, чтобы какой-то джашинист волновал мой воспалённый мозг. Меня весомо толкнули вперёд.
— Эй! — негодующе прикрикнула я, обернувшись на источник своих персональных проблем.
— Шагай давай, серьёзно. А то чуть передвигаешься, как будто не хочешь встретить тех двоих, реально, — отвечали мне, жестом демонстрируя направление.
— Ты о ком? — задалась вопросом я. Что-то здесь нечисто. В последний раз, когда он вёл себя так настораживающе, я оказалась закинутой ему на плечо.
— Заткнись, Хидан. Забыл, что это была твоя идея? — раздражённо заметил его напарник.
А я всё ещё мало что понимала. Встретиться с теми двумя? Кто те двое? В голове мелькнула догадка. Неужели время пришло?
— Сам заткнись, Какузу. Я сам всё знаю, серьёзно, — посмотрев на моё довольное лицо, Хидан с усмешкой прибавил: — Она сама уже догадалась.
Мы пришли. Недалеко от нас стояли брат и Кисаме. Я побежала к ним. Я думала, что время нашей встречи уже никогда не наступит. Я так долго ждала. Как же я рада. Как же я скучала. Столько всего прошло хорошего и плохого. Столько ушло, оставляя после себя лишь воспоминания. О чём-то я жалею, что-то хочу вернуть, что-то поскорее забыть. Сейчас это всё безразлично. Я обняла брата, чувствуя его руки на своей спине.
— Ты выросла, Кацуми, — улыбка слышалась в его голосе. — Я скучал.
Я лишь улыбалась, желая, чтобы это мгновение длилось как можно дольше. Уже потом поприветствовала Кисаме так же, как и брата, услышала ответное «Я тоже скучал» и почувствовала привычное, уже почти забытое поглаживание по голове. Было чувство, как будто мы не расставались так надолго. Просто я ушла на пару дней, а после отлучки вернулась домой. Для меня домом перестало быть место. Для меня он там, где моя семья. Без разницы, где, главное, что вместе. Что бы ни случилось в будущем, я счастлива, что могу видеть тех двоих. Надеюсь, я успею расспросить их, что они пережили в моё отсутствие.
— Как же это мерзко, мелкая. Твоя сентиментальность убьёт любого, серьёзно, — демонстративно поморщился Хидан, успевший подойти к нам.
— Не нравится — не смотри, — беззлобно заключила я.
На плечи легла тяжесть какой-то одежды. Это был плащ организации Акацки. Непонимающе посмотрела на вещь, потом на Кисаме, который стоял позади меня.
— Это от Лидера. Он просил передать, что он выполнит свою часть сделки, — разъяснил мечник.
— Потом объяснишь, что за сделка? — поинтересовался брат.
Я покачала головой. Нет. Это никому не нужно знать. Это будет моей тайной. Моей страшной тайной.
— Я могу объяснить, серьёзно, — вызвался Хидан. Мои глаза предупреждающе сверкнули. — Да ладно уж, мелкая, не бесись, — победно ухмыльнулся он, примечая мою реакцию. — А теперь мотай отсюда с теми двумя. Ты уже и так меня достала.
— Ты меня не меньше, Хидан, — я усмехнулась в ответ на его неслезающую ухмылку.
С Какузу и Хиданом мы распрощались быстро. Теперь я спокойно могла перевернуть страницу этого полгода, самого ужасного из всех. Ничто из пережитого я не забуду. В этом есть и нечто плохое, и нечто хорошее. Я, наконец, смогла понять, что забытие — то же, что и бегство. Если я забуду, я прослыву слабой, не способной защитить тех, кто мне дорог. Я буду помнить. Я буду жить с этими воспоминаниями и с этим бременем. По-другому никак, по-другому невозможно, ведь это часть моей жизни.
Мы шли вперёд. Плащ приятно грел тело. Новая маска скрывала моё лицо. Меня спросили: «Как ты назовёшь её?». Я ответила: «Никак». Ведь это больше не имело смысла. Я не хочу говорить о ней, потому что пока не могу спокойно отзываться обо всём произошедшем со мной за это время. Да и важно ли это, если эта маска тоже когда-нибудь исчезнет?
С неба падали хлопья белоснежного снега. Он своим чистым пологом обволакивал землю под ногами и пытался очистить всё то, что чернило мою душу. Я знала, что у него не получится спасти меня, но его попытка заставляла меня умиротворённо улыбаться впервые за долгое время.
