Родная кровь - не водица

Шли дни, складываясь в недели, месяцы и годы – спокойные, текущие по привычному уже руслу. Наверное, уклад жизни в Поттер-хаусе одинаково удивил бы и волшебника, и обычного человека, вот только чужие из обоих миров здесь не бывали. А обитателям дома давно казалось естественным все то, что привело бы в шок гостей. Дурслям – хозяйничавшая на старинной кухне Тилли, семейные чаепития перед портретом тетушки Дореи – портретом, весьма активно принимавшем участие в разговорах! И, о ужас, вовсю рассуждавшем о всяких ненормальностях! А самой Дорее – вопиюще маггловская семья ее единственного внука, последнего отпрыска старинного рода. Дорея Поттер привыкла к ним – что ж, человек ко всему привыкает! Более того, эти магглы стали ей почти родными. Вернон Дурсль, как-то заявивший ей, женщине из рода Блэк, что восхищается ее почти гоблинской предусмотрительностью. Петунья, рассказавшая ей и о детской зависти к сестре, и о выходках ее сына, но больше предпочитавшая говорить о Гарри и его воспитании. Дадли – живой, балованный, драчун и жадина, абсолютно маггловский ребенок, воспринимающий волшебство как должное – еще бы, расти в таком доме! Да, детям Поттер-хаус нравился – обоим. Наверное, именно поэтому Петунья перестала в конце концов жалеть о брошенном садике на Тисовой. К тому же там, на Тисовой, до сих пор было небезопасно. Дамблдор, засунув ребенка Поттеров к маггловской родне и ничем не пытаясь помочь, тем не менее старался не терять Гарри из вида. По крайней мере один постоянный соглядатай, случайные «прохожие», все время разные – гоблинская защита исправно фиксировала крутившихся вокруг дома на Тисовой волшебников, наблюдения подкалывались в толстую папку, Вернон ругался сквозь зубы и клялся стрясти с бородатого ублюдка какие-то там гипотетические убытки, а Петунья радовалась, что они переехали. Да, предусмотрительность Дореи Поттер в самом деле была достойна и хвалы, и благодарности! Когда – вслед за Гарри – Дадли впервые назвал Дорею бабушкой, Петунья напряглась. Она и раньше-то знала, что волшебники в грош не ставят обычных людей, а Дорея, внучка, дочь и жена наичистокровнейших магов, и не думала скрывать своего мнения на сей счет. Ее хорошее отношение к Дурслям казалось Петунье несколько эпатажным, выросшим из злости на магов, не защитивших Гарри. Но с другой стороны… Ради Гарри тетушка Дорея помогла всем им, разве этого мало? Пусть себе говорит, что хочет. В конце концов, и Петунья, и Вернон точно так же не любят волшебников, так что, можно сказать, квиты. Дорея тихо засмеялась, откликаясь: – Что ты хотел, внучек Дадли? «Кажется, кто-то здесь сошел с ума», – Петунья ущипнула себя за руку, но милая картинка Дадлика, показывающего «бабушке» новую пожарную машину, никуда не делась. Гарри, в обнимку с красным паровозом, поглядывал на кузена снисходительно: свой подарок он считал круче. Дорея же, выслушав бурные детские восторги (пополам с жалобами, что мама не скупила половину двухэтажного магазина!), позвала Тилли и сделала ей какой-то не понятый Петуньей знак. Домовичка закивала и щелкнула пальцами. Из трубы паровоза Гарри пыхнуло полупрозрачным дымом, а машина в руках у Дадли взревела пожарной сиреной. Завертелись колеса. Из кабины паровоза помахал рукой машинист, а водитель пожарной машины надвинул на глаза блестящую каску. Вернон, вернувшись в тот день с работы, с трудом удержался на ногах сам и чудом не раздавил врезавшийся в него паровоз. Выругался сгоряча, почему-то покраснел от виноватого: «Простите, дядя», – осторожно перешагнул сначала через дымящий паровоз, потом через мчащуюся к нему с воем сирены пожарную машину, и махнул рукой: – Идите играть в бабушкину гостиную! Там можете шуметь, сколько влезет, нарисованные головы не болят! – Неприятности? – осторожно спросила Петунья, когда дети ушли играть «к бабушке». – Представь, нет, – по-моржовьи фыркнул Вернон. Повертел шеей, разминая затекшие мышцы, и добавил с некоторым сарказмом: – Если бы год или два назад мне сказали, что успехи так утомительны… Я ведь не могу никому доверить свою часть переговоров! Грамбл отменный зубастый пройдоха, но путь в мой офис ему заказан, и уж тем более не приведешь нормального человека в его кабинет в «Гринготтсе». А жаль. Хотел бы я поглядеть на некоторые рожи… – тут он, не договорив, снова махнул рукой и попросил чаю. Петунья тайком улыбнулась. Вернон был азартен, и благо для семьи, что его азарт весь уходил в дела. И если раньше он сетовал, что кризис не дает развернуться, то деньги из наследства Гарри сработали для его бизнеса как хорошая доза ракетного топлива. В первый год он их удвоил, заодно положив начало собственному сейфу, во второй год оба сейфа потяжелели втрое, а дальше кризис кончился и начался подъем, и дела Дурслей рванули даже не в гору, а в стратосферу. Вернон презрительно фыркал и потирал широкие ладони, разглагольствуя, «какие же идиоты эти снобы с палочками и какие ушлые парни эти зубастики». Петунья с детьми проводила лето на курортах, мальчишки плескались в море, строили замки из песка и отстаивали пользу обедов из одного мороженого «потому что, ну мама, ну жарко же!» «Мама». Да, Гарри называл ее так, хотя прекрасно знал, что Петунья ему всего лишь тетка. Может, это было отголоском тех давних бессонных ночей, а может… «Ребенку просто нужна мать, – говорила себе Петунья, – не лицо на фотографии, а живая женщина, которую можно назвать этим словом. На которую можно кинуться с разбега, обнимая, которую можно навязчиво дергать за рукав и просить мороженого, даже если в ответ вполне можешь получить по попе». Но, понимая, что все эти рассуждения абсолютно правильны и разумны, Петунья Дурсль знала и другое – сама она с каждым годом все меньше различий делает между сыном и племянником. В конце концов, когда в доме двое мальчишек одного возраста, так проще. А «теткой» Гарри называл Мардж. Сестра Вернона приезжала к ним в гости в Лондон всего раз, и ей это категорически не понравилось. Впрочем, как и Дурслям. Хотя Вернон строго предупредил Тилли не показываться гостье на глаза, а Петунья, скрепя сердце, попросила закрыть проход на волшебную половину, оба они как огня боялись, что абсолютно нормальная, здравомыслящая и даже несколько приземленная Мардж заметит в доме всякие странности и нелепости. Тем более что у Мардж тоже остались не слишком приятные воспоминания о выходках Поттера и его дружка. В тот вечер Петунья с гордостью продемонстрировала щекастого румяного Дадли и его очередной молочный зубик и, вздохнув, рассказала грустную историю Гарри, уже переставшего хныкать по ночам, но все еще худенького и бледного. Рассказала, естественно, опустив всякую «чертовщину», зато вволю проехавшись по «какому-то старому мерзавцу», который объявил, что станет опекуном богатого сироты, а сам поспешил «пристроить» ребенка, да как пристроить! Подкинуть ночью на крыльцо с письмом, но без денег и документов, и даже к врачу по пути не заглянуть! – Убили, говоришь? – Мардж презрительно фыркнула – не по-моржовьи, а, пожалуй, по-тюленьи. – Ничуть не удивляюсь, этот ее Поттер просто напрашивался на неприятности! Так, говоришь, он был парень при деньгах? Может, за деньги и грохнули? – Кто знает, – Петунья поморщилась: манеры Мардж всегда казались ей слишком грубыми. – Если что и было в доме, бог весть, куда делось, а вот сейфы в банке целы. Один целевой на учебу для Гарри, и еще что-то, на что он получит право после совершеннолетия. – «Что-то»?! – Мардж даже, кажется, поперхнулась от возмущения. – Вернон, я тебе поражаюсь! Сами говорите, что где-то там мелькнул старый мерзавец, который мылился в опекуны, а если он уже прибрал все к рукам? Денежки себе, а мальчишку вам, словно мусор? – Что ты, – усмехнулся Вернон. – Все под контролем. Поверенный у Поттеров, скажу я тебе – палец в рот не клади, по плечо оттяпает! Мы с ним нашли общий язык, так что никаким левым опекунам не достанется ни пенса. – Вот это правильно, – энергично кивнула Мардж. – И все же не намучились бы вы с мальчишкой, – она покачала головой, откинув со лба Гарри челку и пощупав бледный, но все же видимый шрам. – Папаша его был гнилой, а дурная кровь есть дурная кровь. Прости, Пет, не хочу обижать твою сестру, но чем она думала, когда шла замуж за эдакого типчика? Или деньги глаза застили? – Видишь ли, гм, Мардж, – кашлянул Вернон. – Дурная кровь там скорее у одного папаши, чем у всей семьи. Предки, как мне сказали, были очень даже приличными людьми. Да сама посуди, дед Гарри лишил сынка наследства за его художества, а бабка оставила внуку этот дом и кругленький капиталец, да еще подробно оговорила, что все это именно для внука, а не для его папаши. А то, что причитается мальчишке к совершеннолетию, он сможет получить, только если будет воспитан, как дед с бабкой требуют. Ну и мы с Пет, ты не думай, намерены воспитать из племянника достойного человека. Мардж покивала одобрительно, и тут семейную идиллию чуть не испортил Дадли: ему вдруг взбрело зареветь и начать звать Тилли. К счастью, Мардж решила, что непонятное «ти-и» означает какую-нибудь игрушку, пообещала купить «племяшу» плюшевого бульдога, и Петунья быстренько увела детей спать. К еще большему (хотя и весьма сомнительному для крайне чистоплотной Петуньи!) счастью, Мардж приехала с молодым бульдогом Злыднем, которого она как раз дрессировала – сидеть и подавать голос по команде, ходить строго у ноги, не брать еду у чужих… Городской дом был тесен для щенка, а крохотный палисадник перед тротуаром, шириной не больше двух шагов, явно не годился для того, чтобы выпустить песика побегать. И на третий день Мардж уехала, обняв на прощанье брата, клюнув в щеку Петунью и категорически предложив летом приезжать к ней: мальчишкам полезно бегать на свежем воздухе, а не дышать выхлопными газами в центре Лондона. Дурсли предложением воспользовались, и с тех пор не раз гостили в деревенском коттедже Мардж. Петунья изрядно поволновалась поначалу, не наведет ли ту болтовня детей на мысли о всяких ненормальностях в их жизни. Но Мардж не подвела – как особа приземленная, все оговорки Дадли и Гарри она с чистым сердцем принимала за глупые детские фантазии. Мальчишки носились по лужайке, купались в надувном детском бассейне – на речку Петунья их отпускать боялась, и таскали за уши теткиных бульдогов. Единственное, что Мардж решительно пресекла – это попытки Гарри прокатиться на песике верхом. А на его грустное: «А я помню, как раньше катался… на огромном-огромном черном песике», – ответила, усмехнувшись: – Одно из двух, племянничек, или это был пони, или твой безголовый папаша в собачьем костюме! Потому что нормальная собака, уж поверь своей тетке Мардж, под седлом не ходит! – А без седла? – серьезно спросил Гарри. – Тем более, – по-тюленьи фыркнула Мардж, все, к удивлению Гарри, расхохотались, и вопрос катания на собаках был закрыт. В день, когда Дадли исполнилось пять лет, тетя Мардж окончательно признала, что Гарри не унаследовал никакой «дурной крови». Взрослые сидели в увитой диким виноградом беседке, мальчишки носились наперегонки со Злыднем, и Мардж вдруг сказала, кивнув на Гарри: – Был задохлик, в чем душа держится, а теперь худой, но шустрый, не дохлятина какая. Видать, порода такая, жилистая. Только, Пет, что ж он у тебя вечно лохматый такой?! – Тоже, видать, порода, – в тон ответила Петунья. – Стриги, не стриги, причесывай, не причесывай – вихры во все стороны. Хорошо, с Дадликом таких проблем нет. – Да, Диддикинс в нас пошел, – умиленно разулыбалась Мардж. – Настоящий Дурсль! То лето – лето, когда мальчишкам исполнилось по пять лет – вообще выдалось спокойным и счастливым. Гостили у Мардж, ездили всей семьей в Римини, потом, на день рождения Гарри, снова заехали к Мардж и вместо обещанных трех дней провели там прекрасную неделю. А потом вернулись в Поттер-хаус: мальчиков пора было готовить к школе. Собственно, что там было готовить! Купить все нужное – недолго. Попросить Тилли приготовить мальчикам комнату для занятий – и вовсе минутное дело. Зато бедной Петунье пришлось вправлять мозги Дадли и Гарри, чтобы те не вели в классе никаких лишних разговоров. Ни о Тилли, ни о бабушке Дорее, ни о волшебной половине дома. Ни, Боже упаси, о том, что родители Гарри были волшебниками! «Это секрет, – втолковывала Петунья, – и если вы его разболтаете, всем нам может быть очень плохо!» – Чем плохо-то? – дулся Дадли. – Да, и кому какое дело? – вторил Гарри. Петунья хмурилась, сердилась и уже близка была к тому, чтобы отшлепать обоих. Не объяснять же, что для нормальных людей все это – и Тилли, и бабушка Дорея, и волшебные игрушки, и летающие свечи – чертовщина и ненормальность, которая может здорово напугать! Сами-то они, слава Богу, как-то уже привыкли, но… – У них есть закон, – веско пояснил Вернон и оглядел мальчишек тем тяжелым, пристальным взглядом, который обычно приберегал для проштрафившихся подчиненных, но уж никак не для родных сына с племянником. – О секретности. Если нормальные люди узнают о волшебном мире, им сотрут память. – Но мы нормальные и знаем! – дельно возразил Дадли. – Дурак, – припечатал Гарри. – Ты мой брат, Диддикинс! А я из семьи волшебников, значит, и ты тоже! А вот если училке память сотрут… – То она задаст вам вдвое больше домашнего задания, потому что забудет, что уже задавала, – быстро продолжила Петунья. А то знает она этих детишек: сами-то они наверняка уже подумали, как будет здорово, если в школе забудут об их шалостях. – Этих с палочками тоже за такое наказывают… вроде бы, – буркнул Вернон. – Короче, Даддерс, Гарри, я не желаю проверять, что эти ненормальные могут сделать с нашей семьей, если вы распустите языки! Понятно? – Понятно, – вздохнул Гарри. – Мы никому не скажем. Дадли молча кивнул. Но на сердце у Петуньи все равно было неспокойно.