Нелюбимый

      Хибари сидел в своей квартирке, чинно распивая чай и то и дело подбрасывая хлебные крошки своему кенару. Однако впечатление умиротворенности было обманчивым: внутри всё лежало грузом, как обломки зданий после взрыва. Лишь пыль уныло стелется над тем, в чем тогда-то была какая-никакая, но жизнь.       Улетает домой. Домой. Навсегда. Это еще хуже, чем с Дино. Тогда Кёя сам сделал выбор, уезжая в другой город подальше от него — а сейчас от него ничего не зависело. Более того, Хибари ощущал себя так, словно теряет какой-то удачный шанс. Если он так и будет ждать, пока это испанское чудо (вище) улетит, то что-то упустит. Непонятная тоска буквально грызла сердце, не давая покоя.       В мозгу застревает безумная мысль. Совершенно идиотская — Кёя уверен, что ничего из нее путного не выйдет. Однако… Что он теряет? Антонио улетает уже завтра, и, вероятней всего, больше он сюда не вернется. Да и он не кажется человеком, который выдаст чужой секрет. Есть надежда, что он поймет. Поймет и примет. Хибари ненавидит себя за эту слабость, однако тело действует отдельно от ума. … И вот он уже стоит у дверей съемной квартирки уже бывшего учителя танцев. Отбрасывая сомнения и скрытые страхи («А вдруг он занят? С Сасагавой или еще с кем? А может, у него есть девушка, он просто не говорил? Он откажет и высмеет за идиотскую просьбу! Стыдно… страшно…»), Хибари жмет на кнопку звонка, отрезая себе пути к отступлению.       За те секунд пятнадцать, что Антонио шел до двери, Кёя успел ощутить волну страха («У меня еще есть возможность скрыться!») и задавить ее («Если что, изобью и пригрожу!»). Щелкнул замок, и взору Хибари предстала удивленная моська испанца.        - О, Кёя-кун! Не ожидал! Заходи, — он посторонился, без лишних вопросов пропуская японца в дом. — Правда, у меня небольшой бардак, пока я собираюсь, но мне уже чуть-чуть осталось. Я решил сложить все вещи сейчас, чтобы завтра я мог выспаться — всё равно мне после обеда вылетать.       Несмотря на то, что Кёю всегда раздражала вот такая пустая торопливая болтовня, сейчас он слушал этот голос, впитывая последние воспоминания о нем в себя.       Антонио провел его в небольшую комнатку — стол, стул, шкаф, кровать, на которой лежал почти полный чемодан. От этого зрелища сердце Хибари снова сжалось, но виду он не подал, присаживаясь неподалеку.        — Что привело тебя ко мне? — поинтересовался Антонио, продолжая складывать вещи. — Что-то случилось?       Хибари неопределенно пожал плечами, не представляя, как он выскажет всё то, на что решился. Говорить красивыми намеками он никогда не учился — считал, что это глупо и бессмысленно. Нужно называть вещи своими именами и выражать свои чувства прямо. А теперь… Теперь было стыдно сказать то, что он собирался сказать. Так, хватит! Хватит вести себя, как влюбленная школьница на первом свидании!        — Фернандес.        - М? — Антонио аккуратно уложил рубашку в чемодан и повернулся, вопросительно вскидывая брови.        — Я хочу тебя.       Тяжелый Кёин взгляд мог бы растопить свинцовую дверь. Антонио неверяще моргнул, отступил на шаг назад, сглотнул. Занервничал.        — Ты шутишь? — взглянул в холодные серые глаза японца. — Ты всерьез это говоришь?        — Я не люблю тебя, но я хочу тебя, и ты менее отвратителен, чем другие травоядные. — А в груди клокотало непривычное мягкое и словно пушистое чувство. Но показывать свою невольную слабость нельзя.        - Оу, — выдавил Антонио и замолчал, изучая Хибари серьезным взглядом. — Эм… прости, но я… не могу тебе ответить тем же. Мне девушки нравятся. Ты хороший человек, но…        — Не нужно уговаривать меня, я знаю, — отрезал Хибари, чувствуя себя очень странно: словно поезд, идущий под откос. Страшно любопытно, что же будет дальше, хотя опасностью и неприятностями так и веет. — Вообще не понимаю, зачем я тебе это говорю.        — У тебя точно всё в порядке? — осторожно уточнил Антонио, подсаживаясь к нему. — Тебя только это беспокоит?       Такой мягкий голос… Хибари бросает суровый замкнутый взгляд и… просто не может отвести взгляда от зеленых глаз, излучающих беспокойство. Беспокойство за него, Кёю.        — Я заметил, ты всегда очень напряженный и сдержанный. Я не задумывался, но, наверное, тебе сейчас очень плохо, раз ты пришел прямо ко мне и так честно говоришь о своих чувствах.        — Ты не психоаналитик. И я не люблю тебя.        - Ну, может, я и вправду не психоаналитик, но, думаю, причина, по которой такой гордый человек, как ты, пришел ко мне, весьма серьезна, — испанец замолчал. «Если он хочет, чтобы я ему всю свою жизнь начал исповедовать, то пусть даже не надеется», — подумал Хибари, готовясь встать и уйти. Мда, эта ночь будет полна упреков самому себе, гнева и ярости на себя, стыда до тех пор, пока Фернандес не улетит в Европу.       Но неожиданная мысль остановила: «А что я теряю?» Он не желал признаваться самому себе, что сейчас, когда кто-то проявил внимание и сочувствие, ему стыдно и неловко принять это. Конечно, это не симпатия в том смысле, о котором где-то в глубине души мечтал Кёя, как и любой влюбленный, но хоть что-то. Уж лучше, чем отвращение или презрение. Или равнодушие.       Хотя… Нет, поддаваться на провокации нельзя. Или…       Легко и ненавязчиво легшая на его колено рука Антонио послужила нажатием на курок. Возможно, для самого испанца такое прикосновение было в порядке вещей, но для непривычного к этому японца — взрыв давно спящего вулкана.       В сухих колючих фразах, повествовавших о непростой в моральном плане жизни, сквозили неприкаянность и одиночество. Выдохнувшись, Хибари нервно облизнул губы и ушел на кухню за стаканом воды — в горле пересохло после долгой речи. Наливая воду, он ощущал спиной присутствие Антонио, всё это время молча внимавшего его словам.        — Давай сделаем так, как делаем мы в Испании, — Антонио полез в шкафчик и вытащил оттуда полупустую бутылку вина. — Я не пьяница, — предупредил он, встретив недовольный взгляд серых глаз, — это за три месяца ушло всего половина. Так вот, мы выпьем, и тебе полегчает. В хорошей компании можно немножко, — он неловко улыбнулся. — Давай?        — Ненавижу пить. — Но в душе Хибари уже был согласен на всё. В конце концов, не ребенок уже, может отвечать за себя.        — Зачем же так категорично? — рассмеялся Антонио, сбрасывая напряжение, возникшее после признания Кёи и его исповеди. — По паре бокальчиков, не страшно! Вернее, стаканчиков, ведь бокалов у меня нет, — он откупорил бутылку и разлил напиток по ёмкостям. Протянул один Кёе:        — Идем обратно? Там удобней. … Настольная лампа отбрасывала тени на стены, ветер негромко шумел за окном, из включенного ноутбука лились медленные испанские мелодии. Хибари чувствовал себя, как… как не-Хибари: размякшим, слишком спокойным и расслабленным. Они с Антонио сидели бок о бок на кровати и медленно потягивали вино; периодически испанец задавал какие-то вопросы о нем, Кёя отвечал привычно односложно, но более мягким голосом, не звенящим сталью и дисциплиной, как обычно. Вино согревало изнутри, но в большей степени согревало внимание и искреннее участие Антонио. А еще они сидели так близко, что почти касались друг друга, и Хибари почти не нервничал из-за этого. Почти. Только если чуть-чуть.       Из динамика ноутбука певец затянул густое и тоскливое «Besame mucho», и атмосфера слегка переменилась: Хибари вспомнил, с каким чувством ее пел Антонио.        — У тебя лучше вышло, — заметил он, совсем не думая о том, что хвалит травоядное, невольно съевшее столько его нервов.        — Спасибо, — слегка покраснел то ли от выпитого, то ли от неожиданной похвалы Антонио.       И это коротенькое слово послужило последней каплей: отставив свой стакан, Кёя решительно прижался к его губам, отдающим красным вином и солнцем. Поцеловал жестко и немного агрессивно, в неосознанном порыве отчаяния заявляя свои права на этого человека, хотя этих прав он и не имел.       В первый момент Антонио замер, явно потрясенный таким выпадом: округлившимися глазами он уставился на Хибари, не веря происходящему. Затем он словно вынес для себя какое-то решение и сам потянулся к нему. Испанский поцелуй вышел ласковым и сладким, затянувшимся под мурлыканье певца. И Хибари понял, что окончательно теряет власть над собой и над событиями, поначалу неуверенно, затем более спокойно позволяя себе касаться неожиданного партнера — крепко придерживая его руки и плечи, давая понять, кто главный.        — Ты не совсем правильно делаешь, — прошептал Антонио, сочувственно улыбаясь такой реакции. — Совсем не умеешь обниматься, хех. Я научу тебя, — вокруг Кёи обвились руки, мягко притягивая к столь желанному телу.       Кёя ненавидел поддаваться кому-либо — ни в каком виде. Однако этой ночью он расслабился, позволяя Антонио взять верх. Разумеется, Хибари прекрасно понимал, что сострадательный испанец попросту пожалел его, и только поэтому согласился на близость. На последнее внятное и разумное замечание Кёи: «Ты же натурал» Фернандес пробормотал что-то про бутылочку и своего друга-француза, не вдаваясь в подробности — он был слишком занят, покрывая нежными поцелуями японские плечи, явно действуя по наитию, действуя, как будто бы его партнер был девушкой. Впрочем, для Хибари это не играло никакой роли — главное, что Антонио был здесь, делая то, о чем он, Кёя, только фантазировал, даже не мечтая.       А потом он взглянул в темные в полумраке глаза — и в них читалась если не любовь, то нежность и ласка. Видимо, что-то вроде самообмана: увлеченный жалостью, Антонио сам себя убедил в неких излишне положительных чувствах к Хибари. Скорее всего, он это делал не нарочно, а вполне искренне, размягченный вином и сочувствием. Иногда излишне добрый — вот откуда эта попытка дать Кёе возможность почувствовать себя любимым и нужным. Суррогат любви, так сказать — но для отчаявшегося Кёи сойдет и такой вариант.       До чего же странно было плавиться в чужих объятиях — почти любовных! Странно и приятно. С Антонио даже такая постыдная вещь, как секс, казалась абсолютно нормальной и естественной. Поначалу Хибари был груб и резок с ним, и это испанцу не нравилось. Но через некоторое время японец приноровился: Фернандес не пытается выглядеть брутальным и показать свое превосходство. За понимание (или хотя бы попытку такового) с ним можно побыть и мягче. Непривычно было расслаблять пальцы, чтобы они плавно скользили по чужой коже, а не впивались в нее, демонстрируя власть. Непривычно было позволять кому-то такие вольности — трогать везде, где он пожелает. Впрочем, Антонио уточнял каждую новую возможность вопросительным взглядом или коротеньким «Можно?», чем удивлял плохо соображающего от накативших эмоций Кёю. Он, Хибари, спрашивать бы не стал — не спрашивал и сейчас. В конце концов, он не девчонка-девственница. Но если Антонио так спокойней… то пусть мается ерундой даже во время секса.       А после стало вовсе не до каких-либо мыслей — испанская страсть захватила с головой. Было жарко, нежно. До безумия хорошо. Опомнился Кёя только в тот момент, когда с его губ всё же сорвался до этого едва сдерживаемый, полный бьющих через край эмоций стон, в котором легко можно было услышать «Тони!» И под его горящим ласковым взглядом Хибари впервые в жизни ощутил себя любящим и любимым взамен. … — Я не жалею, что так вышло, — заявил Кёя в темноте спальни. Антонио звонко чмокнул его в плечо и обнял крепче, поднимая вопросительный взгляд. — Я осознаю, что это было просто… снятие напряжения. Не думай, что я буду преследовать тебя или докучать.        — Я знаю, что ты не из таких людей, — тихо произнес Антонио. — Но давай ты не будешь об этом говорить сейчас. Мы и так оба знаем, что будет дальше. Buenas noches, niño*, — он прижался к Кёе, доверчиво закрывая глаза.        — Что за травоядная беспечность, — прошептал Хибари, поворачивая голову так, чтобы щекой касаться слегка вьющихся волос. Спать рядом с кем-то было неудобно, но ради воспоминаний — горько-сладких и болезненных — он решил пожертвовать привычным комфортом. Откуда-то изнутри начинало пробиваться чувство вины — вины за то, что вынудил Антонио поступить именно так. Впрочем, утомленный страстным любовником, он решил пока не думать об этом и быстро уснул. ***        — Удачи, испанское травоядное, — ничто в Хибари не говорило о том, что менее десяти часов назад он отчаянно прижимал к себе, целовал и стонал от прикосновений того, кого сейчас провожал. Ничто в лице не выдавало разрывающегося на куски и истекающего кровью сердца.        — Тебе тоже, Кёя-кун! — радостно улыбнулся Антонио, затем резко посерьезнел: — Держи меня в курсе дел, хорошо? Я нашел тебя на Фэйсбуке, так что если что — пиши. Я всегда готов тебя выслушать и помочь советом. Извини меня за мой вчерашний порыв — это всё испанская страстность! — он смущенно улыбнулся. — Я надеюсь, что ты не сердишься на меня.        — Я сам этого хотел, травоядное, — Хибари несильно пихнул Антонио в плечо. — Иди уже. — «Чем дольше ты рядом, тем хуже» Он помнил, с какой болезненностью разваливалась утренняя иллюзия любви, когда он обнаружил себя в объятиях столь желанного человека. Ну что ж, свое он получил — по крайней мере, с ним было хорошо со всех смыслах. А на большее рассчитывать глупо.        — Buena suerte! ** — попрощался Антонио и ушел, напоследок улыбнувшись Кёе через плечо. И эта теплая улыбка и красивый оборот головы, ощущение еще ночью скользившей под пальцами загорелой гладкой кожи и чувство душевного равновесия (хоть и временного) навсегда останутся в памяти Хибари. Через полгода       Антонио сдержал свое слово. После той ночи он начал испытывать сочувствие и симпатию по отношению к Хибари Кёе, хотя корнем этих чувств любовь не являлась — просто человеческое участие. Тогда Антонио и правда действовал на порыве эмоций. Он просто ощутил, что… может быть, стоит «полюбить» Кёю хотя бы на несколько часов? И тогда испанец и правда был почти влюблен в него. Что поделать, увлекающаяся и умеющая сочувствовать натура!       Сейчас жизнь Антонио вошла в привычное для него русло: он открыл свою танцевальную студию, познакомился с девушкой, которая теперь уже стала его невестой… Всё было замечательно. Но о Хибари он не забывал, периодически вылавливая его в Фэйсбуке и спрашивая о жизни. Не то, чтобы он контролировал бывшего случайного любовника — вовсе нет! Испанец просто боялся, что после того эмоционального порыва сердце Кёи будет окончательно разбито, он потеряет смысл и вкус жизни и покончит с собой.       Но, насколько мог судить Антонио, всё было в порядке. Хибари отписывался короткими сухими фразами, так похожими на его обычную манеру общения. «Всё как всегда», «Всё нормально», «Всё в порядке». Конечно, не удовлетворенный такими ответами Антонио пытался узнать больше, но не удавалось — то ли Хибари по привычке скрывал свои тайны, то ли не желал делиться ими с тем, кто невольно разбил ему сердце. Но он был жив и здоров — а это главное. Хотя каждый раз, когда Антонио писал ему очередное сообщение, в сердце сжимался червячок стыда за свой порыв сделать как лучше. Сделал ли он той ночью лучше для Хибари?