Нелюбимый

      Группка студентов собралась под кабинетом, где проходил финальный зачет. Компания девушек и парней о чем-то очень подозрительно шушукалась, сидя на подоконнике и обмениваясь какими-то бумажками. Хибари не был бы Хибари, если бы прошел мимо столь явного и вопиющего нарушения дисциплины.       Подкравшись так тихо, как умел только он, Кёя молча сверлил ребят взглядом. Этот взгляд нельзя было не ощутить: смолкнув в тяжелой свинцовой тишине, студенты обернулись на главу Дисциплинарного Комитета — самой пугающей организации во всем университете. Даже ректор так не ужасал, как всего лишь имя Хибари Кёи — ярого поборника порядка и правил.        — Обмен шпаргалками, — Хибари вынес вердикт сжавшейся на подоконнике компании. — Прямо перед кабинетом соответствующего преподавателя за пятнадцать минут до начала зачета.       Судя по побледневшим лицам, все ребята уже успели представить себе самые жуткие пытки, каким подвергал их мысленно Хибари. Столь серьезный и нечестный проступок не пройдет даром для излишне наглых и самоуверенных студентов. Хибари сообщит «наверх» в самых худших выражениях, преподаватели будут коситься и придираться еще очень долго, а при попытке сопротивляться его Комитет будет тут как тут. Жестокое избиение будет выставлено как случайность.       Забрав шпаргалки у расстроенных и напряженных студентов, Хибари собрался было уйти, однако был остановлен. И дело не в том, что рука, легшая на его плечо, была очень сильной, вовсе нет — но это была его рука.        - Эй, зачем же так жестоко? — теплый голос с ярко выраженным акцентом прозвучал совсем близко. Слишком близко. Хибари с трудом сдержал лицо: по телу прошлась приятная волна немножко колкой сладости, тонкие волоски на шее встали дыбом.        — Жестоко? — бросил он привычно холодным тоном, легким движением плеча скидывая руку и оборачиваясь, одновременно отступая на шаг назад: Антонио снова стоял слишком близко. Наверное, для испанцев это нормально, но для японцев — непривычно и неприятно.        — Ну да! — удивленно воскликнул испанец, вскидывая брови и закидывая спортивную сумку на плечо: его рабочий день уже закончился. — Хочешь, чтобы ребята совсем провалили свой зачет? Верни им шпоры, они прочтут, но, допустим, их не понесут в кабинет. А вообще, главное — чтобы не поймали, верно? — он шаловливо подмигнул немного расслабившимся ребятам: немедленная казнь отменялась.        — Ты ведешь себя недостойно преподавателя, — процедил Кёя, не утруждая себя вежливостью. Этот испанский наглец был его ровесником либо на год-два старше, а эта не та разница в возрасте, согласно которой стоит церемониться — так посчитал Хибари. Да и сам Антонио был явно не против.        — Да ла-адно, Кёя-кун! — засмеялся Антонио и перебросил сумку на другое плечо. — Ты же сам студент, где рабочая солидарность! Это ты очень уж принципиальный! Дай ребяткам шанс! Они постараются всё выучить на десять минут, правда? — он обратился к компании, тут же мелко-мелко закивавшей в знак согласия. — Студенты вообще удивительные создания, совершают невероятные подвиги в минимальные сроки. По себе знаю, — он мечтательно заулыбался своим воспоминаниям, не замечая, как Хибари любуется этой улыбкой, казавшейся ему самой прекрасной на свете. — Так что, ребята, вперед! — испанец подбадривающе кивнул студентам, явно счастливым оттого, что преподаватель на их стороне и посему быстренько исчезнувшим из их поля зрения. Шпаргалок они не забрали.        — Ты ведешь себя в высшей степени некомпетентно, — припечатал Хибари, чувствуя садистское удовольствие, упрекая Антонио. Но тот вовсе не расстроился.        - Ну, я просто понимаю их. Один раз списать можно. Ну, или два, — коротко засмеялся он, — но не постоянно, это точно.        — Фернандес. Ты хочешь, чтобы я и на тебя пожаловался в администрацию? Ты нарушаешь правила… Но испанец совершил невероятный поступок — такого не было еще со школьных времен. Он бесцеремонно перебил Хибари:        — Я понял твою точку зрения, и ты тоже прав. Но ребята уже ушли, так что дадим им шанс, верно?       Пока Кёя неверяще молчал — как так, кто-то посмел перебить его! — Антонио уже хлопнул его по плечу и ушел, напевая себе под нос что-то на родном языке.       Победа была за испанцем. И этого гордость Кёи выдержать не могла. Но… но и подставлять его за плохое поведение он тоже не хотел. По логике вещей — должен был, но… Каждый раз, когда Кёя думал об этом случае, то ясно понимал, что не будет выдавать этот некомпетентный момент. Тем более что учителем танцев Антонио был просто превосходным, а хорошее выступление было важным для предстоящего летнего концерта.       Но всё равно — перебивать его Антонио не имел никакого права. И сошло это ему с рук только потому, что он учитель. По крайней мере, так убеждал себя Кёя. ***       Хибари бездумно наблюдал за тем, как лепестки цветущей сакуры танцуют в воздухе. Он медленно шагал по двору во время обеденного перерыва, следя за дисциплиной и сбавляя уровень оживленности и беспечности вокруг себя — как акула, вызывающая трепет одним своим видом.       Неожиданно в его поле зрения показался Антонио. Он шел необычайно быстро даже для него, а улыбкой мог бы осветить полярную ночь. Кёе стало противно от этого неприличного и откровенного счастья — типичное травоядное! Хотя, может, ему стало противно, потому что в глубине души он завидовал ему, его беспечности… тому, что у него есть поводы выглядеть и быть таким радостным.        — Estoy tan contento! — с восторженным возгласом он буквально подлетел к Хибари и… обняв его, закружил, слегка приподняв над землей. — Gil ha ganado! Muy feliz por el! * — он радостно тараторил это, жмурясь от переполнявших эмоций и словно не замечая шока «жертвы». – О, извини, я запутался в языках! Мой друг-байкер, Гилберт, победил в городских соревнованиях! Я так, так счастлив за него! — он снова стиснул Кёю в крепких испанских объятиях, смеясь и игнорируя потрясенные взгляды студентов.       Для Кёи неожиданный порыв эмоций объекта воздыханий просто-таки шарахнул молотком по обнаженным нервам. Стыдно признать, но в самые первые секунды он решил, что… как же неприятно об этом думать и признавать эти ужасные в своей нелепости и наивности мысли… решил, что Антонио хочет высказать ему свои чувства. Но нет, дело в том, что из-за повышенной экспрессивности он просто желал поделиться радостью за друга с кем-нибудь. Первым на его пути попался он, Хибари. Встреть он кого-либо другого — ту же Сасагаву Кёко — Антонио полез бы обниматься к ней. Сейчас для испанца нет никакой разницы, кто в его объятиях.       И снова эта беспричинная боль в груди, сдавливающая легкие и пробегающая неприятным морозом по коже. И приятны эти объятия, эта близость, этот радостный голос возле уха и теплая щека, прижимающаяся к его виску — и ненавистен контраст того, что душа и мысли Антонио далеки от него.        — Что ты себе позволяешь, травоядное? — «ощетинившись», словно ёж, Хибари отталкивает испанца с такой силой, что тот едва не сбивается с ног.        — Прости-прости, не сдержался! Я такой эмоциональный! — беспечно и немного смущенно смеется Антонио, чеша вихрастый затылок. — Но такое событие!       Хибари самым абсурдным образом завидует ему. Ненавидит за внутренний свет — и любит за это же. ***       Одним тихим весенним вечером Хибари совершал прогулку по парку, любуясь розовым небом и золотистыми перышками облаков на нем, слушая ровный гомон большого города, голоса людей, детей, звуки проезжающих вдалеке машин. Неожиданно до его ушей донесся знакомый мягкий и теплый голос, под бренчание гитары напевающий известное во всем мире «Besame… Besame mu-ucho-o…». Сердце ёкнуло, ноги сами повели Кёю к источнику музыки.       Под сенью дерева на лавочке сидел Антонио с гитарой. Любовно перебирая струны и прикрыв глаза, он с отстраненным лицом тянул слова, словно наслаждаясь звучанием родного языка. Играл он явно не на публику: вокруг никого не было, а он, видимо, и не искал аудитории.       Хибари стал неподалеку, с независимым видом прислонившись спиной к дереву, и погружаясь в сказочный голос, его волшебно звучащие ноты, обволакивающие мягкостью, словно теплым пледом, сладко согревающие, как горячий шоколад.        — Besame, besame mucho       Como si fuera esta noche la ultima vez… — в голосе звенела тоска — реальная ли? навеянная грустной песней? — по кому-то очень далекому, горячо любимому, но недосягаемому. Эта песня глухой болью отзывалась в груди Хибари; хотя он не понимал слов, однако голос Антонио говорил ярче любых фраз.       Неожиданно испанец открыл глаза и повернул голову, поворачивая ее к стоявшему за его спиной Кёе. Глядя прямо в его глаза, он продолжил петь, не отрывая проникающего в самую глубину души взгляда. В какой-то миг безумная мысль о том, что эта прекрасная песня как-то относится к нему, Кёе, промелькнула в голове, но…       Но тут Антонио беззаботно улыбнулся и брякнул пальцами по струнам, обрывая мелодию. И словно внутри что-то оборвалось, холодком пахнув прямо в теплую сердцевину.        — Понравилось мое пение? Честно говоря, я не певец, я танцор, но вот — и на гитаре умею, и подпеваю. Умеешь играть на гитаре? Если нет, хочешь, научу? — Антонио вопросительно смотрел на молчащего Хибари, старательно изображавшего ледяную статую.        — Не собираюсь заниматься такой ерундой. Что ты вообще здесь делаешь?        — А что, запрещено играть на гитаре в парке? — прищурился Антонио и снова бряцнул по струнам.        — Ты учитель, а ведешь себя…        — Да-да-да, но знаешь, что я тебе посоветую? — снова с невероятной бесцеремонностью перебил его Антонио. — Веселись, пока есть возможность! И какая разница, кем я работаю? Я не делаю ничего плохого.        — Это бессмысленно, — отрезал Кёя.        — Ну не скажи, — серьезно возразил Антонио, тихонько бренькая кончиками пальцев по струнам. — Музыка, танцы, песни делают нашу жизнь ярче и прекрасней. Я видел, как ты слушал меня, тебе очень понравилось. Искусство — это вообще прекрасно. Оно меняет нас к лучшему.       «Всё-то ты видел!» — Ерунда, — Хибари надменно повернул голову в сторону. Фернандес рассуждает как типичное травоядное: красиво, меняет к лучшему… Бред.        — Как знаешь, — пожал плечами Антонио и неожиданно начал играть что-то быстрое и веселое, запел жизнерадостную песню, притоптывая ногой в такт музыке. Проходившая мимо парочка заулыбалась, парень обнял девушку, и оба начали танцевать под исполнение Антонио: немного угловато и неловко, зато искренне сияя влюбленными глазами в адрес друг друга. И сам испанец сиял, глядя на них — глядя с радостью и доброжелательностью.       Эта идиллия заставляла всё внутри Хибари переворачиваться тяжелыми камнями с острыми углами. Он поторопился уйти, кляня себя за то, что остался.       Весь оставшийся вечер этот случай не лез из головы, этот голос звучал и звучал в ушах — очередная бессонная ночь Хибари обеспечена. ***        — Великолепно! — захлопал в ладоши Антонио по окончанию финальной репетиции перед соревнованием кафедр. — Просто чудесно! Если вы так же постараетесь и на самом концерте, то точно выиграете! — Дело было в том, что каждая кафедра готовила свой номер, а эта обратилась к учителю танцев с просьбой помочь с хореографией. Специалист по танцам мигом согласился, уточнив, что он вообще за дружбу, а не победу. Но сейчас, глядя на студентов, он не мог сдержать гордости за них.       Пришедший для оценивания номера Хибари молча стоял в углу, распространяя вокруг себя темную ауру. Выступление было очень хорошим, но Кёя думал сейчас не об этом. Сейчас его занимала одна мысль: лето. Лето. Каникулы. Многие разъезжаются… и Антонио тоже улетает домой, в Испанию. Целых два месяца без него. Два месяца не видеть солнечной улыбки, не слышать теплого веселого голоса, не ощущать его согревающего присутствия — пусть не совсем рядом, но всё же неподалеку. С Дино лето превращалось в целую пытку — пытку ожиданием осени, тоской и меланхолией. Конечно, эта грусть не выражалась задумчивым слащавым взором в дождливое окно и литрами чая, вовсе нет. Дни тянулись по обычному графику. Но само ощущение заброшенности и тоски по выдуманному образу, вложенному в живую оболочку, убивало любые попытки оживиться и наслаждаться жизнью в полной мере.       Похоже, Кёю ожидает очередное ядовитое лето — как ни мерзко ему признавать эту абсурдную зависимость от Антонио. Хотя разве что-либо изменилось бы, если бы испанец остался? Хибари вряд ли подошел бы к нему с попыткой подружиться, они вряд ли проводили бы время вместе. Просто вместе. В компании друг друга. Хибари Кёя слишком горд для каких-либо близких отношений с травоядным — даже когда одержим им. Наверное, если бы Антонио был девушкой, Кёя бы не побоялся просто подойти и взять то, что ему нравится. И она бы не посмела отказать ему — в этом Кёя был уверен. Чисто по-человечески ему никогда не отказывали ни в чем. Не захотела бы — заставил. Парня же не заставишь, особенно явно сильного духом. Не заставишь быть рядом, если он не хочет этого.       Через несколько дней Хибари наблюдал за конкурсом, оценив педагогическую работу Антонио на высший балл.        — Могу тебя поздравить, — снизошел он до сухих слов после концерта, останавливая испанца по дороге из университета.        — Спасибо! — просиял тот. – Рад, что ты оценил! Я еще снял на видео их всех, дома покажу. Я же домой улетаю, вот, заявление написал. Мой срок пребывания закончился, так что… — он весело пожал плечами. — Через неделю улетаю. Как раз завершу все дела тут…       Он болтал что-то еще, но Хибари уже не слушал: внутри всё застыло тяжелым камнем, придавливающим внутренности к ногам.       Антонио улетает навсегда. Он больше не вернется в Японию. Никогда.