По следам своей удачи.

Сам не ожидал, что она эта глава так вырастет. Намечено было куда меньше. Но, как говориться, чем больше текста - тем больше и ошибок! Удачи в поисках!       Приятная предутренняя прохлада ласкала открытое лицо, прогоняя прочь навалившуюся сонливость. Вездесущие звуки пробуждающегося леса окружали, лезли в голову, заставляли прислушиваться, мешая концентрации и сбивая внимание. Легкий шорох с одной стороны, громкий хруст с другой, легкая трель с третьей — все это сбивало, дезориентировало и отвлекало, вынуждая озираться в поисках нарушителей спокойствия. Каждый лишний шум, отличный от завывания ветра или шума трепыхающейся листвы и травы, был долгожданным и желанным. Они ждали ее… Ждали уже вторую ночь подряд.       Терпение же закончилось уже на первую…       Чуть больше года минуло с его первой в этой жизни стрельбы, не самой удачной, но, тем не менее, успешной, и чуть меньше с начала шатаний с Манабу.       Да, с того момента, моя жизнь не слабо так преобразилась. Исчезло ощущение цикла, в котором я изо дня в день подвергал свое молодое тело физическим нагрузкам, засыпая с вездесущей болью и смирением перед муками завтрашнего дня. И виной этому разрыву порочного круга пыток и истязательств над собой было лишь одно единственное изменение.       Манабу впервые взял меня с собой в лес.       Это крошечное, казалось, событие настолько сильно повлияло на ставший уже привычным ритм жизни, что о былом я уже не вспоминал. И всему виной были постоянные, непрекращающиеся походы вглубь леса.       Если раньше я точно знал весь свой распорядок дня, начиная с утреннего завтрака и кончая ночными метаниями по кровати в страхе перед собственными кошмарами, то теперь все сильно сместилось. Даже поздним вечером, просто стоя и вколачивая в толстый ствол дерева на удалении сорока метров стрелу за стрелой, можно было ожидать охотника с очередной безумной идеей, воплотить которую надо было «ну прямо сейчас».       Нельзя сказать, что я был сильно против. Наоборот, каждая прогулка была для меня едва ли не наградой за упорные труды, хорошее поведение и блистательные успехи. Мне дико нравились эти длительные прогулки, во время которых я из раза в раз узнавал нечто новое.       Манабу не скупился на разговоры, постоянно рассказывая мне о повадках животных, демонстрируя разнообразные следы, указывая на съедобные и просто полезные растения, в то время пока я с завистью наблюдал за его легкой, почти невесомой походкой. Казалось, он не просто двигался, а почти парил над сухими листьями, выступающими корнями и местами высокой травой. Если бы лес был полностью живым организмом, думал я, то и он не смог бы заметить даже намека на присутствие охотника — настолько он был незаметен. Создавалось впечатление, что Манабу мог пройти сквозь любые буреломы не то что не сбив, а даже не пошевелив ни единого листочка на низко висящих ветках.       Другое дело я. Мои попытки максимально точно скопировать движения наставника были более чем смешными и успеха не возымели — трава под ногами шуршала подобно сухому сену, ветки ломались, треща на весь лес, а собственное громкое дыхание распугивало всю дичь вокруг. Некоторое время Манабу принципиально ничего не объяснял, не давал советов, кажется, предпочитая быть примером для неумелого подражания, но оставшись несколько дней подряд без весомой добычи, поменял свою позицию. С тех пор рассказы о лесной живности чередовались с краткими, но емкими советами мне лично.       «Ступай легче» — говорил он, когда куропатка, заслышав мое приближение, мгновенно скрывалась в пышном кустарнике. «Придерживай ветки или отгибай их если они тебе мешают» — шипел Манабу, слыша очередной треск позади себя.       Я лишь кивал и внимал его советам — в вопросах передвижения по лесу и опыт, и знания были на стороне охотника. Его авторитет в подобном деле был столь неоспорим, что даже моя непокорная, горделивая натура его признавала и искренне желала перенять эти умения. Я не сопротивлялся, радуясь, что во мне вновь проснулась жажда знаний, погибшая, как мне казалось, еще в подростковом возрасте.       Манабу это заметил, и поток вываливающейся, как снег на голову, информации только возрос. Вот мы прошли мимо неприглядного кустика с питательными корешками, вот ночная лежка зайца, вот кусочки лисьего меха, повисшие на колючих ветках очередного растения — охотник был попросту не остановим. Краткие факты сменялись недлинными рассказами, расписывающими тот или иной способ охоты, которые в свою очередь уступали место практическим демонстрациям. Так, первый убитый охотником заяц, был встречен моим радостным возгласом, а подстреленная, пусть и без меня, лиса вздохом восхищения и легкой досадой — уж больно красива она была, чертовка. Кабан же…       Кабан сумел отличиться, вразумив неразумного меня.       Я бы так и не придал охоте должного внимания, если бы не та злополучная встреча. Когда неожиданно выскочившая из-под кустов куча мяса с легкостью сбила меня с ног, чудом не насадив на клыки и не затоптав, мне буквально пришлось проникнуться к дикой природе уважением. Ей явно было, что противопоставить нашим лукам — четыре стрелы по бокам кабана и одна в шее намекали на это более, чем прозрачно. Он стал первой крупной добычей добытой Манабу со мной в паре. Он стал добычей, что заставила себя бояться. Природа, наравне с охотником, давала мне свои уроки.       Продолжали меняться не только мои занятия, но и я сам. Круглыми сутками пропадая в лесу, я забывался, отстранялся от внутренних проблем и противоречий, постепенно проникался этой простой, но увлекательной жизнью, этим ремеслом и промыслом. Кошмары, посещавшие меня раньше едва ли не каждую ночь, отступали, а яростное пламя, будто пожирающее меня изнутри — ослабевало. Жизнь налаживалась, окружающий мир вновь наполнялся красками. Гнетущее чувство чуждости этому миру постепенно исчезало… И долгое время этот факт ускользал от моего внимания…       Со временем и я смог пустить свою первую стрелу по живой мишени, правда идти к этому пришлось слишком уж долго. Четыре десятка стрел подряд мне потребовалось всадить в десятисантиметровую мишень с сотни моих детских шагов, прежде чем Манабу дал свое добро.       И прыткий заяц, улепетывающий по небольшой лысой опушке, стал моим первым убитым живым существом в этом мире. Право, стоило надеяться, что и последним…       В момент, когда Манабу сказал «мы идем за лисой», я едва ли не запрыгал от охватившего меня предвкушения. Это была одна из самых ожидаемый мною встреч — борьба с действительно хитрым зверем. Кто выйдет победителей из битв двух смекалок? Кто кого перехитрит? Чья изобретательность или даже наглость возьмет вверх над вражеской? Я, еще в своем первом далеком детстве, воспитанный на советских и зарубежных мультфильмах, в которых наглядно демонстрировали лисье лукавство, смел надеяться на интересное противостояние, а не на простой отстрел.       «Лиса так просто не дастся», — наивно полагал я. Реальность же в очередной раз плевать хотела на мои ожидания.       Охота на лису оказалась до боли простой и примитивной засадой с заранее заготовленной приманкой и это… Это было едва ли не подлостью по отношению к такому животному. Я вознегодовал и мое возмущение быстро оформилось в громкие, необдуманные слова, красочно расписывающие мои задетые чувства…       Тогда-то Манабу впервые взглянул на меня как на наивное дитя… И это было унизительно.       — Охота это не игра, Акио, — объяснял мне он, во всех смыслах взирая на меня сверху вниз. — Охота это битва, в которой, как и в любой другой, есть победитель и проигравший. Охота это борьба за жизнь, где ты либо забираешь чужую, чтобы продлить собственную, либо дохнешь с голоду. Помни это и не думай о своей добыче никак иначе, кроме как о цели.       Повторять не требовалось — благодаря всплывшим перед глазами картинам возможного будущего, я проникся с первого раза. Мое сознание, будто издеваясь, рисовала сцены лесных погонь, когда на хвосте висят не взбешенные кабаны, а смертоносные шиноби, засад, удачный выстрел из которых мог решить исход намечающейся стычки без пролития собственной крови, разведывательных операций, где жизнь напрямую зависит как от моей скрытности, так и от решимости ликвидировать врага в случае необходимости. И все эти страшные картины пугали меньше, чем осознание того, что они могли быть правдивыми.       На этом закончились мои наивная вера в честное соревнование между охотником и жертвой…       И вот, шестилетний ребенок вместе с тридцатилетним охотником уже вторую ночь сторожили очередную лисицу. Сторожили, расположившись на широких ветвях раскидистого дуба, обмазавшись еловым раствором, одетые почти в необработанные животные шкуры, и неотрывно наблюдая за прикопанной в ста метрах от нас тушей свежеубитого кабана.       Сидеть в постоянном напряжении несколько часов, не спуская глаз с туши убитого кабана, было просто невыносимо скучно. Даже не представляю, чтобы мы с Манабу оба делали, не будь у нас друг друга. Даже охотник, проведя первый час в тишине и безмолвии, все-таки не выдержал и тихим голосом стал продолжать свои излюбленные лекции. Кого именно он спасал ото сна таким образом, меня или себя, значения не имело, ведь в итоге, благодаря этому, не спали мы оба - я, потому что слушал, он, потому, что говорил. Удивительно, но его тихий, вкрадчивый голос не нагонял дремоту, а наоборот разгонял её, заставляя прислушиваться в страхе пропустить хоть одно слово из наполненных житейским опытом интересных рассказов. Я действительно любил их.       Очередной легкий шорох впереди и Манабу вновь замирает на полуслове, впиваясь взглядом в строну предполагаемого источника звука. Я же даже не пошевелился — подобных тревог за проведенную ночь было бесчисленное множество и ожидать, что это та самая попросту глупо. Моя большая часть уже смирилась с тем, что никаких лисиц сегодня мне не увидеть.       Шорох повторился и, в тот же миг, тяжелая рука Манабу упала мне на плечо, лишь чудом его не отбив.       — Идет, — одними губами прошептал, напрягшийся охотник.       Где? ..       Если бы Манабу предусмотрительно не прижал бы меня своей рукой к ветке, на которой мы расположились, я ей богу бы вскочил с намерением рассмотреть приближающееся животное. В том, что лиса все-таки клюнула на приманку, у меня сомнений не было, — в подобных ситуациях Манабу не ошибался — но желание поскорее увидеть главного лесного плута нетерпеливо жгло. Хват охотника не ослабевал.       — Расслабься, — все так же тихо, едва шевеля губами, прошептал он. — Не порть результаты собственных же трудов. Успокойся и жди.       Я не ответил, но порыв подскочить исчез без следа — в словах Манабу была толика истины. После почти двух бессонных ночей ожидания минутная задержка уже казалось такой сущей мелочью, что пренебречь ею было бы попросту дико.       — Сейчас выйдет, — едва прошептал Манабу, убирая с меня свою руку. — Просто наблюдай.       Я согласно кивнул и, слегка скосив глаза, обратил свой взор на охотника. Он более не смотрел на меня — его взгляд, ранее почти не открывающийся от моего лица или затылка, теперь неотрывно следил за еле шевелящимися кустами в нескольких метрах от прикопанной туши кабана, наконец, предоставляя мне простор для первых полевых тестов.       Я долго ждал этого.       Легкое волевое усилие и я буквально почувствовал, как на моем лице расширились вены, увеличивая приток крови к глазам, расширяя доступный кругозор. Голова, все еще не готовая к наплыву панорамных образов, в очередной раз взвыла от ноющей, тупой боли в теменной области, вновь раздражая меня этим фактом. Не готовое не то, что к самостоятельной жизни, но к использованию собственных сил тело, по-прежнему не доставляло ничего кроме неудобств.       И лишь недавно переставшие гореть при использовании Бьякугана глаза были лучом света в этой тьме ограничений.       Я уже не напрягался — успел привыкнуть к управлению. И пусть на то, чтобы принять белесые глаза и все их свойства как часть самого себя и ушло некоторое время, оно того стоило. Без труда сфокусировав взор на столь далеких для обычного взгляда кустах, я осторожно, пытаясь не выпускать образ наблюдающего за ними же Манабу, легким усилием воли заставил хиленький кустик исчезнуть…       Красива… Какой же она была красивой: темные, высокие, острые ушки поворачивающиеся из стороны в сторону в поисках неестественных или опасных звуков, белый воротничок, столь выделяющийся на фоне другой шерсти, лукавая морда с гаденькой ухмылкой, гибкое, грациозное тело и великолепный, мягкий, пушистый рыжий хвост. Я невольно залюбовался ею — плавные, осторожные движения, вздернутый в подозрении носик, осмотрительно вертящаяся по сторонам голова…Я был покорен. Первый же взгляд на эту красавицу оказался для меня фатальным.       Я понял, что не смогу её убить.       Лисица, видимо удостоверившись в собственной безопасности, сдвинулась с места, начав медленным шагом подбираться к оставленной нами добыче. Она шла на верную смерть и даже не подозревала об этом.       Мои руки, сжимающие рукоятку лука, мигом вспотели — пусть я и был сосредоточен на лисе, но видел я намного больше. Манабу, до этого момента безучастно лежавший на древесном стволе, бесшумно взвел свое оружие, насадив полуметровую стрелу на металлическую тетиву.       Я видел это и понимал — лесная плутовка, эта рыжая красавица, в следующий миг лишится своей жизни. Именно этот один единственный миг и был мне дан на принятие собственного решения.       — Мори-сан, позвольте мне, — наверное, немного громче, чем следовало, попросил я, обрезая приток чакры к глазам. — Она будет моим первым крупным зверем.       Не сразу, далеко не сразу, Манабу опустил свой лук и повернулся ко мне и моему абсолютно честному лицу. Охотник смотрел на меня с сомнением и с некоторой тревогой, всем видом показывая, что он обдумывает мою просьбу. Его тяжелый взгляд не покидал моего лица и давил так, что волей неволей закралось желание все ему рассказать и объяснится. В то короткое мгновение мне даже показалось, что он уже в курсе всего задуманного мною…, но нет. Миг раздумий прошел и Манабу, отступив немного в сторону, только согласно кивнул головой.       Мой небольших размеров лук выпорхнул из-за спины, привычно расположившись в ладони. Ноги, немного стесненные неудобной для нормальной стойки веткой дерева, сами собой заняли уже привычную позицию. Еле слышно скрипнула натягиваемая тетива и только теперь я позволил себе открыть закрытые глаза.       Лиса уже вышла из-за кустов и уже вовсю драла соблазнительную падаль, умудряясь даже это делать как-то по-своему величественно. Несколько секунд я едва ли не заворожено наблюдал за прекрасным зверем, пока не получилось себя же отдернуть. Лишние подозрения мне были не желательны.       Как некстати в голове всплыли воспоминания о первой увиденной мною мертвой лисе — то сожаление, та досада из-за кончины той чертовки глубоко отложились у меня в памяти. И теперь… да… Мои сомнения в собственном же выборе пропали окончательно — сегодня я дарую этой прекрасной лисице жизнь.       Сотня метров не самая проблемная дистанция стрельбы для опытного охотника — промазать он мог лишь при очень неудачном стечении обстоятельств. Но для меня, для моего не предназначенного для подобных расстояний лука она была более чем внушительна и именно этим я планировал воспользоваться.       — Я промахнусь, — стучала у меня в голове мысль. — Промахнусь специально и это будет смотреться естественно.       Большой палец уходит в сторону и в тот же миг стрела пулей срывается с туго натянутого лука. Срывается, чтобы не долететь буквально пару метров. Я видел это.       Да, так и будет. Беги-беги рыжая чертовка, сегодня твой день…       …Резкий скрип тетивы и свист отправившейся в полет стрелы, раздавшиеся по правую руку от меня, были в крайней степени неожиданным. Я не видел выстрела Манабу, но его стрелу, что с легкостью догнала пущенную мною, не заметить было невозможно. Это было наглядной демонстрацией разницы в мощности наших оружий.       Я закрыл глаза, не желая видеть крах собственных планов. Охотник решил не отпускать свою добычу.       Нет. Не так. Охотник решил не дать мне шанс отпустить добычу. Глухой удар и жалобный писк достиг моего слуха уже спустя несколько мгновений…       Знал ли Манабу о моей слабости перед этим животным или он лишь страховал меня? Заметил ли он, что моя стрела не нашла бы свою цель, или ждал этого? Догадывался ли…       Брошенный мною взгляд на Манабу не оставлял простора для сомнений. Он знал. Он ждал, но надеялся… Иначе откуда у него на лице такое легко читаемое разочарование во мне? И почему мне стыдно? ..       — Это не твой первый крупный зверь, — резко, будто залепляя оплеухи, печатал слова Манабу. — Это твоя первая крупная ошибка.       Раздираемый противоречиями, я невольно потупил взор. Мне было сложно судить о правильности своего поведения в этом случае. Тут смешалось слишком много интересов, необходимостей и долгов, чтобы можно было быть объективным. Мое желание или желание Манабу, какое из них было более правильным в этом случае? И являлся ли легкий оттенок испытываемого мною стыда ответом на этот вопрос?       Я надеялся, что нет.       — И запомни, Акио, — продолжал чеканить слова Манабу, — если такое еще раз повториться, то больше ты не увидишь в этой жизни ничего кроме кожевенного станка.       И обронив этот приговор, Манабу спрыгнул на ветку пониже.       Добычу нужно было поскорее забрать. ***       Тихий уютный ресторанчик на самом краю деревни никогда не был особо популярным среди местных жителей и приезжих. Первые предпочитали питаться по домам, вторые же в своих гостиницах. Ни чем же не выделяющийся среди сотни таких же забегаловок, «Добрый путь» держался на плаву лишь усилиями постоянных клиентов.       Одним из таких посетителей и была Мей. Она любила это место. Любила, во многом благодаря именно его непопулярности. Только здесь, расположившись за столиком в пустом зале и держа в руках чашку горячего чая, Мей могла отвлечься от забот взрослой жизни, наслаждаясь тишиной и одиночеством. Слишком уж тяготило ее излишнее внимание, заработанное ей ещё два года назад.       «Одиннадцатилетний гений», «Повелевающая стихиями», «Рыжая Бестия» — такие слова она привыкла слышать в свой адрес, получая помимо них и соответствующее отношение. Ей восхищались, ей завидовали, ей льстили…но с ней практически не общались. Её талант, её целеустремленность, ее безумный рост в силе стали тем стальным занавесом, что отделял её от человеческих отношений. Те же редкие случаи, когда к ней все же подходили не только с целью выразить своё почтение, а просто поговорить, порой заканчивались печально. Лишенная достаточных навыков общения, Мей зачастую слишком резко реагировала на невинные фразы собеседника, каким-то неведомым для других людей образом находя в них издевки или даже оскорбления.       Неудивительно, что после серии происшествий завязанных именно на общении, девушка все чаще стала получать сольные задания, что в свою очередь только усилило её нелюдимость.       И вот, после очередного сопровождения одинокого торговца до страны Клыка и отчета перед самим Мизукаге, Мей вновь в одиночку оккупировала свой столик в безлюдном кафе. Это место, всегда её успокаивало, дарило недостающий уют и прятало от назойливых глаз главы деревни…       Ягура… Как много ненависти в одном слове… Как много ярости от одной лишь мысли о нем… Монстр в детском тельце, что…       — Разрешите присесть? — неожиданно раздался совсем рядом озорной женский голос.       Мей, едва не поперхнувшись чаем, резко повернулась в сторону нарушителя её блаженного спокойствия. Кто это умудрился её здесь найти?       Внимательно осматривая незнакомку, Теруми почти машинально отмечала бросающиеся в глаза факты: невысокая девушка с рыжими волосами стянутыми милыми резинками в два стоячих, в виде ушек, хвостика, невинная улыбочка, повязка на шее, стандартная одежда Киригакуре. Вот только весь её вид, буквально кричавший о беззащитности и открытости, никак не сочетался с протектором их деревни, уже явно привычно расположившимся на лбу маленькой девушки.       — Я тебя знаю, девочка? — спросила Мей, силясь вспомнить, где она могла с ней пересечься. Не получалось.       — Вы ведь Теруми Мей, — девочка проигнорировала заданный вопрос и лишь сильнее растянула губы в улыбке. — А я Ринго!       — Ринго? … — Мей тоном указала, что ждёт ещё и фамилию.       — Просто Ринго, Теруми-доно, — девочка совсем уж по-детски подпрыгнула на одной ножке и, уже не ожидая разрешения, села за стол. — Ринго любит своё фруктовое имя!       Немного потрясенная фамильярностью и беспардонностью Мей не сводила взгляд с нахальной девочки, что сидела на стуле перед ней и болтала ножками. Она не могла понять, кто же эта Ринго такая. Протектор на её голове прямо намекал на принадлежность к шиноби, но вот внешний вид буквально уверял в обратном. Может…       — Ты потерялась? Твои родители шиноби? — Мей все-таки решила пойти издалека.       — Почему вы так решили, Теруми-доно? — удивилась Ринго, распахнув глаза.       — Твой протектор… — Мей постучала по своему лбу, где она так же носила свой. — Ты где его взяла? Его нельзя носить кому угодно!       Стоило Мей произнести последние слова, как улыбка Ринго резко изменилась. От прошлой невинности не осталось и следа — уголки рта поднялись, губы растянулись, почти превратившись в тонкую полоску — и вот на месте миловидной девочки восседает ехидная девушка с воистину королевским самомнением.       — Он мой, — оскалилась Ринго, демонстрируя ряды заостренных, акульих зубов. — И они тоже!       «Они» возникли словно из ниоткуда… Не было ни скрипа, ни вздымающихся полов плаща, ни резких, размытых движений — ничего на что Мей смогла бы хоть как-то отреагировать. Ничего, что организм смог бы принять за угрозу. Просто Мей внезапно осознала, что в её шею упираются два скрещенных друг с другом клинка.       — Нравятся? — девушка растянула свой акулий рот в садистской ухмылке. — Мне лично очень. Одно лишь касание до врага, способно полностью вывести его из игры. Одно лишь касание заставит его потерять контроль над собственным телом. Ты ведь знаешь почему?       Лишь один кивок понадобился Мей, чтобы уверится в своем предположении. Легкого касания электрического разряда, бегущего по лезвию клинков, к подбородку молодой куноичи хватило, чтобы она опознала эти проклятые мечи.       — Киба… — почти не слышно, выдохнула Теруми. — Значит ты…       — Амеюри Ринго, — не убирая оружия, вновь ухмыльнулась девушка. — Одна из семи мечников тумана! С чем себя и поздравляю…       «Значит, не ошиблась…» — корила себя Мей. Это ж надо было ей так опростоволоситься, что умудриться допустить на расстояние атаки столь опасную особу. Нет, ладно бы допустить — все-таки их опыт был несравним —, но даже не опознать её, носящую протектор на самом видном месте!       Провал! Это было настоящим провалом для неё — талантливейшей из нового поколения. Провал для того, кто жил в ожидании подобного. Смотря на это, разве могла она надеяться на воплощение собственной мечты, на выполнение собственного долга? Где эти два года постоянных тренировок? Где рост, который она считала быстрым и внушительным?       Твердый взгляд Ринго не оставлял ей и тени сомнений в итогах её возможного сопротивления. «Одно движение и ты труп» — так и читалось в глубине её темных глаз.       Руки, державшие чашку чая, расслабились, в бессилии упав на стол.       Даже она… если даже она разделала меня под орех так просто, то…то на что можно надеяться?       Два года прошло, а я не приблизилась к нему ни на миллиметр…       Я не смогу…       — Ты пришла убить меня, не так ли? — уже и без тени страха, спросила Мей, смирившись с неминуемой смертью. Когда же ей еще храбрится если не в самом конце? — Ягура решил-таки избавиться от меня?       Тягучая, тяжелая и гнетущая тишина окутала их маленький столик. Тишина, в которой едва ли не было слышно, как меняется в лице хозяйка Кибы.       — Чт… прости, что? — садистскую ухмылку словно смыло с лица Ринго. Она, шокировано выпучив глаза, медленно убирала мечи от её горла. — Ты вообще о чем?       — Как? .. — теперь уже удивлялась Мей, понимая, что убивать её не собираются. — Разве ты явилась не по мою душу?       Стоп.       Аккуратно опустив занесенное оружие, Ринго не спеша, едва ли показательно, убрала его за спину. Кажется, ей была просто напросто необходима пауза.       — Как подобная дикость вообще могла прийти в твою пустую голову? — распалялась ничего не понимающая Ринго. — С чего это вообще Мизукаге-сама должен желать твоей смерти?       Мей открыла было рот, чтобы ответить, как поняла, что сама не может найти такой причины. Это из-за её желания занять место главы деревни? Тогда нужно было бы вырезать пол деревни. Может, личная месть? Вряд ли она была единственной, кто прячет это тёмное чувство в себе. Желание перемен и изменений в деревне, желание переворота и свержения нынешнего устоя? Да, только это. Вот только об этом не знал никто кроме неё самой.       — Стой, — Ринго прикрыла рукой глаза и замотала головой. — Лучше не отвечай. Не хочу знать, что ты там себе напридумывала!       Мей глупо захлопала глазами совершенно потеряв нить всего происходящего. Зачем тогда Ринго к ней подошла? Откуда она знает её имя? Что это был за спектакль и к чему он был?       — В общем, Мей, — мечница наконец смогла с удобством расположиться на высоком для своего низкого роста стуле, — единственный приказ полученный мною от Мизукаге-сама в отношении тебя мало имеет отношение к твоему убийству…       Ринго прервалась, задумавшись на мгновение, но быстро пришла в себя. На её лице расцвела хищная улыбка.       — Хотя если подумать, возможно, он действительно желает твоей смерти…       Мей напряглась. Эта улыбка отличалась от всех виденных ею сегодня — она была настоящей и в некоторой степени мечтательной. Что-то безумное и нездоровое пришло на ум мечнице… Что-то имеющее к ней прямое отношение…       — Что ты имеешь в виду? — Мей не заметила, как дрогнул её голос.       Ринго склонила голову набок, смотря на неё как на не разумное дитя.       — Приказом Мизукаге-сама я назначена твоим временным наставником, — пропела девушка, любуясь произведенным эффектом.       Это… Это шутка? Мей замерла, в шоке уставившись на самоуверенную девчонку. Этого попросту не могло быть!       Ей, шиноби специализирующейся на ниндзюцу, приписывают совершенно бесполезного мечника! К тому же такую мелкую! Да будь она хоть трижды прославленной мечницей тумана, Мей не хотела иметь с ней ничего общего!       Два года ожидания псу под хвост!       — Бред… Это какой-то бред… — склонив голову, неверяще, бормотала Мей. — Наставник… эта мелкая…       — Эй! — оскорбившись, совсем уж по-детски надулась Ринго, — ты себя зеркало то видела? Тоже мне великанша!       Мей почувствовала, как у неё задергалась верхнее веко - её, как она считала взрослую разумом, по-прежнему задевали упоминания о пока невысоком росте. Тело развивалось куда медленнее, чем она того желала.       — Да чему ты вообще можешь меня научить? — гневно воскликнула Мей. — Как под стол ходить? ..       Мгновение, лишь одно короткое мгновение понадобилось лицу Ринго, чтобы сменить детское наигранное возмущение на откровенную ярость, и ровно столько же самой девушке, чтобы исчезнуть. Исчезнуть, буквально растворившись в воздухе. Все произошло столь быстро и незаметно, что Мей не верила своему зрению. Не было ни печатей, ни дыма, и посторонних звуков — только таинственный, едва ли не мистический уход от прямого, цепкого взгляда Теруми.       — Следи за языком, соплячка, — раздался над ухом девушки шипящий голос мечницы, —, а то потеряешь, не ровен час.       Мей резко развернулась на звук голоса, но за спиной уже никого не было — Ринго, если и была там, вновь бесследно испарилась.       — Лишь одно моё движение лежит между твоей жизнью и смертью, деточка, — продолжала зло шипеть на ухо мечница, игнорируя попытки Мей её увидеть. — Нравится ощущение собственной беспомощности? Трясутся колени от навалившегося страха? Чувствуешь дыхание приближающейся смерти?       Мей уже совсем потерялась. Голова кружилась от постоянных поворотов, сердце гулко бились из-за лёгкого ощущения металла на шее, мозг надрывно работал, пытаясь осознать происходящее. Ринго, хоть и казалась столь близкой, была попросту неуловимой.       — Хватит! — вскрикнула Мей, не выдержав унизительной игры. — Чего тебе надо?       Раздражающий, вездесущий шепот сменился громким противным каркающим смехом. Он будто издеваясь, будто проверяя на прочность нервы молодой куноичи, звучал отовсюду разом и, отражаясь от стен, сотнями эхо возращался обратно.       — Чего надо мне? — слышался уже ненавистный голос. — Неправильный вопрос, ибо все свое я уже получила! Лучше задай его себе! Так чего же хочешь ты?       — Мне… я… — запинаясь, бормотала Мей, бессильно круча головой из стороны в сторону, — мне… мне нужна сила!       Акустический вихрь, бушевавший вокруг девушки, стал ослабевать. Какофония звуков терзающая как слух, так и нервы юного гения, звучала все тише и тише, пока наконец не исчезла совсем.       — Силу я тебе не обещаю, — достиг уха Мей уже нормальный голос сидящей напротив неё Ринго, —, но научу чему-то более важному. Тому, что в наше время уже стало забытым большей частью шиноби. Тому, чем славится каждый из семи мечников тумана…       Прочувствовав момент, Мей застыла в ожидании последних слов своего наставника.       — …искусству бесшумного убийства.       …уже на улице, греясь в лучах солнца, изредка пробивающегося сквозь ненастную погоду и постоянные туманы, Мей, смотря в спину по-детски прыгающей наставнице, задала ей животрепещущий вопрос:       — Ринго, а к чему все это было? — недоумевала молодая куноичи, на свежую голову вспоминая все произошедшее в кафе. — В смысле, эти угрозы и игры с голосом…       Беззаботно скачущая впереди девушка, услышав вопрос, так и замерла на одной ноге прямо на месте.       — Как это «к чему это было»? — голос Ринго зазвучал куда веселее привычного. — Классно же вышло! Эффектно! ***       Медленно. Аккуратно. Осторожно.       Точно как в прошлый раз…и в раз до этого.       Ставший уже привычным ночной лес, в который раз встречал меня своей неуютной тишиной. Обычный человек был бы ею обманут, решив, что он как и все живое дремлет под холодным лунным светом, но не я. Темнота, извечный враг слабых духом людей, была мне нипочем — нехотя, но она расступалась под взором тусклых серебристых глаз. Только благодаря им, я мог так уверенно и бесстрашно передвигаться по наполненному опасностями ночному лесу.       Я вновь вышел на охоту. Один.       Вылазки, подобные этой в последнее время стали принимать у меня регулярный характер и, по некоторым причинам от этого становилось грустно. Манабу, после того памятного происшествия с лисицей, кажется, взял небольшой перерыв в моем обучении. Небольшой… длинной уже в три месяца.       Хотя, я, наверное, немного лукавлю — его небольшой бойкот касался только ночных походов, никак не отразившись на обычных дневных тренировках и прогулках по лесу. Было ли это хорошо? Я даже не знаю.       В первые несколько недель, только-только получив отворот-поворот, меня подобная ситуация устраивала. Пускай ценой вернувшихся кошмаров, но я стал высыпаться, был бодрее по утрам и сильно активнее днем. Мои ежедневные стрельбы изменились и стали больше напоминать некий тест на выносливость — день за днем, сотня стрел за сотней. Вроде бы все хорошо, вот только… вот только, спустя некоторое время, я стал скучать.       Ночной лес, какой он мне запомнился, манил меня, звал… С каждым днем эта тяга ощущалась все сильнее и в один прекрасный момент моей выдержки не хватило — переждав после отбоя несколько часов, я выскользнул из дома навстречу лесу.       Прогулка в одиночку сильно отличалась от привычных мне походов с матерым охотником. И дело даже не в отсутствии моих любимых рассказов. Нет. Просто я буквально всем телом ощущал, что рядом нет никакого крепкого мужского плеча, что в случае чего вытащит меня из любой передряги. Я был один и рассчитывать мог лишь на себя. Так уж и повелось, что без активированного Бьякугана по ночам мне из дома ходу не было. Вот она вожделенная дополнительная практика для глаз.       Ночной лес был суровым учителем — он не прощал не единой ошибки. В его гнетущей тишине любой подозрительный шорох казался едва ли не раскатом грома, что значило лишь одно — учись ходить бесшумно, Акио.       И я учился: долго, упорно, раз за разом снося неудачи и провалы, ночь за ночью возвращаясь без малейшей добычи. Я учился, ежеминутно сожалея, что рядом не было Манабу, способного указать на мои ошибки. И если за это время в освоении тихого шага я продвинулся лишь на самую малость, то в целом по методу проб и ошибок мне можно было смело писать диссертацию. Бывали и удачные ночи — нет-нет, но подстрелю невнимательного кроля или особо наглого перепела. И пусть добычи крупнее мне не попадалось — я был доволен и этим.       Вот и сейчас уже в несчетный раз мой путь лежал в глубокую чащу леса, куда мы с Манабу вместе не забредали — он сознательно игнорировал эту часть леса. С чем это было связано, я не знал, хоть и имел несколько предположений.       Здесь, вдали даже от малейших признаков цивилизации, природа ощущалась совершенно иначе. Нет, вру. Иначе ощущался лишь ты сам — незваный гость в чужом доме. Это было настоящее, практически нетронутое царство дикой природы и все в нем относилось к тебе враждебно — начиная от бурно разросшихся кустарников, скрывающих любой даже намек на тропу, заканчивая надоедающими комарами, атакующих тебя с волчьей свирепостью. Даже я, каждое мгновение держа под контролем всю область в радиусе пятидесяти метров вокруг, не чувствовал уверенности в собственной безопасности. Зачастую, далекие и неприятные как уху, так и нервам далекие шорохи заставляли меня, едва ли не в панике расширять обозримую сферу, выискивая причины шума. И не находя их становилось лишь нервозней.       Я себя успокаивал, говоря, что мало ли какая старая ветка хрустнет под очередным порывом ветра или, сломавшись полностью, упадет на землю, по пути посчитав бесчисленное количество листьев, но помогало это слабо. Сама атмосфера в этом глубоком лесу была иная: тягучая, мрачная, тяжелая и напряженная.       В общем и целом — то еще милое местечко.       Почему же я, зная и чувствуя все эти имеющиеся минусы, продолжал раз за разом возвращаться сюда? Не знаю. Никогда за собой ранее этого не наблюдал, но возможно мне понравилось бегать по лезвию бритвы, когда шаг влево или вправо равнялся как минимум неудаче. И дело вовсе не в риске и приступе адреналина, а в диких дозах опыта, что ты приобретаешь, находясь в тяжелых условиях, в скорости прогресса, несравнимой с отработкой всего того же, но на «учебных» полигонах. Возможно та часть меня, что ратовала исключительно за рациональные действия, увидела соотношение затраченного времени к общей пользе и осталась более чем довольна.       Лесная чаща была как всегда негостеприимна — бродить, продираясь сквозь бесконечные цепкие кусты, в бесплодных поисках протоптанной прошлой ночью тропинки и не находить её, то еще удовольствие. Но я привык и был готов это терпеть еще несколько часов.       Нынешняя ночь мало, чем отличалась от предыдущей: темень, мрак и ни единой живой души, если не считать мою собственную. Разумеется, это было далеко не то, на что я рассчитывал, но реальность по-прежнему с любовью ставила подножки моим мечтам. Как и во многие прошлые разы, я терпеливо и старательно передвигался исключительно так, как меня обучал Манабу. Ну, или пытался обучать. При такой ходьбе постоянно напряженные ноги затекали неприлично быстро и то и дело норовили либо подкоситься, либо безвольно и не подконтрольно ступить на землю. Тяжело, действительно тяжело. Сдерживать себя, бороться с собственным организмом приходилось едва ли каждую секунду, серьезно выматывая себя и физически, и психически. Да, даже выполняя такое простое, как казалось бы, дело, приходилось переступать через собственное «я».       Получалось в целом лучше, чем за три месяца до этого, хоть до идеала было как до Луны, таким же ходом. Но даже так, я смел надеяться хоть на какую-то добычу этой ночью…       «… и не зря надеялся» — думал я много позже, с гордостью посматривая на двух мертвых ушаcтых прикрепленных к перекинутому через плечо кожаному ремню. Всё-таки Бьякуган оказался той ещё       сверхполезной вещью при выслеживании добычи — найти хорошо замаскированные заячьи лежки с его помощью проблемы не составляло и я в наглую этим пользовался.       Они были убиты прямо во сне, без малейшей возможности спастись. Возможно, с чей-то точки зрения это могло бы показаться неправильным или нечестным, но только не с моей. Жизнь, вообще не честная штука — кому-то дано больше, кому-то меньше, но разница не в этом. Разница лишь в том, кто как использует данное ему.       Мне не было дано умереть, но и родится в нормальной семье вновь не дали. Повезло в одном, за счёт другого. И это не было честным, равноценным обменом.       Я уже возвращался домой, когда на самом краю моего зрения я заметил нечто, что еще ни разу не встречал в этом лесу. Да какой уж там — не встречал ни разу в своих двух жизнях!       Не узнать увиденное я не смог бы и в пьяном угаре, пусть и вживую смотрел на это впервые. Кровь мигом взбурлила во мне, разгоняя адреналин по всему телу, сознание померкло, отодвинутое охотничьим азартом, руки затряслись то ли от возбуждения, то ли от охватившего тела страха. Я буквально почувствовал, как прочая панорама леса обрезалась, концентрируя все мое внимание исключительно на нем.       Бежать подальше или рискнуть и выиграть?       Поддаться разумному страху или преодолеть его?       Рискнуть идти за его тушей со стрелой или пройти мимо, оставив себе в памяти лишь его образ?       Медведь. Большая, бурая туша под полтонны весом ковырялась в земле, смачно и с хрустом жуя небольшие перепелиные яйца, совершенно не замечая присутствия маленького охотника. Мой ступор, слава всем известным мне богам, был не долгим, мозг, во имя всех нейронов, не потерял присущих ему свойств. Я мыслил быстро и четко: уточнил направление ветра, понял что запах тела не донесется до этого могучего зверя и, уже не торопясь, максимально бесшумно скрылся за широким стволом рядом стоявшего дерева.       Мысли в голове скакали под ритм громко бьющегося сердца. Нет, я не решал, что мне делать — ответы на все вопросы были мне известны уже в момент из возникновения, — я пытался смириться с ними, осознать их.       Попытка — не пытка…       С расстояния — не в упор…       Несмотря ни на что, он лишь зверь — охотник тут я…       Вроде все верно, но тогда почему у меня так трясутся колени? Почему руки не хотят поднимать столь легкий лук и еще более невесомую стрелу? Почему я прижимаюсь к дереву, боясь взглянуть на свою «жертву»?       Не потому ли, что жертвой он и не был?       «Нет! — горячая волна презрения к собственному страху поднялась у меня изнутри, топя очаги сопротивления. — Я не должен жить, постоянно оглядываясь на собственные страхи! Я преодолею их! Я изменю себя и этот мир!»       Первый шаг — еще не крепкий, на подрагивающей ноге, но уверенный.       Второй шаг — более твёрдый, без тряски в коленях и в теле.       Третий, четвёртый, пятый…       Бьякуган вновь показал мне всю панораму леса, а не заострял внимание лишь на громадной туше в семи десятках метрах от меня. Страх сменился мрачной решимостью, дрожь сменилась непоколебимой твердостью, уверенность в собственной неудаче - слабой, но вполне ощутимой надеждой.       Я смогу.       А если действительно я смогу, то это будет воистину эпохальным достижением. Это будет венцом моих долгих стараний по преодолению самого себя и собственных страхов.       Рука все еще не уверенно легла на оперение стрел в колчане, с удобством висящем на поясном ремне, но не замерла, а перебирала снаряды в поисках наиболее тяжелого. Мне сейчас нужна была наибольшая убойная мощность за наименьшее количество выстрелов, и я искал её. Точнее, искал их — четыре утяжеленные стрелы, выделенные мне Манабу, на случай повторного столкновения с кабаном. Четыре стрелы, от которых напрямую зависел конец сегодняшней ночи.       Место я выбирал быстро, но тщательно: небольшая полянка у высокого раскидистого дуба, с которой прекрасно просматривалась грозная туша медведя. Дерево играло роль дополнительной страховки или, если уж быть честнее, средства спасения моей жизни в непредвиденной ситуации. Проведя шуструю проверку: резво залезть на дерево, мягко с него спустится, проверить видимость и направление ветра, я занял позицию и приготовился к самому сложному — к стрельбе.       Никогда я не испытывал подобного волнения, при взводе тетивы, никогда не напрягал ноги до той степени как сейчас. Мне нужно было выжать всю силу из своего лука, нужно было совершить максимально уверенный выстрел, что можно было сделать лишь твердо стоя на земле, иначе… А что иначе, я предпочитал не думать. Мне нужно было сосредоточиться на одной единственной цели — на медведе.       Его туша выглядела огромной и без приближения с помощью Бьякугана, его стойка, несмотря на расслабленность, казалось непоколебимой. Столько стрел он должен был словить, прежде чем… Я взмахнул головой, вновь изгоняя не прошеные мысли. Концентрация, только концентрация.       Тетива была уже взведена до предела — лишь наконечник торчал из-за рукоятки лука, но я все не решался отпускать стрелу в полет к своей цели. Большой палец будто прикипел к ладони и не желал отгибаться.       Страх вернулся… и палец дрогнул.       Я видел, как тяжелая стрела с легким, благодаря ушкам на плечах лука, шумом сорвалась с тетивы и отправилась в уже неостановимый полет. Я сделал свой выбор и поменять уже не смог бы и при всем желании. А раз вносить правки уже было позно, то от меня требовалось лишь одно — подкрепить этот выбор чем-то более весомым.       Не успел первый снаряд пролететь и половины дистанции, как я выстрелил снова. И в тот же миг взвел третью стрелу — двух явно было недостаточно.       Но вновь, спокойно разжать палец, мне не дал ожидаемый, но явно много сильнее пугающий, чем в моих фантазиях, звук.       Раненный зверь взревел! Пробирающий до костей, до дрожжи в коленях рык, до требовательной боли в мочевом пузыре рык разлетелся по ночному леса, будя и пугая спящих птиц, загоняя в норы полевок и селя страх в сердце каждого, находящегося к нему ближе пары сотен метров. Я был ближе…       Даже сквозь заливающий глаза пот, даже с бешено стучащим сердцем, я продолжал наблюдать за медведем с холодным, показным безразличием. Мне было не сложно заметить, как он развернулся в поисках новой угрозы, как покачивается стрела, пронзившая его шею чуть ниже позвонков, как к ней присоединяется еще одна, как он замечает меня… как в маленьких бурых глазках плескается настоящий испуг… И именно в этот миг, когда мне показалось, что наши взгляды пересеклись, в полет отправился третий смертоносный снаряд.       В тот же момент легкое оцепенение, окутавшее сознание, спало, адреналин отхлынул, а время вновь потекло с прежней скоростью. Последняя стрела просвистела в воздухе и с еле слышным звуков впилась в глазницу уже отступающего зверя, окончательно валя с ног…       В мире было много вещей, в которые поверить мне было действительно сложно, но картина, что предстала перед моими глазами, казалась уж слишком сюрреалистичной. Медведь, потрясший меня одним только видом, нагнавший страху одним лишь ревом, раскинув лапы, лежал в полусотне метрах от меня. Долго, слишком долго я осознавал все это… Но я осознал.       Я охотник — он жертва.       Я жив — он мертв.       Хотелось смеяться, хотелось плакать. Все чувства, что под громогласный рев раненного медведя забились в дальний угол моей душонки нахлынули одним мощным потоком. В голове, с трудом протискиваясь сквозь сотни разнообразных мыслей, билась главная: «Я сделал это… Я сделал это! Я СДЕЛАЛ ЭТО!»       Опьяненный победой и рвущимися наружу эмоциями я, уже безбоязненно приближался к неподвижной куче мяса, еще недавно бывшей одним из крупнейших лесных зверей. Шел не таясь, ибо кто может угрожать тому, кто завались самого медведя?       Бьякуган в глазу погас, дав мне испытать наслаждение от наблюдения за тем, как растет туша убитого мною зверя по мере моего приближения к ней.       Десять шагов… девять…       Я чувствовал, что начинаю нервничать, но вид неподвижно покоящегося тела зверя успокаивает меня. Он мертв. Он точно мертв.       Семь… шесть…       Ноги слегка подкашиваются, но желание дотронуться до шерсти мертвого медведя пересиливает неуместный страх.       Три… два…       Медведь по-прежнему неподвижен. Я же взволнован столь сильно, что будь он жив, то наверняка слышал бы мое громко бьющееся сердце. Горло пересохло, глаза буквально прикипели к туше зверя. Сглотнув, чудом образовавшуюся слюну, я протянул руку…       — АКИО! — громкий, столь знакомый крик Манабу, раздавшийся сзади, буквально потонул в том, что я не хотел бы сейчас слышать…       Я не почувствовал удара лапой, не ощущал льющейся по лицу крови, не видел ничего кроме кроваво-красной темени перед глазами… лишь громогласный рев, ожившего медведя стоял у меня в ушах.       «Глаза за глаз», — успело подтрунить надо мной мое же сознание, прежде чем отойти от дел. Автор ждет от вас позитива и негатива. Вот так мы и живем. И да, автор знает, что он злой.