По следам своей удачи.

      Я лежал, укутанный чем-то теплым, не в силах пошевелиться. Тело ощущалось как-то слабо, но вместе с тем болело нещадно. Это связано? Неужели пострадал позвоночник?       Я прекрасно помнил момент столкновения с машиной. Чего уж там, я даже запомнил её номер! Правду говорят, что в стрессовых ситуациях организм способен на многое. Жаль он не смог вывести меня из ступора перед лицом приближающейся полуторатонной машины. Хотя какой жаль? Я был зол. Зол на собственное тело, на собственную реакцию и, судя по всему, злиться буду еще долго, потому как по ощущениям я попал в лапы паралича.       Агррх! По глазам вдарил до боли яркий свет. Слезы сами собой полились из глаз, принося некое облегчение и некоторое смущение. Негоже двадцатидвухлетнему парню плакать как девчонка. Да, даже с поломанными ногами, руками и, предположительно, позвоночником. И все-таки, как же больно!       Я не любил боль. Всю свою жизнь, как мог, избегал её, причем вполне успешно. Нет, я не был трусом, просто… просто не лез куда не стоило, обходился словами там, где другие решали вопросы кулаками. Ситуации, в которых мне все-таки прилетало по лицу, можно было пересчитать по пальцам одной, ладно двух рук. И в большей части их были виноваты любимые друзья моего брата. Они, казалось, слов не понимали вовсе.       К чему я это все? Ах, да, к тому, что боль я терпеть не умел и не учился. Это оттого меня сейчас так корежило, будто кто-то катком по мне проехался?       Перед глазами все расплывалось. Ухватить хоть какой-то четкий контур не получалось. Я видел лишь непонятные образы, мелькающие передо мной, но ничего конкретного. Попытка напрячь зрение, отозвалась такой волной боли, что я чуть не потерял сознание. Ощущение будто бы мне одновременно оба глаза проткнули раскаленными иглами. Ладно, ничего. Стерпим. Привыкнем… И стоило мне успокоиться, как в тот же миг ударили и по другим чувствам.       Плач ребенка, больше напоминающий визг раненной газели, резанул по слуху, заставляя желать лишь одного — пусть кто-нибудь закроет мне уши.       «Откуда здесь ребенок?» — спрашивал я сам себя, прекрасно представляя, что травматология (а возможно и операционная) и роддом в любом случае должны находиться в разных корпусах больницы.       Вой ребенка не ослабевал, продолжая ввинчиваться буквально под корку моего мозга. Еще пару минут в его компании и никакой «десятки» не понадобится для моей окончательной смерти.       «Уймите же его, наконец!» — хотел похрипеть я, но боль в связках приятно намекнула о невозможности и этого действия. Крик лишь усилился. Минута, другая, третья — плач все не унимался. Потеряв всякую надежду спастись от него, я вновь попытался двинуться, но новая вспышка боли резко прервала мои поползновения. А ребенок завыл лишь еще сильнее, хотя казалось, что это было просто не возможно…       … Сколько времени прошло прежде, чем я осознал, что этот надрывной крик принадлежит мне, я не представляю. Хотя нет. Понять было легко, но вот принять. Это может только казаться простым, но на деле… Сначала я думал, что сплю и вижу не то кошмар, не то просто интересный сон. Не долго. Слишком уж реальна была царящая по всему телу боль. Следующая мысль — галлюцинация, следом за ней — сумасшествие. Теории шли одна за другой, но рассыпались под натиском реальности и действительности. Ровно до тех пор, пока я не смирился с простым фактом — я действительно в теле младенца. Новая жизнь… после смерти? Умирал ли я в той автомобильной аварии? Был ли Я вообще? Скорее да, чем нет. Откуда иначе в теле ребенка знания двадцатилетнего парня? И воспоминания…       Вот мне идет шестой год. Наверное, это мое первое осознанное воспоминание. Я тогда дико собой гордился — прочитал свою первую книжку. Мама носила меня на руках, рассказывая всем, какой её Максим умный. Вот семь лет — я иду в первый класс с чувством некоторого превосходства над другими детьми. Кто из них мог похвастаться тем, что уже умел считать и писать? Восемь лет. Мое первое неприятное, но очень яркое воспоминание — не дотерпел до конца урока. Та лужа, тот смех и стыд прочно обосновались в памяти. Далее десятки воспоминаний, связанных со школой: первая любовь, глупые поступки во имя её, первые враги и первые разборки. Та драка мне не понравилась, хоть я и вышел победителем. Тогда мне крепко влетело, пускай и не от Коли из параллельного класса, а от классного руководителя. И все-таки я был умным — выводы сделал достаточно быстро. Поначалу все было до ужаса банально — любой конфликт путем разговоров затягивался до конца перемены, благодаря чему до драки не доходило, а там уже и дети остывали. Но чем больше я взрослел и набирался опыта, тем более изощрённые были мои увертки. У меня появилось прозвище, свое место в иерархии класса, первая девушка. Глупая к слову вышла история. Стычки, уже между классами, продолжались, и зачастую не всегда мои методы выручали меня из подобных ситуаций. Только после школы я понял простую истину — чтобы не решать проблем, не создавай их. Так начались мои «курсы лицемерия» и продолжались они до моей неожиданной кончины. Хотя до этого еще далеко, но смысла предаваться воспоминаниям дальше толку нет. Колледж, год безделья, увлеченье аниме и компьютерными играми, армия, дом, работа, снова дом… Все это слилось в сплошной поток воспоминаний, легкодоступных этому нынешнему телу. Любопытно. Всегда держался мысли, что вся наша память есть лишь набор нейронов и нейронных связей, но тогда каким образом я имею её сейчас, находясь в явно другом теле? Любопытный вопросик, до которого мне совершенно не было дела.       Все, что меня должно было интересовать сейчас, это как строить новую жизнь. Второй шанс, тем более в таком виде давался далеко не каждому, если вообще были прецеденты. Я думал. Много думал. Благо во времени был не ограничен. На первых порах я боялся. Боялся того, что настанет момент, и я после очередного двадцати часового сна проснусь с разумом обычного младенца. Боялся потерять себя. Этого не произошло.       «Не знаю, чем я заслужил подобную честь, но спасибо, что жив», — повторял я про себя каждый раз после пробуждения.       Радовало, что я был мальчиком. Мои шаловливые, не поддающиеся пока что контролю ручки частенько поддергивали то, чего у женщин в принципе быть не могло. Мелкий онанист.       К моему счастью, с осознанием себя как ребенка я перестал постоянно плакать. Я перестал пытаться требовать от тела сверх того, что оно могло дать. Много спал, часто ел, ходил под себя. Последнее бесило просто невероятно. Гадко, низко, отвратно, но альтернативы попросту не было. В часы свободные ото сна я честно пытался перехватить контроль над бешеными конечностями этого юного тела. Успехов практически не наблюдалось.       На второй месяц, если верить моим расчетам времени, жизни в роли ребенка я наконец смог различать все видимое. Мамой этого… нет, моей мамой оказалась вполне миловидная девушка лет двадцати, с прекрасными сине-зелёными глазами, что с неподдельной любовью наблюдали за моими попытками управлять телом. Правда было в ней и нечто необычное, а точнее волосы броского ярко-красного и явно натурального цвета. Когда я увидел их в первый раз, вновь чуть было не уверил себя в собственном же сумасшествии. Повезло — я смог пережить эту неожиданность, хоть это и стало первым подозрительным звоночком.       Отец же так ни разу и не появился перед моим взором.       Через три месяца борьбы с самим собой я, наконец, смог «поймать» собственные конечности. Это было… приятно. Наконец-то я чувствовал себя полностью. Наконец-то вернулся долгожданный контроль. Ручки и ножки двигались столь легко и свободно, что я невольно проникся. Следующие несколько дней прошли в наслаждении от собственных возможностей — цепкие ручонки с мастерством бывалого альпиниста находили упоры и выступы, ножки с легкостью молотили по колыбельной, разумеется, когда были свободны. В общем прогрессом я был более чем доволен.       Но и без минусов не обошлось. Язык, используемый моими родителями (блин и все-таки имея вполне целую память называть их так — непривычно), был мне знаком — японский, по крайней мере, мелькали знакомые по карьере анимешника фразы и словечки. Хоть язык и знаком, но в целом не понятен. Ничего и тут прорвемся.       Но вот интерьер моей комнаты наталкивал на не самые приятные мысли. Я так и не смог найти взглядом хоть что-то напоминающее электроприбор. Общий быт вызывал лишь ассоциации с прошлым незнакомым с научным прогрессом — деревянные полы и потолки, бумажные стены, грубая мебель, масляные лампы. Хотя нет. На полотке горело нечто похожее на хорошо знакомую люстру, вот только лампочки не наблюдалось. После всех наблюдений оставался лишь один вопрос: «Куда я, мать его, попал?».