«Put on your Sunday clothes when you feel down and out Strut down the street and have your picture took»
Слава богу, хоть это привлекло его внимание. — …Я знаю эту песню… — он наклонился вперед, вглядываясь в движения актеров. Что-то в этом казалось ему знакомым. Очень знакомым, как будто только недавно увидел. — Они что…? Танцуют? Да, танцуют! Ну хоть что-то его порадовало. И не мудрено, под такую задорную мелодию и впрямь танцевать хочется, хоть встань, выйди на улицу и сам пой и кружись как в мюзикле. Он и сам не заметил, как начал дергать ногой в такт песни. Не то, что танцевать, жить хочется. Наверное, и росточку нашему тоже жить хотелось. Вот посмотришь на него и диву даешься, как такой хилый саженец смог пережить столько кругов ада, чтобы добраться сюда. — …Все-таки выжил, маленький. До конца не сдавался. Сдаваться-то не сдавался, но, видимо, изрядно устал. Словно бы в ответ, стебелек поник головой, а с него слетел листочек. Капитана чуть кондратий не хватил от того, что их ключик домой начинал расползаться по швам. Он попытался как-то присобачить листик обратно, но растение не игрушка, на клей отвалившийся кусок обратно не приклеишь. Может, надо чем-то подкормить— — Погоди-ка, — он полетел к ближайшему крану. Все-таки не прошло зря хождение по википедии.***
Теперь оставшись наедине с самим собой, Еван стал просто смотреть записи дальше, думая ни о чем в частности. Экскурсия по дому Валли еще не закончилась, вот она предложила ему станцевать, за что ее, пусть и ненамеренно, но отправили в полет в ближайшую стенку. Его не просто не могло не пробрать на улыбку и легкий смешок при виде ее чудачеств. Таких неуклюжих, но таких забавных. И хотя какое-то время он старательно пытался ее игнорировать, отделаться от нее, она все равно шла за ним как щеночек. И глаза были под стать. Всякий раз, как она ненарочно ставила себе подножку, она опять вставала и шла дальше, будто и не случилось ничего. И было в этом всем что-то, что каждый раз заставляло его улыбаться. Она была как тот маленький соседский ребенок, за которым неудачи и случайности идут как на привязи, но который при этом такой смешной и веселый, что его просто невозможно ненавидеть. Окинув беглым взглядом рабочий стол капитана, он приостановился на свернутом сообщении из медотдела. Том самом, о Валли и ее генетическом профиле. Естественно, такой крючок просто обязан был зацепить его внимание, ведь кто бы мог подумать, что такая информация могла оказаться в открытом доступе. К тому же, всех его предположений о ней, исходивших из ее характера, манер и привычек, было недостаточно. Ему хотелось знать больше о мусорщице, которая таким кардинальным образом повернула его жизнь в иное русло. Любопытство пересилило осторожность в присутствии начальства. Оставив видюшку саму по себе крутиться дальше, он не самым скромным образом открыл файл и стал читать все то, что читал ранее капитан. Про ее предков, ее забытое полное имя, состояние здоровья и все, о чем он либо не знал совершенно точно, либо мог лишь строить догадки. Вновь в нем зажлись старым пламенем угольки интереса к «Валлис». Он перечитывал каждый параграф по два, а то и три раза. Сколько же вопросов он хотел ей задать! Вот только когда он переступил порог из бла-бла-бла информации и добрался до самой начинки, чего-то там про «изоляцию», «яд» и «шрамы», ему очень отчетливо стало казаться, что ему того самого яда налили целую скляночку прямо в горло, и оно превратилось в раскаленную бронзу. Да, кроме того, что она была последней из оставленных разгребать олимпы мусора грязнорабочих — факт, который сам по себе заставил бы чесать репу самих Холмса и Пуаро, — он знал о ней с гулькин нос, но до этого его как-то устраивало такое положение вещей, и ему совершенно не к чему было остановиться и подумать, как она вообще жила на такой безлюдной планете и как это могло бы повлиять на нее. Так что теперь он именно так и поступил — остановился и подумал. Подумал и осознал, что за все свое время шныряний по городским локациям, он не встретил никого ей подобного. А если психоанализ Валли был прав, все, что видел на Земле, было правдой, то у нее не было семьи. Может, были другие работнички, спорить не стану, но они вряд ли бы считали ее чем-то иным, кроме боли в одном месте. Львиную долю своих двадцати с чем-то лет она провела одна-одинешенька, а то и вообще почти с пеленок. А Еван иногда считал, что это он-то был одиноким-несчастным, когда рос на космолете в условиях, где коммуналка особняком на Мальдивах покажется, с людьми, которые либо подчас вели себя как придурки, либо откровенно завидовали его способностям. Но у него были друзья, была семья, какими бы другими они не казались и какие бы между ними не были натянутые отношения. Представить себя на месте Валли было практически непосильным трудом. А вот вы попробуйте поставить себя на место человека, у которого всю жизнь не было вообще никого. Ни семьи, ни друзей, никаких людей на всем белом свете. Никто не поможет, никто не позаботится. При этом сверху еще кирпичной кучкой накладывались голодание, переутомление от рабского труда, который плевал десять раз на твой возраст, воздух, который был скорее смертоносный газ, чем воздух, и ежедневную борьбу за выживание с Фортрайт знает чем планете приходило в голову подкинуть. Черные кошки не просто душу драли — устроили слочный бой и с диким визгом рвали не только себя, но и все вокруг. Какого она была мнения о своих ранах, протезах, болезнях, инфантильном мировоззрении? Вряд ли хорошего. Очень вряд ли. Наверное, в его голове проскальзывали и другие вопросы. Думал ли хоть кто-нибудь следить за ней при ее рождении? Знала ли она свою мать и отца? Как смогла выжить там, где пали другие? Ему особенно было интересно, что же она думала о своей жизни, знавшей лишь уборку и выживание. Терзали ли мысли, что ее жизнь могла быть совсем другой… Судьба показала им всем средний палец, послав на три буквы и ее, и всех, кто застрял на это проклятой планете до нее. Никто не заслуживает такой жизни. Никто не заслуживает в одиночестве влачить столь жестокое, бессмысленное существование. В каком-то смысле, это объясняло, почему она ни на шаг от него не отходила. Кому захочется после всего этого потерять ниточку связи с другими людьми? Если он и раньше чувстовал себя последней сволочью за то, что смел поднять на нее ружье и даже думал угрожать ей, то теперь он бы посчитал это слово слишком мягким для подходящего описания. Ей, наверное, было так одиноко, так отчаянно хотелось общения, он был, скорее всего, первым человеком за всю ее сознательную жизнь, с кем она могла по-настоящему поговорить. А он чуть было не отправил ее в могилу раньше времени. Его собаки за глотку грызли за то, как он к ней относился большую часть времени — либо ставил директиву на первое место, либо в слепом гневе обвинял ее в том, чего не совершала. И все равно она не оставляла его. Однако, что-то в этом было непонятное. Даже учитывая обстоятельства ее жизни, нормальной реакцией для нее было бы, скорее, в страхе избегать других людей вообще, особенно его. Но она не стала. Что бы он с ней не делал, она оставалась на его стороне, не прося ничего взамен. С чего бы? Как и почему она прошла через столько боли и страданий, просто чтобы быть рядом с ним, с их самой первой встречи?«And that is all that love's about And we'll recall when time runs out…»
На записи с экспедиции заиграла сцена двух влюбленных, исполнявших нежную, умиротворяющую песню. От нее как будто шелком веяло. Такая знакомая мелодия… Ах да, точно, Еван слышал ее раньше, у Валли дома. Он вспомнил, что думал примерно то же самое, когда размышлял о добродушном отношении девчули к нему.«That it only took a moment To be loved A whole life long…»
Как и было что-то знакомое в том, как они держались за руки…Из старомодного плеера доносились слова «It only takes a moment». «Еван… Я-я-я…» «…ялюблютебятывозьмешьменязаруку?»
…Возьмешь меня за руку? Так вот оно что! Еван посмотрел вниз, на собственные руки, медленно сплетая пальцы вместе. Воспоминание о ее вопросе как будто зажгло внутри лампочку, пролив свет на все те вопросы, которым он не придавал большого значения. Все встало на свои места, это объясняло, почему после всех этих испытаний, после всего, что он ей учинил, она оставалась с ним. Для нее этот жест значил в разы больше, чем для обычного человека. Это был жест нежности, привязанности, заботы. Жест любви. Она любила его.«КАМЕРА НАБЛЮДЕНИЯ ВКЛЮЧЕНА»
А вот и он, момент, когда Валли показала ему растение, его насильно ввели в криоспячку, экран потух. Но даже в состоянии анабиоза камера продолжала работать, записывая все, что происходило снаружи. В экран уставились ее большие глаза. В них виднелись шок, исступленность, волнение.«…Еван?» Она помахала перед ним рукой. Реакция нулевая. Затем постучала по покрытой изнутри льдом поверхности, дабы хоть как-то привлечь его внимание. Бесполезно. Прижалась ухом к холодной капсуле, надеясь услышать внутри какие-нибудь признаки активности. Ничего, кроме пульсировавшего зеленого огонька. «Еван?» В панике Валли начала трясти цилиндрический предмет с парнем внутри в попытке заставить его проснуться. Не вышло. «Е-Е-ЕВАН!» Ее крики эхом разносились по пустотам грузовика, сквозь до сих пор бушевавшие ветра и растворялись в ночи. Девушка ждала ответа. Но его не последовало…
Все внимание скаута сосредоточилось только на экране, только на Валли. Он стоял, молча, так и не расцепив пальцы, и пристально наблюдал за теми днями, которые он пропустил в неподвижном состоянии, оставив ее одну.Так она и стояла на крыше рядом с Еваном, присматривая за ним и терпеливо ожидая, что вот, наконец, растает лед и выпустит его из своих объятий, и тогда она снова сможет посмотреть в глаза своему ангелу. С этими приятными мыслями, циркулировавшими в ее голове, она стала ждать. Так она ждала… Все ждала… И ждала…
Брюнетка ни разу не выпустила его из виду, сидя перед ним весь день, даже в невыносимо испепелявших горло объятиях обезвоживания. Грянул шторм — где она была, там и осталась, на этот раз с зонтиком в руках. Укрытие от дождя работало так себе, но она самоотверженно несла свою вахту, несмотря на натиски недосыпа и нападения молний. Поразительно, никакие риски заболеть, переутомиться или стать жертвой разряда в 220 не могли прогнать ее. Его безопасность важнее. Дальше по сюжету, она обмотала вокруг него свое единственное одеяло, а затем накрыла от песков баком. Морозная стужа или знойная жара, она оберегала его. Она дрожала на студеном воздухе, голодная, уставшая, до нитки вымокшая. Заставило ли это ее бросить все и уйти? Не дождетесь. Если даже угрозы песчаной бури похоронить ее заживо под дюной песка не дали результатов, то это и подавно. К тому же, нельзя было просто взять и не восхититься ее стараниям вернуть его к жизни силой своего кардиостимулятора. И что, что у нее мало чего вышло, попытка не пытка. Вон на что порой человек готов пойти, даже собственных систем жизнеобеспечения не жалко. Лед с синеватым отливом стал медленно раскалываться и таять под нежным весенним солнышком. Он не знал и не мог знать, что творилось после того, как его вырубило, и через какую взбучку от непогоды прошла Валли, чтобы ему не стало хуже. А хуже ему бы определенно стало. Даже в защитных стенах своей криокапсулы, в подобных условиях он вряд ли бы протянул дольше дня. Да что там, не встреть он тогда Валли, в тот день, когда она привела его «домой» и показала растение, он бы так и застрял в той буре, оставив после себя лишь трупик. По доброте душевной она отвела его к себе, дав ему убежище. Еван и не думал, что где-то так глубоко внутри его сердца могли жить хоть какие-то чувства, что до них вообще могло достать хоть что-то. Подобное нельзя было назвать простой благодарностью, это было бы сродни оскорблению. Оно стояло на неком уровне гораздо выше таких мизерных предположений. Мать-Природа здесь уже не мама — грозная мачеха, не ставящая ни во что своих падчериц. Палок в колеса наставит и глазом не моргнет. А девчуля как Золушка, 8 дней и ночей не покладая рук защищала и заботилась о нем под натиском сводных сестер по имени Здоровье и Директива. Если она поставила его благосостояние настолько выше собственного, то он определенно был для нее важен, очень, очень сильно. На камере наблюдения было видно, как она обвила его разноцветной новогодней гирляндой, отвела его на прогулку, вообще в целом обращалась с ним как с джентльменом. Если посмотреть под определенным углом, это можно было в некой степени принять за свидание. Конечно, в доступных там условиях все сводилось к грубоватой сырой имитации серединки на половинку, но кого такое волнует, когда было вложено столько милоты в каждое усилие, чисто для вас? Особенно в катание на лодке, такое на раз-два не исполнишь. Ну, а дальше, естественно, лавочка на набережной, где под занавесом лилово-оранжевого заката она выжгла лазером их имена в сердечке. И даже в записи на голограмме с не самой лучшей насыщенностью лучезарное сияние опутанных красной дымкой сумерек в грязной дырявой пелене было самым завораживающим зрелищем в его жизни. И все благодаря ей. Валли прислонила руку к холодной стенке, примерно возле его собственной. Ее большие, невинные глазки цвета орешка будто умоляли его проснуться, увидеть то, что видела она, почувствовать на себе то, что чувствовала она. Вот что она хотела сказать ему этим жестом.«Не умирай.» Сквозь приоткрытые губы шепотом были изложены все ее чувства, упакованные в два коротких слова. В ее глазах отражалось простое, и вместе с тем искреннее желание снова увидеть ее ангела проснувшимся.
Знаете такое чувство, когда от переизбытка эмоций ощущаешь себя хрустальной вазой из венецианского стекла, такой хрупкой, что грохнешься от малейшего ветерка? Что сердце сейчас рванет под давлением в двадцать атмосфер? Ну вот Еван проходил через примерно то же самое. Видео поставили на паузу. Ее самоотверженность горела в его душе теплым огонечком. Тем маленьким огонечком из зажигалки Валли. От него веяло безопасностью и комфортом… как и от многих ее поступков. Все это время она была рядом с ним, а мальчик, что называется, и не знал о чувствах, которые она хотела выразить ему. Все сразу стало ясно. Почему она старалась быть с ним, защитить его, не считаясь с обстоятельствами и разделявшими их силами. Почему она зайцем пролетела тысячи световых миль до Аксиомы. Почему она не оставила его даже под дулом ружья. Чувство, о котором слагают легенды. Которое толкает на самые безумные авантюры и на самые невероятные приключения. Глупость напополам с преданностью. Ядреный ядерный коктейль, для которого не существует невозможностей. Такое под силу только любви. И как будто что-то похожее уже накрывало его мягким одеялом, раньше, у нее дома и когда он поцеловал ее. Что-то стало тянуть его ближе с тех пор. Наверное, потому что она была забавна, чиста душой и просто милашка. Рядом с ней никакие беспокойства не страшны. Он уже не просто свыкся с ее присутствием — без нее словно бы теряется часть себя. Как будто все огни во вселенной гасли разом, когда ему казалось, что она в опасности или на грани смерти, как тогда со спасательной капсулой. Слишком холодно и пустынно было без нее. Он хотел быть с ней— Нет-нет, как-то не подходит сюда это слово, слабоватое оно какое-то. А как можно по-другому выразить? Нуждался в ней? Хмм, не знаю, все равно остается это вреднющее чувство, что можно было бы переписать лучше. Но так я никогда это дело не закончу, так оставим, поехали дальше. Вот только почему? Сложно было сказать. Вся эта приятная теплая пушистость внутри не была привязана к какой-то одной конкретной особенности, это было скорее… все. Все вместе и сразу. И ведь при этом с ее скромными параметрами и хилым телосложением ее не назовешь такой уж сногсшибательной моделью, серая мышка на фоне шикарных длинноногих сердцеедок, которых он среди экипажа повидал немало. Да и кроме заброшенного грузовика на истощенной планете приданого при ней было ноль. Но сейчас социальные стандарты не играли больше роли. Улетели прочь иерархии и маски, остались только зеркала ее глаз, отражение души. Насколько бы дела не летели по швам или горели синим пламенем, в ней всегда оставалась частичка чудачки. Милой чудачки. И не дайте ее неказистому виду обмануть вас, энергии в ней хватит сполна. Своеобразный характер, бесхитростность чистой воды, неуклюжесть, нескончаемый поток энергии, дававший силы идти против ветра ради всего, что ей дорого — все с легкостью влезало в упаковку из присущего только ей немногословия в обертке из хриплого, но вместе с тем высокого голоса, с такими объемами позитива, что невозможно не проникнуться. И несмотря на то, что она провела целую жизнь в одиночестве в мире после апокалипсиса, из нее выросла простая, добродушная барышня с сердцем на вес золота, готовая простить прошлые обиды. Это был ее дар, ее чудо и путеводная звезда, и он любил ее именно за это. …Отражавшие внутри себя океан айсберги растаяли, слившись с ним. Загорелся огонек в зажигалке. В единую веревочку сплелись шелковые нити прилива свободы в полете, сказочное волшебство вальса в звездном зале, радость видеть ее живой с растением в руках и сладость первого поцелуя. Он любил ее. Еван взглянул на неподвижную Валли, вытянувшей ладонь к его неподвижному телу. Невинность ее глаз сияла в совсем новом свете. Он почти мог почувствовать ее руки в своих. Затем взор опустился на пустоту под сплетенными пальцами. Так холодно, что прокалывало до костей. — Валли… Без голоса, только шепот, смягченный заботой, которую он и не думал в себе найти…***
— Еван… Без голоса, только шепот, прошнурованный мольбой. Валли сцепила руки, под ними так холодно, что прокалывает до костей. Но звучало это как-то не так. Слишком коротко, да и тон не подходил. Как ей и сказали, из укрытия она ни шагу не ступила, и чтобы хоть с какой-то пользой провести время девушка решила попробовать по-новому выразить парню свою признательность. Нужно так отрепетировать, что прошло без сучка без задоринки, а не как вот недавно. Второй раз — тоже не то. Неравномерно, и все равно как-то неправильно. Она вкладывала все усилия в свой небольшой словарный запас, чтобы главные четыре слова шли на одной волне с ее эмоциями, от всего сердца. Чтоб романтика прям из каждой трещины лилась. В последний раз… Нет. Слишком долго, плоско, громко, и это уже десятый повтор из 50 попыток. С удрученным вздохом она опустила руки. «У меня никогда не получится.» Снаружи раздались шаги, встревожив ее. Она подсмотрела через двери. Стюарды подходили все ближе. В страхе ее ноги примерзли к полу. Ее поймают? Хотя, какая разница, если ее поймают сейчас? Но нет, охрана в полном игноре прошла мимо. Ощущение ближе скорее к облегчению, чем к озадаченности, но тем не менее. И если подумать, это значило еще кое-что. Раз за ней никто не станет следить, значит она сможет пойти за Еваном. Но ведь она обещала ему, что не уйдет ни в коем случае. Хмм, а это предусматривало, скажем, ее попадание в лапы опасности? А если прятаться больше незачем? К тому же, парниша так и не вернулся. Где его черти носят? Может, с ним что-то случилось и ему нужна помощь? Вот именно последняя мысль решила засесть на подольше и приесться к ее мозгу. В принципе, нежелание быть оторванной от Евана очередной прихотью высших сил никуда не пропало. А тут как на блюдечке с голубой каемочкой шанс вернуться к нему. К тому же, если быть совсем откровенной, то ее терпение уже по капельке почти утекло. В итоге, с прекрасной отговоркой в руках, она приняла решение. Она рванула со всех ног к мусоропроводу, куда он исчез. И пофиг, что могут спалить. Сунув бошку внутрь, она сразу позвала его по имени. — Еван?! В ответ только скакания эхом ее голоса по всей трубе. Оно было громким и длилось приличное время. Наверное, если судить по размерам корабля, проход шел очень высоко наверх и очень глубоко вниз. Настолько, что ей даже стало некомфортно от такой мысли. Влететь вверх как Еван она не сможет, дозваться до него тоже, а лифт на ночь закрыли. Хотя, если присмотреться, внутри достаточно просторно, чтобы влезть, но вместе с тем достаточно узко, чтобы попробовать забраться наверх самостоятельно. Взвесив все варианты, она полезла внутрь. Спиной к одной стороне, ногами и руками к другой. Оказалось даже чуток уже, чем предполагала, так что упасть-то не упадет особо, но от вуали клаустрофобии все равно не спрячешься. И все бы ничего, вот только от покрывавшей стены гнилой гадости воняло так жутко, что хотелось оторвать с корнями нос. Хоть она и росла, работала и жила в окружении этого запаха, научившись его не замечать, даже одного дня, проведенного в чистом, стерильном воздухе Аксиомы было достаточно, чтобы почти напрочь забыть о нем. Но теперь он вернулся, и впервые в жизни она посчитала его отвратительным. «Ну… что ж, наверх так наверх.» Двигая потихоньку руками, ногами и спиной, она начала свое медленное восхождение по 250 метрам Фортрайт знает какой мерзости. А может и не знает.***
Дон спрыгнул с монорельса, направлявшегося к Пляжной палубе. Он уже отчистил все грязные следы на палубе и самом поезде, оставалось только предположить, что чумазая девчушка сполна наследила на единственной второй остановке. Увидев отпечаток десятичасовой давности, он было решил, что прав, однако… След за ним обрывался. Либо она растворилась в воздухе, либо он был такой старый, что исчез сам по себе. А может, это было дело рук другого уборщика. А вот от этой мысли внутри него начала кипеть кровь. Все вычищение по следам пошло псу под хвост? Бросил все свои обязанности только для того, чтобы в последний момент дать цели уйти? Такими темпами его небось под суд погонят. Гневная лава просила выхода, и он бы предоставил его, кинув щетку куда-нибудь в самую— «ЧУЖЕРОДНЫЙ ЗАГРЯЗНИТЕЛЬ» — Что за? — как будто на злости кнопку нажали, и та немедленно выключилась. Индикатор на шлеме услужливо подсветил ему новую порцию свежих следов, начинавшихся у комнаты для полотенец возле бассейна. Естественно, пацанчик к ним и помчался. При близком рассмотрении оказывается, что они и впрямь свежие, всего пара минут от роду. Эта неряха только что была здесь! И исчезла она в направлении мусоропровода близ командного шпиля. — Ну все, ты попалась! С воскресшей решимостью, он вновь принялся за работу. По одному отпечатку за раз. С каждым шагом все ближе к цели.