Инфамия

Проходит целых пять дней, прежде чем Диммок говорит Джону собираться. — Ланисту императорской школы зовут Лестрейд, — произносит он, аккуратно и быстро заворачивая один из мечей Уотсона в тряпицы, за неимением ножен. — Он сопроводит тебя и покажет, где ты теперь будешь жить, — их взгляды встречаются. — Не рассчитывай, что будешь наслаждаться жизнью! — резко замечает он. — Лестрейд в императорской школе уже почти двадцать лет. Он нежничать не станет. Джон хочет улыбнуться, но ланиста успевает отвернуться; Диммок кидает меч в сторону и берет в руки второй, начиная обматывать ткань вокруг рукояти и лезвия. — Я могу сам обернуть меч, господин, — напоминает Уотсон. Диммок награждает его тяжелым взглядом. Принимая сунутый в руки меч, Джон не может сдержать улыбки. На мгновение по лицу ланисты проходит тень, будто он борется с собой, желая что-то сказать. И, видимо не сдержавшись, говорит: — Ты хорошо сражался. Приятный сюрприз для меня. Но то, как ты поступил с двумя моими гладиаторами, слишком жестоко. Смутившись, Джон прикрывает глаза. Улыбка исчезает мгновенно. — Один из них все равно был приговорен к смерти. И у меня не было выбора… — пытается возразить Уотсон. Диммок жестом заставляет его замолчать. — Один из них в относительном порядке, за исключением того, что больше не может пользоваться правой рукой, держать в ней меч или щит. Для таких, как мы, Уотсон, это хуже смерти! Джон снова позволяет себе слабо улыбнуться. — Он был отвратительным человеком, господин. Диммок согласно кивает, но его ответная улыбка не отражается в холодном взгляде: — Но великолепным гладиатором. Уотсон вздыхает и хочет уже ответить, даже набирает воздух в легкие, но грохот от распахнувшихся створок ворот заставляет промолчать; Джон видит, как коренастый седоволосый мужчина морщится от шума. Понимая, что был замечен, вошедший натянуто улыбается ланисте. Диммок точно так же кривится в ответ. Легко заметить, что эти двое друг друга недолюбливают. — Лестрейд, — едва ли не скрипит зубами Диммок. Джон не может сдержать улыбку, к вящему его неудовольствию. Если бы мог, Лестрейд широко улыбнулся в ответ. — Диммок, — резко кивает ланиста императорской школы. Он медленно скользит взглядом — и его глаза светлее, чем у Диммока, что делает их выражение более теплым — по телу Уотсона, пока не останавливается на лице. — Джон Уотсон? Джон старается, чтобы его улыбка была как можно более вежливой. — Да, господин. — Хорошо. Просто потрясающе. Ты готов? Боюсь, у нас не так много времени — мы должны многое успеть, — Джон приподнимает свой небольшой мешок с пожитками: одежду, обмотанные мечи и масла, чтобы за ними ухаживать. Лестрейд едва заметно усмехается. — Потрясающе, — повторяет он. И Джон, смотря на него, с трудом удерживается от ответной улыбки — уж очень заразительно было настроение его нового ланисты. Уотсон оборачивается к Диммоку. — Спасибо, господин, — тихо говорит он. Хоть и неохотно, но тот взял его на обучение, и Джон был благодарен за это. Приподняв в удивлении брови, Диммок кивает. — Удачи, Уотсон, — коротко отвечает он. Уголки рта Лестрейда на секунду приходят в движение, но Грегори сдерживает улыбку, когда Джон отходит от своего бывшего ланисты и присоединяется к нему в дверях. Отсалютовав Диммоку, императорский ланиста ведет Джона через тренировочную арену к воротам. И только когда их уже никто не мог услышать, Лестрейд издает смешок. — Он всегда выглядит так, словно его кто-то вытрахал в зад, — комментирует он. Джон едва не спотыкается от шока. — Власть для него слишком много значит, — продолжает тот, будто ничего не заметив. — Кто-нибудь должен сбить с него спесь. Все в порядке, Джон? Или ты предпочитаешь, чтобы тебя звали Уотсоном? Джон удивленно моргает и через мгновение бормочет: — Я… кхем… предпочитаю «Джон», господин… Но… — Значит, пусть будет «Джон», — легко отвечает Лестрейд. Дорога к императорской школе занимает много времени; большинство празднеств и парадов проходит именно между императорским дворцом и Большим цирком, поэтому им проходится с трудом пробираться через переполненный людьми центр Рима. Джон и раньше совершал прогулки, но никогда они не были такими долгими. И уж тем более он не думал, что императорский ланиста спросит его о самочувствии. В какой-то момент Лестрейд даже останавливается и предлагает понести часть его вещей. Джон замирает, с удивлением смотря на спутника. Ланиста с едва заметной усмешкой качает головой. — Прости меня, Джон, — произносит он, сдерживая смех, — Как ты видишь, я немного отличаюсь от Диммока. Буду честен с тобой: ты гладиатор, и вряд ли доживешь до следующей Сатурналии. Если хочешь, можешь назвать это слабостью. Но я хочу… чтобы для тебя эти месяцы были достаточно приятными, — ланиста широко улыбается. — Но если ты выживешь, то, надеюсь, будешь относиться ко мне с благодарностью. Опытный и умелый гладиатор может оказаться весьма полезен. Уж мне ли этого не знать. Улыбка Лестрейда заразительна, Джон внезапно понимает, что улыбается в ответ и посмеивается вместе с мужчиной. Но всего одна фраза ланисты заставляет всю веселость испариться. — И я должен тебя предупредить. Вероятно, ты скоро встретишься с императором. Он питает определенную любовь к схваткам и любит знать имя каждого своего гладиатора. Неудивительно, что Джон спотыкается. — Император?— он сглатывает слюну. Все утро Джон томился ожиданием, и сейчас от одной мысли, что он снова будет биться на глазах у Шерлока Холмса, внутри все сжимается, и желудок, будто бы подступает к горлу. Неужели теперь они встретятся лицом к лицу? — Да, он любит вмешиваться в организацию схваток на аренах. Не будь он тем, кем является, я бы сказал, что его постоянное присутствие раздражает. Постарайся привыкнуть, вероятно, вы будете часто видеться. Джон фыркает. — Хорошо. Привыкну к императору. Постараюсь. Лестрейд неудержимо смеется, запрокинув голову. — И ты ведь даже еще с ним не встречался!..

***

Джону едва хватает времени, чтобы обустроиться в комнате, когда звон колокола отмечает полдень, и Уотсона вызывают на тренировочную арену. И, к своему удивлению, он никого там не находит. Только Лестрейд ровно по центру крутит меч вокруг тела, разминая кисть. Сама арена меньше цирка, всего три ряда трибун ненамного возвышаются над ней. И Уотсону остается только гадать, сколько людей они вмещают. Лестрейд улыбается, когда Джон подходит ближе, опускает меч острием к земле. Уотсон улыбается ему в ответ. — Сейчас я хочу просто понаблюдать, узнать что ты можешь и умеешь, — говорит ланиста, когда Джон подходит достаточно близко, чтобы его услышать. — Большинство боев, проводимых на этой арене, не заканчиваются смертью. Тут дерутся, чтобы показать свое мастерство и сноровку перед некоторыми влиятельными людьми. И сегодня я хочу посмотреть, как ты дерешься, практически не испытывая давления извне. Джон хмыкает. — Перед некоторыми влиятельными людьми? Лестрейд усмехается и кивает в сторону трибун. На верхнем ярусе, ровно посередине, откинувшись на локти, сидит Шерлок Холмс. Уотсон тут же падает на одно колено и отводит взгляд в сторону. Лестрейд издает очередной смешок. — Не переживай так. Он просто понаблюдает за нашим боем. И когда мы закончим — а долго длиться схватка не будет — скорее всего пожелает с тобой поговорить. Он не такой страшный, как ты думаешь. Зная себя, Джон сомневается, что будет менее напуган, когда наступит тот самый момент. Он позволяет себе еще один беглый взгляд в сторону императора; сейчас, зная, что он там, невозможно не заметить белую тогу с пурпурной каймой, выделяющуюся среди серого камня трибун. И это чрезвычайно отвлекает. Но он не может позволить себе думать об этом, потому что Лестрейд перехватывает свой палаш поудобней, и Джон интуитивно отбивает мечом — пришедший за ним человек приказал взять только один — внезапный выпад над головой. Ему необходимо сосредоточиться, и Джон усилием воли запрещает себе смотреть в сторону императора, чтобы проверить интересно ли Холмсу происходящее, или, быть может он разочарованно качает головой. Или вовсе утратил интерес к схватке. Ланиста достаточно быстр и силен, но все же ему требуется следить за каждым движением Джона, чтобы видеть, когда тот готов блокировать удар или сделать выпад; Лестрейд пытается уловить секундное напряжение в мышцах, чтобы отбить любую неожиданную атаку. Уотсон и не помнит, когда так сильно старался произвести впечатление на окружающих его людей, кажется, это было, когда он просил руки Мэри у ее родителей. Лестрейд гоняет его до тех пор, пока тела обоих не покрываются потом, старая рана Джона отдает тянущей болью в плечо. И он невольно спрашивает себя, будут ли ежедневные тренировки проходить так же; ровно на мгновение он допускает мысль о том, сможет ли вообще справиться с нагрузкой императорской школы. Лестрейд отступает и поднимает руку в знак окончания боя. Джон тяжело дыша, опускает меч и вздрагивает, услышав аплодисменты, эхом разносящиеся по всей арене, от стоящего на трибунах Шерлока Холмса. — Великолепны, — говорит он, и его глубокий голос буквально вспарывает окружающее пространство. — Вы оба. Не знал, что ты все еще на такое способен, Грегори. Лестрейд морщится, без должного уважения смотря на императора, не обращая внимания на шок Джона. Тот с растущим ужасом наблюдает, как мужчина легкомысленно спрыгивает с трибун и идет к ним через арену. — Могу я?.. — император приподнимает бровь, его голос низок и пробуждает приятную дрожь; Джона накрывает волна тепла от его звучания, рождающаяся где-то в груди и достигающая даже кончики пальцев. Ланиста кивает, отступая. — Разумеется, мой Господин. Джон мгновенно опускается на одно колено, едва Шерлок Холмс приближается; тот вопросительно приподнимает бровь, оглядываясь на Лестрейда. Но тот только закатывает глаза, кивая на коленопреклоненного гладиатора. — О Юпитер!— сухо замечает он, с ноткой раздражения. — Вставай. Джон поспешно поднимается, не смея поднять глаза. — Джон Уотсон? — Да, мой Господин. — Уверен, ты понимаешь, что твой бой на арене произвел на меня впечатление. Джон польщено кивает. — Спасибо, мой Господин. Император задумчиво наклоняет голову набок, когда Уотсон наконец-то отрывает взгляд от песка арены. — Могу я узнать, откуда ты настолько впечатляюще знаешь анатомию человека? Джон позволяет уголкам губ дрогнуть в намеке на улыбку, но движение это настолько мимолетно, что император не должен был его заметить. — Мне… было это интересно, мой Господин. Всегда. Когда я был моложе, то убедил архиатра на нашей улице научить меня всему, что он знал сам. После я еще многому научился. Некоторое время я служил в Легионе, где имел возможность расширить свои познания в медицине и анатомии. — И там тебя ранили в плечо? — спрашивает Шерлок, выгибая сильнее темную бровь. — Да, мой Господин, — Джон едва удерживает себя от порыва накрыть другой рукой рубец от раны. — В Ктесифоне. Вторая бровь присоединяется к первой, ледяные глаза моргают. — Вот как… — Джон рискует поднять лицо и встретиться взглядом с императором; Шерлок Холмс добродушно улыбается. — Уотсон, ты показал себя выдающимся бойцом. Уверен, ты будешь драться не хуже на моей арене. Удивленный, Джон позволяет себе короткую, по-мальчишески беззаботную улыбку. — Спасибо, мой Господин. Приложу все силы. Император, будто колеблется несколько мгновений, прежде чем точно так же улыбнуться в ответ. — Посмотрим, — его голос насквозь пропитан теплотой. — С нетерпением буду ждать. Он оборачивается к ланисте, награждая его пронзительным взглядом; на мгновение его улыбка становится шире, прежде чем исчезнуть. — Спасибо, Лестрейд. Продолжайте. Два гладиатора молчаливо смотрят след удаляющемуся Шерлоку Холмсу. — Что это было? — спрашивает Джон едва за императором закрывается решетка. Лестрейд издает смешок. — Это был Шерлок Холмс. Ты ему понравился. — Мне тоже так показалось, — говорит Уотсон, оборачиваясь к ланисте и замечая его улыбку. — Только не понимаю почему. Лестрейд пожимает плечами. — Мне тоже понравилось, как ты сражался. Признаться, никто из нас не ожидал ничего подобного. То как ты перерезал сухожилие на руке тому мужчине — верх мастерства. Джон улыбается, вспоминая реакцию Диммока. — В камере он только и делал, что оскорблял меня. Трудно было удержаться и не отрезать руку целиком. От его слов Лестрейд смеется и дружески хлопает его по плечу. — Только не будь самоуверенным. Мои воины будут получше сброда Диммока, — ланиста отходит на несколько шагов, вставая напротив Джона, но не занимая атакующую позицию, лицо его безмятежно. — Никогда раньше наш Господин не реагировал так, как он реагирует на тебя, — медленно произносит он. — Вы близки с императором? — рискует Джон задать вопрос. Темные глаза Лестрейда неожиданно впиваются в его. — Прости, — отступает Уотсон. — Просто мне показалось, что вы знакомы гораздо лучше, чем могли бы император и ланиста. Медленно на лицо Лейстрейда возвращается улыбка. — Можно так сказать, полагаю. Я знаю его еще с того момента, как он сам был непослушным ребенком, поэтому, возможно, я почти не беспокоюсь о приличиях. Я оказался в императорской школе, когда мне исполнилось двадцать. И даже когда Шерлоку — нашему Господину — было пять лет, его интересовало все вокруг. И гладиаторы исключением не были. В десять лет он умолял меня научить его драться на мечах. Знай я тогда, что он станет императором — вполне вероятно, что не стал бы учить, — выражение лица Лестрейда становится отсутствующим, он улыбается, вспоминая то время; Джон и сам не может удержать улыбки, представляя, как юный, чуть долговязый юноша с непослушными кудрями пытается удержать в руках меч. — Я думал, что лучше, если он будет знать, как себя защитить. А то вечно носился, забыв о безопасности. И, думаю, мне нравилось, что он находил меня… завораживающим. Он неожиданно переводит взгляд на Джона. — Извини. Иногда я думаю, что прожил просто невероятную жизнь, — он нервным движением крутит кистью, заставляя меч двигаться, будто прогоняя какую-то мысль из своей головы. — А сам-то о нем что думаешь? Улыбка Джона становится настороженной. — Он потрясающий… человек. Ланиста кивает, усмехаясь. — Да, он такой. Думаю, именно за это мы его и любим. Как и у любого из нас, у него есть мечты, желания, страхи, — резким движением Лестрейд прячет меч в ножны. — На самом деле… Вероятно… Я не удивлюсь, если он попросит о некоторой степени близости, — Джон хмурится, пытаясь понять, что ланиста подразумевал под «некоторой степенью близости». Он должен будет развлекать императора? Или учить его, как раньше Лестрейд? Или… — Он даст тебе возможность в любой момент отказаться, — нахмурившись, продолжает Лестрейд. Джон морщится. — Боюсь, отказы не моя сильная сторона, — признается он. — Возможно, — соглашается Лестрейд с легкой улыбкой. — Но я хочу сказать… так может статься… что он попросит тебя разделить с ним постель или что-то подобное. И я настоятельно прошу тебя не соглашаться, если испытываешь хоть каплю неуверенности, что тебя это устраивает, — слова Лестрейда сопровождаются печальным вздохом. — Ты можешь причинить ему боль. Несколько секунд он пытается осмыслить услышанное. Может ли император испытывать сексуальное влечение? Джон многое готов сделать для человека, которым всегда восхищался, но никогда не думал, что… тот такой обычный, и в то же время невероятный, чье существование казалось парадоксом. Но есть предел, через который он не мог переступить. — Откажу, — соглашается он. И лицо Лестрейда расслабляется. Он все равно не мог. Не мог настолько сильно предать Мэри.