Не произнося ни слова

MEJIBRAY ― Kokyuu

      ― А хочешь узнать меня настоящего? ― спросил Тсузуку спустя год после начала близких отношений. Сердце кольнуло нехорошее предчувствие, но так незаметно, что и внешне, и внутренне оставаясь спокойным, Коичи улыбнулся.       ― Конечно хочу и, хотя мне и кажется, что я знаю тебя, мне всегда будет отрадно узнать любимого человека ещё лучше, чем сейчас, ― вспомнив о подносе в руках, он продолжил свой путь от арки широкого прохода вглубь комнаты. Кончики подрагивающих пальцев полнило лёгкое покалывание вызванное волнением, отчего карамельного цвета жидкость в аккуратных чашках покрывалась мелкой рябью.       ― Милый, милый мой Коичи, ― ласково пропел мужчина не стирая с лица очаровательной улыбки. Пальцы его невесомо прошлись по запястью любовника, прежде чем скользнуть по металлу подноса и обвить изящную керамическую ручку. ― Ты знаешь так мало, что мне почти становится стыдно. Но мне всё тяжелее играть себя ненастоящего...       ― Тогда просто будь собой, ― восхищенно улыбнувшись в ответ, Коичи окончательно расслабился, буквально растворяясь в чарующих нотках мягкого голоса. Таким тоном Тсузуку мог бы плести кружево очередной легенды или баллады, погружая в таинственную атмосферу полусна-полуяви. Он любил так делать частенько. А оттого и в разы неожиданней было ощутить волну липкой боли пронзившей грудь.       Вначале Коичи, кривясь, подумал, что ему живьём содрали кожу или же с корнем вырвали душу, но на деле всего лишь горячий, выплеснутый Тсузуку так внезапно, напиток заливал верх его наряда. Осознание, как и волна настоящей боли, приходила с опозданием, но всё же приходила, заставляя вскрикивать, соскакивать с дивана и ошарашено ловить на себе томный взгляд Тсузуку. Вокалист откровенно наслаждался чужой смесью боли, недоумения и растущей обиды, продолжая улыбаться всё так же нежно, он не думал просить прощения за свершенное.       ― Ты… ― Коичи был растерян, в горле его стояла комом горечь, а слабовольное желание разрыдаться в голос застилало глаза пеленой слёз.       Коичи ошибся.       ― Я не люблю кофе с молоком, ― делая акцент на каждом слове совершенно буднично произнёс Тсу в спину сбегающего от него любовника.       Дверь ванной истерично ударилась о стену и плавно закрылась за мужчиной скидывающим с себя одежду. Уже, наполовину обнажённым, стоя перед зеркалом, Коичи смотрел в собственные глаза тщетно пытаясь увидеть в них ответ, но взгляд его то и дело устремлялся вниз ― на алость расползающегося пятна, что от ключиц до низа живота ярким клеймом напоминало о чём-то странном. О том, что Коичи не хотелось осознавать ни в коей мере, ни под каким предлогом.       «Уж лучше бы он сразу вырвал мне душу», ― подумал он, прикасаясь к груди в том месте где, по мнению Коичи, и должна была находиться упомянутая. Он едва слышно зашипел, когда грубость чужих пальцев накрыла его руку, прижимая к повреждённой коже сильней. Именно душа в этот миг, взволнованная и растерянная, искала оправдания жестокому поступку и стенала, не находя.       ― Раз, ― раздалось над ухом куда-то в висок. Обжигающим шепотом, от которого подкашивались ноги. Тонкокостные руки наполнились пугающей силой, сжимая запястья Коичи и выкручивая их так, что тому пришлось упасть на колени, больно опускаясь ими на каменистые плиты, но подчиняясь и силясь хоть немного ослабить боль. Едва не ударяясь о край раковины головой басист сжался, зажмуривая глаза и желая проснуться. Это был не тот сон, в котором ему мечталось очутиться более прочих. И сам Тсузуку тоже был не тот.       ― И, в довершение, чтоб ты знал ― я трахаю нашего гитариста, ― ядовито прошипел Тсузуку уже не пытаясь казаться милым. Он терял интерес к кукольно-хрупким рукам, желая смотреть в испуганные глаза, желая видеть в них плещущуюся обиду от доставленной боли. Физической и моральной.       Но прибывающий в шоке Коичи вряд ли мог бы удовлетворить извращённые желания любовника имея силы лишь на то чтобы растеряно, как-то по-рыбьи, открывать рот не произнося ни слова при этом.       Обжигающая боль от пощёчины трезвила, заставляя сорваться и ответно ударить Тсузуку. Наотмашь по занесённой для нового удара ладони.       ― Хватит! ― крик наверняка остался услышан соседями, но музыканту было наплевать. Он готов был сейчас высказать, выкричать, вышептать всего себя до капли, если бы не встретился с прояснившимся взглядом мужчины. Его мужчины. ― Тсузуку?       В глазах Тсузуку бушевала гроза. Он был не здесь и осторожного оклика слышать не мог, как и не мог видеть протянутой к нему дрожащей руки. Срываясь с места, куда-то в зал, он не мог не пугать Коичи своим молчанием. И тот, как последний дурак, срывался следом, боясь за Тсу как никогда сильно.       Но тот сидел на полу спальни в ворохе исписанных листов и продолжал что-то строчить на девственной белизне ранее уцелевшей бумаги. Для него больше не существовало Коичи ни в каком из состояний ― сильный или же беспомощный, ― он исчез из его мыслей на время. Тсузуку, грубо выжавший из басиста нужную порцию отчаянно-горьких эмоций, писал ими, как чернилами.       Потерянный Коичи мог на это лишь промолчать, выпить залпом нетронутую чашку остывшего кофе и, свернувшись на диване в комочек беспомощности и обиды, рыдать. Беззвучно и бесслёзно, содрогаясь всем телом, и так и засыпая в плену давящего непонимания.       Тепло накрывшего пледа, как и нежность поцелуя, что коснулся припухшей щеки, были сочтены за сон. Слишком сладкий и болезненно реальный чтобы помнить о нём наутро.       Днём. В студии, когда Коичи увидел торжественно розданные вокалистом листы, к его горлу подкатила тошнота. Стоило ему только пробежаться взглядом по паре начальных строк, как в памяти возродилась вся обида и боль, что ещё вчера казалась кошмаром, а сегодня, выплеснутая на листы, восхищала Миа и Мето. Кошмаром, что, увитый изящностью рифмованных строк, давал Тсузуку повод для гордости и самовосхваления. Коичи растерянно кивал на реплики вокалиста, не вслушиваясь в них до того момента, пока его слух не зацепила одна фраза, что стеганула по лопаткам опасностью.       ― Думаю, ещё песен пять и можно будет записывать новый альбом, ― жизнерадостным тоном заявил мужчина, прерываясь, и не переставая напевать написанное на ничтожно краткий срок.       «Пять», ― холод услышанного числа резанул по нервам стальным лезвием.       Коичи плотнее прикрыл глаза, готовясь к худшему.