MEJIBRAY – Anemone
— Тсузуку? — вешая ключи на привычное место над столиком в коридоре, Коичи силился одновременно разуться и не выронить из рук полных пакетов с накупленной провизией. Сегодня его возлюбленный сослался на головную боль и не составил ему компанию в рутинном походе по магазинам, отправляясь домой чуть раньше. И это было бы даже не страшно, если бы не гнетущая тишина, что теперь встречала мужчину. — Тсузуку, ты не мог бы мне помочь? На этот раз просьба так же растворилась в густеющем тревожном молчании, не обретая должного отклика или хотя бы какого-нибудь незначительного признака жизни в доме. Тот был пуст или же лишен звуков. Последнее пугало до ужаса, заставляя Коичи спохватиться и обежать все комнаты разом, бросая так и не разобранные пакеты у порога. Он молил Тсузуку о благоразумии и отгонял от себя всякие мысли о нахождении того в пугающем состоянии. Полчаса… всего лишь полчаса отсутствия и Коичи уже жалел о собственной непредусмотрительности. О том, что оставил вокалиста одного, зная о странностях, что творились с тем в последнее время. Спальня оказывалась пуста, а широкие окна в ней — распахнуты настежь. Над ними танцевали невесомые полы штор, точно древние полупрозрачные призраки, они колыхались в такт им одним слышимой музыки, и недовольно шипели, когда мужчина взволнованно отстранял их в сторону желая выглянуть на улицу. Вниз. Но тротуар был пуст и возможная страшная догадка не подтверждалась, заставляя искать дальше, представлять залитую кровью ванную и тут же отбрасывать эту мысль, находя последнюю в холодной белизне. Отблески на светлом кафеле — яркие, как металлические лезвия, резали глаз своей чрезмерной, хирургической чистотой. Прогоняли прочь. но кухня тоже была пуста и, всё же, подобный расклад чуть успокаивал. Должно быть Тсу вышел в магазин за сигаретами или ещё чем-то, не дожидаясь припозднившегося сожителя. Коичи старался взять себя в руки и, начав разбирать покупки, первым делом позвонил на мобильный Тсузуку. Знакомая до боли мелодия наполнила гостиную. Телефон лежал на кофейном столике и Коичи только теперь осознал, что видел его украдкой, пробегая мимо. Вариант со звонком отпадал и оставалось только ждать возвращения блудного мужчины, казалось бы, но Коичи открыл холодильник и едва не выронил провизию на пол. Здесь его ждала записка. Небольшой листок небрежно исчерченный кривыми иероглифами торчал прямо из остатков недоеденного торта и привлекал к себе внимание пугающим содержанием. Мараясь в сладости позабытого лакомства, Коичи вынимал клочок бумаги и подносил его на более яркий свет, желал ошибиться, но знал наверняка, что понял послание с первого раза. "На крыше", — казалось бы, что может быть безумней, чем отправиться под вечер гулять по крыше высотки? Но Тсузуку сегодня, видимо, хотелось именно этого. И он приглашал Коичи на прогулку вместе с собой. А тот, как послушная кукла, срывался на новую подсказку, успевая лишь обуться, покидая квартиру незамедлительно, направляясь туда, где его должно быть действительно ждали. Сердце пропустило несколько ударов в нехорошем предвкушении и сорвалось на бешеный ритм, заставляя Коичи задохнуться и едва не поперхнуться им — бьющимся о грудную клетку так неумолимо. А гладкая площадка жилого здания встречала его сильным ветром и одной-единственной фигурой, что на фоне далёких, но ярких огней города казалась совсем маленькой и хрупкой. — Тсузуку? Чего ты хочешь? — осторожно продвигаясь вперёд, Коичи не сводил взгляда с надломленной линии плеч, что вздымались и опускались при каждом глубоком, размеренном вдохе и выдохе. Размеренном. Тсузуку не был подвержен истерике и уже этот факт радовал безмерно, хотя не давал полной уверенности в адекватном состоянии мужчины. — Много чего, — вполне охотно признал вокалист, но не пожелал отвернуться от раскинувшейся перед ним аляповатой глади — яркой картины жизни, что будто бы пульсировала в такт особенного дыхания города, его собственного ритма. — Например, чтобы мы были вечно, чтобы ты всегда любил меня и, может быть, чтобы эта ночь никогда не заканчивалась. — Я и так буду любить тебя вечно, — немного невпопад ответил Коичи, но это действительно было единственное из перечисленного, что он мог бы пообещать честно и наверняка, не прибегая ко лжи. Теперь он был достаточно близко, чтобы не повышать голос, перекрикивая ветер, и мог различить что свободное одеяние на Тсузуку, накинутое на простую одежду, всего лишь их домашний плед, что обычно перекочёвывал с дивана на кровать, но теперь обретал новую жизнь, становясь неким подобием чужих обломанных крыльев, что трепетали на ветру. — Конечно будешь, — согласился Тсузку, широко улыбаясь и поправляя грозящую съехать с плеч ткань одной рукой. — Я ведь хочу этого. — Здесь холодно. Пойдём домой, ладно? — доверительным жестом накрывая чужую ладонь своей, Коичи никак не ожидал, что в следующий миг его запястья коснётся пугающий холод металла. — Тсузуку! Но не лезвие вовсе, как думалось сразу — леденящая гладкость браслета, что смыкал свои узы на руке с пугающим хрустом-щелчком, заставляя Коичи запоздало дёрнуться назад и осознать, что второй браслет уже застёгнут на руке Тсузуку. Тот победно улыбнулся, с долей той щемящей искренности, что всегда полнила его влюблённый взгляд за секунды до очередного признания. — Теперь мы всегда будем вместе, — торжественно заверил он, отчего Коичи не смог сдержать нервного смешка, — и даже если я сейчас шагну вниз, в эту пропасть, ты последуешь за мной. Я ведь прав, мой милый… милый Коичи? — У меня есть выбор? — до края крыши оставалась лишь пара ничтожных шагов, и невольно покосившись вниз, мужчина сглотнул подступающий к горлу ком, где отчаяние готово было превратиться в истерику или же беззвучный поток слёз. — Ты как всегда прав, — шепот сквозь ветер и тёплые касания по виску, Тсузуку окончательно терял интерес к огням рекламных вывесок и тонким мерцающим нитям — потокам машин, предпочитая всё своё внимание отдавать возлюбленному. И жадность его взгляда оправдывала лишь одно: ему важно было видеть страх в глазах Коичи, эту бесконечную немую войну, где доверие и боязнь нового Тсузуку — настоящего Тсузуку? — граничат между собой, не смея одолеть друг друга до конца. — Выбора нет. Он делает пару уверенных шагов до края. Такой обманчиво-хрупкий, он едва ли не силком тащит за собой музыканта, едва успевающего вовремя переставлять ноги лишь бы не споткнуться. И металл наручника ранит нежную кожу на запястье, заставляя свежие царапины щипать и слегка кровоточить, Коичи вскрикивает то ли от очередного сильного рывка, то ли от страха, что пропасть сейчас близка к нему как никогда. И это даже не та пропасть высотой в десяток этажей, это непонимание, что стремительно строит свои баррикады между ним и Тсузуку. И под этим — осознанным и признанным до конца — даже физическая боль становится не так заметна. Коичи сдаётся. В очередной раз ломается под чужим напором и больше не пытается сопротивляться. Ему уже плевать, и если Тсузуку решил, то пусть так и будет, главное, что всё ещё с ним. — Прости, что мучаю тебя вновь, — слова звучат слишком тихо, так, что Коичи успевает разобрать их, но не успевает поверить. Он загнанно смотрит на человека перед собой, но тот молчит. И даже если он спросит, ему не ответят, высвобождая его пораненную руку из стального плена, а после бросаясь вниз — домой. И Коичи уже знает, что к утру ворох листов вновь будет исписан текстом новой песни. Третьей по счёту....три.
5 ноября 2015 г. в 18:57