— Я знаю, что это сложно для твоего понимания и осознания так быстро, но, Лаксус, я прошу тебя, не дави на неё. Люси… Люси хочет вернуться, но боится, что будет не нужна там… Такая, — Шерри еле подбирает верные слова, пытаясь как можно точнее объяснить Лаксусу о всей сути сложившейся ситуации. Она боится, что в один момент слабая и совершенно не устойчивая в данный момент психика Хартфилии рухнет, а вместе с ней канут к лету все они, в том числе и сама блондинка.
— Какая «такая»? — Дреяр злился. Мало того, что ему толком ничего не объясняют, так ещё и говорят какими-то загадками, будто они играют в какую-то новую версию «Крокодила».
Но чего блондин действительно не понимал, так это мнимых опасений Хартфилии. Что бы с ней не случилось, даже если она будет на грани смерти, даже если она будет сломлена психически и эмоционально — они будут рады ей любой, лишь бы видеть её рядом. Спустя те пять лет, когда рядом не было Люси, убийца драконов понял, как трудно терять что-то, что было так дорого, а потому теперь, когда есть даже маленький шанс, что она будет вновь с ним, Дреяр не упустит его.
Бленди тяжело выдыхает и оборачивается к Леону, будто прося у него совета или помощи, но получает в ответ лишь согласный кивок, мол, ты можешь сделать это.
— Когда мы только нашли Люси… — кукловод шумно выдыхает и берёт себя одной рукой за локоть другой, поднимая взгляд на бесконечное количество звёзды небе, будто там было написано то, что ей надо сказать. — Она выглядела, мягко сказать, так себе: Люси хваталась за собственный живот, рыдала, просила сделать хоть что-то. Мы даже не знали, что и сделать, что сказать…
Бленди облизывает отчего-то пересохшие губы, после чего опускает тяжёлый, грустный взгляд на Лаксуса. Последнего от чего-то бросает в дрожь, а Шерри, кажется, готова заплакать в любой момент.
— В тот же момент, когда мы хотели спросить её хоть о чём-то, она упала, — Миледи положила руку на плечо Шерри, после чего сама продолжила рассказывать, понимая, что кукловоду сейчас очень тяжело. Пожалуй, Миледи было не легче, но она на секунду могла хотя бы притупить ту боль, которая была внутри неё. — Мы… Мы думали, что… Что это — конец, — честно призналась девушка, после чего сжала зубы и отвернулась от Дреяра, чтобы он не дай бог не увидел, как по её щеке скатилась слезинка. Бленди же держалась, хоть и было видно, что ещё одно слово от Миледи — и ей тоже придётся плакать. — Она не просыпалась. Ни спустя пару дней, ни даже через несколько месяцев. Она не просыпалась!..
В голосе Миледи слышалось отчаяние вперемешку с грустью и сожалением. Она словно вновь пережила те злополучные годы. И, вероятно, обе девушки уже оказались бы на земле, сидя на коленях и рыдая, но Леон приобнял обеих, желая хоть как-то поддержать.
Лицо Лаксуса несколько побелело, будто тот мертвеца увидел. Он просто старался представить всю эту картину, которую описывали ему девушки. И, честно говоря, где-то внутри чересчур болезненно сжималось сердце, словно желая передать хотя бы толику боли каждого, кто пережил те времена. И ему снова захотелось много выпить, но желание притупилось, когда взгляд упал на звёзды: это её стихия, которая всегда заставляла Дреяра ненадолго отставить бутылку коньяка и пойти прогуляться по ночным улицам Магнолии.
— Это случилось где-то через два года. Она открыла глаза… Она сразу же спросила, кто она, где она, кто мы такие. Тогда мы поняли, что память её… Исчезла, — на удивление всем, даже Леону, который всегда был холоден, было сложно подбирать слова.
— На удивление в ней было много волшебной энергии, хотя, не мудрено. Два года она ей вообще не пользовалась. А потом… Мы встретили того мальчика, Алана, — продолжила Миледи, немного взяв себя в руки. В конце концов она здесь не для того, чтобы нюни распускать. Достаточно уже наплакались и до этого, хотя — что греха таить — ей было очень трудно совладать со своими эмоциями. — Она нашла его, когда во время очередной бури своих истерик убежала от нас. Он был на свалке. Маленький, никому не нужный, брошенный родителями и всем миром на произвол судьбы. Она взяла его себе и хотела, чтобы он просто оклемался и пришёл в себя, хотя бы это сделать для ребёнка, но… Он оказался очень больным. Он должен был умереть!..
Внезапно воскликнула девушка, посмотрев на Лаксуса глазами, из которых беззвучно текли слёзы. И, чёрт возьми, Дреяру казалось, будто он сам готов в этот момент пустить слезу.
— Она нашла заклинание, которое поможет вылечить его. И она сделала это. Она отдала часть своей магической и жизненной энергии ему. Цена, как ты знаешь, бывает велика.
На этих словах Миледи отвернулась, потому как поняла только сейчас, что плачет. Только сейчас она поняла, что расплывающиеся перед глазами картинки — это далеко не воображение и не изображение прошлого, это настоящее, что крутиться и грозиться развалиться в слезах на части.
Маг молний судорожно выдохнул. Да как же так? Что ещё произошло с его, на первый взгляд хрупкой и совершенно беспомощной, Люси? Какие испытания с некой ненавистью подкидывает ей судьба? Чего она, злодейка, хочет добиться этим? Неужели она так хотела проучить Хартфилию за что-то?
— Она уснула на три дня. После этого она проснулась совершенно другим человеком. О втором источнике и речи идти не могло. В ней силы было на четверть первого источника. И то, это был предел… Если в ней наберётся много волшебных частиц, а в этот момент её разозлить, то, можно считать, — это попросту бомба замедленного действия, которая взорвётся в любой момент, — голос Шерри был тихий и печальный, будто бы она рассказывала не о ком-то, кого раньше терпеть не могла, а о себе или своих близких. Хотя, все эти пять лет
они, а не
он были рядом с ней.
Лаксус как-то судорожно выдохнул. Он знал, что жизнь не любит размениваться на мелкие монеты и плату берёт в несколько раз больше, чем изначально предполагалось, но, чёрт возьми, что сделала Люси, чтобы заслужить такое?! Когда она получила столько счастья, чтобы теперь переживать тысячу раз боль?! Когда она стала мишенью для чьей-то очень меткой руки, что бьёт в самое сердце?
— Я знаю, что это сложно. Но ты должен знать, что сейчас её единственная семья — это Алан, которого она считает своим сыном. Своим
родным сыном. Она не помнит тебя и, как и раньше, боится, что такая, какая она сейчас — слабая, беспомощная — никому не нужна, тебе в первую очередь. Лаксус… — Шерри говорила медленно, словно объясняет что-то маленькому ребёнку. Она старалась подобрать слова, чтобы в точности объяснить то, что происходило с Люси, чтобы передать на словах хотя бы часть всего того, что пережила блондинка.
— И ещё… — Миледи запнулась, посмотрев на звёзды. Нет, там не было ни слова о том, чтобы ей стоило сейчас произнести, и уж тем более не напечатан чёткий текст. А потому импровизация была единственным правильным решением. Хотя, если припомнить, девушка репетировала подобный разговор в своей голове много-много раз. — Когда… Мы нашли её… Она хваталась за живот и плакала. Она молила о помощи. Она просила спасти его.
Здесь уже отвернулся Леон, ведь эта тема была для него всегда болезненной. Почему-то на этом моменте уже в который раз у него появляются слёзы.
— Я не знаю, что произошло с ней до этого, почему она была такой, но поверь, ребёнок, который был внутри неё, никогда не помашет рукой и не улыбнётся. Ребёнок, который был внутри неё, не будет называть тебя «папа». Поверь, она уже никогда не будет иметь детей. Она… Потеряла того, кого вынашивала несколько недель. От тебя, Лаксус.
Пожалуй, они дали Дреяру пищу для ума, а потому сейчас был самый подходящий момент, чтобы уйти восвояси и дать ему собраться с мыслями, расставить для себя приоритеты и решить, что он будет делать сейчас.
Оставшись наедине с самим собой, Лаксус только и смог, что упасть на колени, закрывая глаза ладонью, чтобы никто не увидел, как из его глаз медленно начали течь слёзы. Он тоже человек. У него тоже есть предел. И, как оказалось, его порог был очень низким, особенно если дело касалось его невесты.
Он плакал, а вместе с этим из него выходило всё дерьмо, которое он держал внутри. Всё то, что он не решился рассказать никому, даже своей команде, всё это, собравшись в одну кучу, выходило из него потоком солёных капель.
Он восхищался в душе Люси, ведь несмотря на то, что она пережила, её волновало только то, как ей вернуться в гильдию. Она не задавалась вопросом, как ей жить дальше, что делать, не пыталась покончить с жизнью… Она жила и растила ребёнка, которого считает своим родным сыном. Разве это не есть то самое настоящее мужество, которое, порой, нужно искать веками? Откуда в ней столько этого мужества? Почему она оказалась намного
сильнее, чем он?
***
— Мне… Мне жаль, Лаксус. Я не помню тебя. Ничего, абсолютно. Только… Разве что непонятно тёплое чувство внутри, где-то на уровне понимания всего. И больше ничего, — Люси понуро опустила голову, закрывая глаза чёлкой. Если честно, она чувствовала себя виноватой. Наверное, так и должно быть. Наверное, это именно та причина, по которой она так боялась сделать шаг вперёд и перешагнуть порог «Хвоста Феи», о котором ей рассказывали все её друзья.
Алан, который стоял немного поодаль от волшебников, смотрел на всё с неким непониманием и печалью. Ему было грустно, ведь его маме было грустно. Именно поэтому мальчик срывается с места, подбегает со спины к девушке и обнимает её за ноги, крепко прижимаясь.
Лаксус и Люси синхронно улыбаются, а Хартфилия присаживается на корточки, поворачиваясь лицом к сыну. Она треплет его по голове и целует в носик, будто бы это решит все проблемы мира. И какого было удивление мужчины, когда от такого, казалось бы, просто жеста, лицо ребёнка посветлело, а его губы изогнулись в улыбке. Хотя, что греха таить, такой незамысловатый жест Люси и у него всегда вызывал улыбку.
—
Мамочка, прошу, не грусти. Я хочу, чтобы ты всегда была счастлива, — говорит Алан, улыбаясь очень ярко, от чего на глазах у Хартфилии появляются слёзы. — Мамочка? Почему ты плачешь?
— Я счастлива, солнышко. Я счастлива, что ты у меня есть, — Люси крепко обнимает ребёнка, зарываясь носиком в его золотистые пряди.
В этой идиллии, казалось, все абсолютно забыли о существовании Дреяра, хотя на самом деле, Люси ещё было, что ему сказать. Ей нужно было объяснить то, что она начала говорить. Ей трудно, но только потому, что она боится одного: Лаксусу будет невероятно тяжело быть рядом с тем, кто не помнит и не чувствует ничего, кроме непонятного тепла на уровне понимания.
— Лаксус, я боюсь, что ты не сможешь… Что тебе будет очень тяжело быть рядом с кем-то, кто не может ответить тебе взаимностью. Я не чувствую ничего, я не помню нашего совместного прошлого, а потому не могу быть уверена, что смогу… Смогу вновь полюбить, ты понимаешь меня? — Люси посмотрела на него немного робко и неуверенно, сжимая в руке ручку своего сына. Она стояла напротив Дреяра и ждала от него ответа.
—
Даже если ты будешь забывать меня миллион раз, я всё равно найду способ, чтобы ты смогла вновь полюбить меня, — Лаксус протягивает руку, как бы приглашая девушку пойти вместе с ним. И Люси почти согласна на его невероятно трогательное приглашение, которое довершается улыбкой, которая еле тронула губы Громовержца.
—
Мамочка, почему ты не соглашаешься?
Папочка ведь тебя так сильно любит и хочет, чтобы ты была с ним, — Алан смотрит на Люси, а та удивлённо смотрит на ребенка, потом — на Дреяра.
Почему Алан назвал мага молний папой? Неужели даже ребенок чувствует что-то к блондину и хочет, чтобы тот был частью их семьи, в то время как Люси мечется? И она — чёрт возьми — ни в чём не уверена, но две пары глаз, которые выжидающе смотрят на неё, не оставляют ей выбора. Блондинка протягивает руку и кладёт поверх ладони убийцы драконов, окончательно растрогавшись.
И она не уверена, что получится, но ради счастья сына она готова рискнуть.
