"На синеве не вспененной волны..."

Габриэль смочил в холодной воде чистую тряпицу. Слегка отжав, он протянул её женщине, сидящей у изголовья узкой кровати. Миссис Суинтон − сестра милосердия из госпиталя Святого Варфоломея, настоятельно рекомендованная Джоном Миллесом, благодарно кивнула и приложила тряпицу к пылающему лбу больного. Четвёртый день Тимоти страдал, сжигаемый лихорадкой. Горячечный несвязный бред сменялся тяжёлым, тревожным сном или как сейчас — состоянием забытья, которое приводило Габриэля в совершеннейший ужас. В эти жуткие мгновения юноша казался ему навсегда покинувшим этот несправедливый мир… − Жар не сбивается слишком долго, это очень плохо… − тихо произнесла сестра, заботливо поднося к носу Тимоти нюхательную соль. Юноша чуть вздрогнул и слабо поморщился в вялой попытке отвести от пузырька лицо, но полностью в сознание так и не пришёл. Однако и этих едва заметных движений оказалось достаточно, чтобы Габриэль облегчённо выдохнул. − Одно вселяет надежду, — продолжила миссис Суинтон, − это то, что лёгкие мальчика не затронуты, как утверждает доктор. Остаётся уповать на Всевышнего, что он проявит к нему свою милость и не допустит, чтобы этот ангел сгорел в огне лихорадки … − сестра ласково погладила призрачно-бледную руку Тимоти, вздохнула и взглянула на художника. — Вам следует пойти домой, мистер Россетти. Помочь ему вы ничем не можете, во всяком случае, сейчас. К тому же, находясь рядом с ним, вы рискуете заразиться. − Поверьте, в данный момент состояние моего здоровья беспокоит меня менее всего, − грустно усмехнулся Данте. − И все же я настаиваю, − твёрдо произнесла миссис Суинтон. — Ступайте домой, отдохните. Наверняка у вас есть дела — займитесь ими. Итальянец страдальчески поморщился. Да, у него были дела − треклятая картина, «Сон Данте», срок исполнения которой, установленный Рёскиным, истекал через неделю и которую он уже начал ненавидеть всеми фибрами души, виня во всех постигших их с Тимоти бедах. Если бы не картина — он бы не стал любезничать с Джейн Верден стремясь заполучить её согласие. Если бы не картина — Тимоти не рассорился бы с ним, обуреваемый глупой ревностью. Если бы не чёртов кусок холста — Тимоти не лежал бы сейчас в полузабытьи, пугая его и вызывая благоговейный трепет своей загадочной, мистической красотой, расцветшей в пламени болезни… Габриэль тяжело сглотнул, не в силах отвести взгляд от лица с заострившимися чертами. Красота Тимоти завораживала: словно скорбящий ангел, сошедший с полотен старинных мастеров, он всем своим обликом излучал призрачный печальный свет. И глядя на это трепетное, затухающее сияние, Данте готов был продать душу дьяволу, лишь бы вернуть этому сиянию яркость и жизнь, вновь увидеть блеск и счастье в голубых глазах, которые за четыре долгих дня почти не открывались. Он был готов, но, похоже, никому за исключением угасающего ангела его душа была не нужна… − Вы ведь друзья? — Данте быстро кивнул, и миссис Суинтон мягко улыбнулась. — Верно очень близкие − в бреду он часто шепчет ваше имя. Поэтому сомневаюсь, что, когда он очнётся, его порадует известие о вашем нездоровье. Примите мой добрый совет: отправляйтесь домой, отдохните. Впрочем, если в вас так горячо желание помочь, вы можете заглянуть к аптекарю и передать ему рецепт доктора Марлоу. − Разумеется, передам, − согласился Габриэль и, сумев, в конце концов, оторваться от созерцания больного, взглянул в добрые, спокойные глаза сестры. — Возможно, вы правы, мне действительно нужно немного отдохнуть… Она удовлетворённо кивнула и протянула аккуратно сложенный листок с витиеватой подписью. − Вот и прекрасно. А сейчас мне необходимо спуститься вниз — приготовить обтирание для бедного мальчика. Надеюсь, мистер Тейлор не запамятовал, как вчера, куда поставил уксус. − Уксус?.. — растерянно переспросил итальянец. − Да, обтирания тёплой водой с уксусом обычно помогают сбить температуру. Вы этого не знали? Данте покачал головой. — Ну, теперь знаете, − снова улыбнулась ему миссис Суинтон, потрогала компресс на лбу Тимоти и нахмурилась. — Пожалуй, я все же попрошу вас на несколько минут задержаться, мистер Россетти. Пока я буду занята, вы присмотрите за ним и смените компресс? − Конечно, — спешно заверил Данте, − конечно. Не беспокойтесь… Перед тем, как покинуть крохотную комнатку, женщина заботливо поправила съехавшее с Тимоти одеяло. Выполнив указания сестры, Габриэль присел на краешек кровати, нежно коснулся руки юноши и тяжело вздохнул. Не открывая глаз, Тимоти что-то неразборчиво пробормотал, заворочался и попытался сбросить с себя одеяло. − Тихо, тихо, − мягко прошептал итальянец, настойчиво накрывая его. — Тихо, любовь моя, − он с опаской покосился на запертую дверь, приник губами к горячей щеке и сдавленно всхлипнул, − Ох, Тимоти… В ответ юноша судорожно вдохнул и неожиданно вцепился в ворот его рубахи, но тут же разжал пальцы, бессильно уронив руки на грудь — сил в нем почти не осталось. − Габриэль… − едва слышный, призрачный шёпот коснулся ушей итальянца. − Я здесь, я с тобой, − с вымученной улыбкой произнёс Данте, всматриваясь в бледное лицо и поглаживая взмокшие золотистые кудри. — Не сдавайся, любовь моя… Доставив его в совершенно удручающем состоянии домой и, выслушав от мистера Тейлора пожелание провалиться в самые глубины ада вместе со всеми своими картинами, не на шутку обеспокоенный Россетти отправился на поиски доктора. Сознающий свою непосредственную вину в постигшем юношу недуге, он поднял на уши половину Лондона. Не имея никаких связей или даже мимолётных знакомств в мире медицинских светил, он метался от одного приятеля к другому, но те лишь разводили руками или предлагали семейных докторов, к которым несмотря ни на какие лестные отзывы итальянец не испытывал ни малейшего доверия. Лишь впав в почти полное отчаяние, он решился на последний шаг. Бледнея под презрительным взглядом, заикаясь и злясь на самого себя за это, он сбивчиво принёс извинения своей бывшей любовнице и модели — Розалии, и попросил о помощи. Вот у кого связей было хоть отбавляй. Розалия, услыхав о беде, едва смогла сдержаться, чтобы не наградить негодяя очередной звонкой оплеухой, обвинив его и только его во всех несчастьях, но, взглянув в полные мольбы, испуганные глаза Россетти — сжалилась. Ведь все оскорбления и обиды, нанесённые ей беспутным итальянцем, были незначительной мелочью (Святая Дева Мария, да они были просто ничем!) по сравнению с угрозой, нависшей над её юным любимцем. К тому же − она немало этому удивилась − Габриэль действительно выглядел раскаявшимся. В итоге, благодаря некоторым полезным знакомствам девушки к постели больного был приглашён один из самых уважаемых и дорогих докторов города. Разумеется, все расходы по его услугам Габриэль взял на себя, мгновенно вернув этим доброе расположение мистера Тейлора. Доктор Марлоу долго прослушивал хрипло дышащего Тимоти деревянным стетоскопом, простукивал толстыми короткими пальцами его грудь и спину, заглядывал в горло и заставлял показывать язык. Вердикт медицинского светоча, оглашённый в пустом зале закрытого паба безмерно воодушевил с трепетом ожидавших «приговора» близких: это — не пневмония. − Пока не пневмония, − подчеркнул седовласый светоч, мгновенно стерев одним коротким словом радостные улыбки с их лиц. — Я считаю непозволительным обнадёживать вас безоговорочным прогнозом на скорый и благополучный исход болезни. Полагаю, вам всем следует усердно молиться о его выздоровлении. Разумеется, со своей стороны я так же приложу все возможные усилия. Тишину пустого паба нарушили сдавленные рыдания мистера Тейлора. Несмотря на корыстолюбие, живущее в его крови, он все же питал искреннюю симпатию к племяннику, граничащую с настоящей отцовской любовью. Как-никак Тимоти был его единственным родным человеком, оставшимся после смерти младшего брата, да и вообще — добрым, милым и отзывчивым юношей, абсолютно не заслуживающим подобной участи. В тот момент Габриэль с превеликой радостью исполнил бы пожелание мистера Тейлора − провалиться сквозь землю в самый ад. Терзаемый видом его слёз и густо покрасневший от жгучего чувства вины, он опустил голову и уставился на грубые доски, совсем не так давно надраиваемые несчастным Тимоти. Но деревянный пол не разверзся, и Данте лишь молча и яростно закусил губы, надеясь физической болью заглушить боль душевную, а так же укротить нарастающую внутри панику. Влив в трясущегося от горя дядюшку изрядную порцию успокоительных капель, доктор Марлоу все же попросил всех не отчаиваться, не слишком убедительно аргументируя свой оптимизм молодостью больного и отсутствием у оного каких-либо хронических заболеваний, способных усугубить положение. Разумеется, Габриэль не желал отчаиваться и самоотверженно гнал прочь любые дурные мысли, но глядя на обессиленного возлюбленного, ему все с большим трудом давалась вера в его исцеление… − Не сдавайся, любовь моя, прошу, − повторил он, пряча тихий всхлип во влажных золотых локонах. — Не покидай меня, ты же обещал… Ресницы Тимоти дрогнули, он вновь судорожно вдохнул, словно стремясь ему ответить, но вместо этого разразился приступом сухого кашля…

***

Возвратившись домой, Данте застыл на пороге и обвёл тяжёлым взглядом мастерскую, ставшую без Тимоти пустой и серой. Вечный сквозняк лениво пошевелил забытыми на столе эскизами, словно раздумывая, поиграть ими или нет, и обессиленно затих. Слабое, безвольное дуновение, так непохожее на озорной ветерок, неизменно порхающий по огромной комнате… Слабое дуновение… слабое дыхание, обессилевшие руки… Грудь итальянца сдавило от тоски — всё, абсолютно всё несло в себе сейчас отпечаток печали и угасания. Он бесцельно прошёлся по комнате, совершенно не представляя, чем себя занять, сердито посмотрел на картину и сжал кулаки. Ненависть к этому детищу с новой силой вспыхнула в его сердце. Без капли сожаления и с огромным удовольствием он бы искромсал роковое полотно, если бы это могло повернуть время вспять или исцелить Тимоти. Рука художника нашарила на столе среди разбросанных кистей и тюбиков перочинный нож. В ярости Габриэль стиснул холодную рукоять, но, взглянув на прекрасного ангела, дарующего поцелуй едва намеченной углём Беатриче, глухо застонал — нет, его он уничтожить не мог. Отбросив нож в сторону, он вцепился в буйные кудри и зажмурился. Сердце ныло, гулко стуча в своей клетке. Данте никогда бы не подумал, что оно может испытывать такую сильную боль лишь от мыслей, от жутких предположений, которые безжалостно роились в его голове. Упав на колени перед полотном, словно пред алтарём, он отчаянно взмолился: − Господи! Эти муки невыносимы! Я не хочу… не хочу так страдать!

***

− Сэр! Сэр, проснитесь! — тонкий голосок назойливым комариным писком звенел над самым ухом. — Мне велено передать вам записку, сэр! Кто-то осторожно коснулся его плеча и тихонько потряс. Данте неохотно вынырнул из тёмного, лишённого душевных мук сонного омута в жестокую реальность и, разлепив красные, опухшие глаза с недовольством воззрился на нарушителя спокойствия. − Какую к чёрту записку? Ты кто такой? — проворчал он, пытаясь сосредоточить взгляд на чумазом мальчишке лет восьми, протягивающем ему смятый листок. — И как ты сюда попал? − Я Бобби Браун, разносчик газет, сэр, − представился мальчик, вытер рукавом конопатый нос и щербато улыбнулся. — Я стучал, но вы не отвечали, а потом обнаружил, что дверь не заперта. Простите, сэр, что вошёл без спроса, но мне срочно велено… − …передать записку, − кивнул Габриэль, приподнимаясь на постели и морщась от тупой головной боли, внезапно решившей застучать в висках. Он хмуро посмотрел на пустую бутылку джина, одиноко стоящую у прикроватного столика, и горько усмехнулся. Прибегнув к такому простому способу забыться, он, разумеется, не делал себе чести, но вчера ему было наплевать на это. Единственным желанием было убежать, скрыться от своих страхов, заглушить душевную боль и перестать думать о том, что он может потерять, едва приобретя… Кажется, он молился, стоя на коленях у забытой кушетки и терзая в руках шёлковую тунику — первый «костюм» Тимоти. Кажется, он плакал, орошая нежную ткань хмельными слезами, а потом истерически смеялся, зарываясь лицом в мягкие складки и вдыхая аромат тела, которое они некогда прикрывали. Кажется, бутылка джина была не единственной, что он опустошил за вчерашний вечер… Габриэль покосился на распахнутый настежь буфет и скривился — опрокинутая плетёная бутыль с исчезнувшим из неё вином красноречиво это подтвердила. Кажется… Не обратив внимания на удивлённо заморгавшего мальчишку, все так же протягивающего ему записку, Данте вскочил с кровати и бросился к картине, прикрытой старым, заляпанным краской полотном. Мадонна… неужели в пьяном угаре он все-таки решился?! Сдёрнув трясущимися руками полотно, Габриэль не сдержал приглушенного вскрика, пошатнулся и обессиленно опустился на колени. − Мадонна… − О, сэр… − тонкий голосок мальчишки-разносчика был преисполнен искренним восхищением, − как красиво! − Полагаешь? — тихо спросил итальянец, повернувшись к нему и не пытаясь скрыть слёз облегчения. Он не уничтожил картину, он её почти закончил, кое-что изменив и подправив. Когда? Разумеется — вечером или ночью. Как — он не помнил, но то, что он видел, определённо ему нравилось. Мальчишка энергично кивнул, сверкая восторженными глазами. − Очень красиво, сэр! Только… вы же дорисуете лицо спящей леди? — Непременно дорисую, но чуть позже, — улыбнулся ему Габриэль, решив не уточнять, что «леди» вовсе не спит, а умирает, утёр слёзы и поднялся с колен. − От кого она − записка? − От сестры милосердия, сэр, − опомнившись, спешно ответил разносчик, вручая ему листок. − Что?.. Выдох застрял на полпути в горле, сдавив его спазмом. Габриэль отдёрнул руку, будто мальчик протягивал ему ядовитую змею, и с ужасом посмотрел на него. Все страхи, отодвинутые на задворки сознания обильным возлиянием, снова беспощадной лавиной накрыли его. Он малодушно сделал шаг назад, отказываясь принять послание и прочесть страшное известие, которое, возможно, было в нем сокрыто. − Простите, сэр, − Бобби Браун, явно утомлённый нерешительностью художника, настойчиво всучил ему листок, − но мне нельзя долго задерживаться, ведь меня ждёт работа. В подтверждение своих слов, мальчик важно продемонстрировал объёмную сумку со свежим номером «Таймс». − Конечно, − прошелестел Данте, смиряясь с неизбежным и дрожащими пальцами принимая записку. — Будь добр, погоди ещё минуту… Содрогаясь от страха, он перевёл взгляд на ровные, аккуратные строчки: «Господь услышал наши молитвы, мистер Россетти. Это была тяжёлая ночь, полная борьбы и сомнений (да простит меня за них Создатель), но теперь я счастлива сообщить Вам, что жар, наконец, ушёл. Наш мальчик в полном сознании и будет рад видеть Вас. Разумеется, я была бы против любых визитов − он слишком слаб, но смею предположить, что именно Ваш визит придаст ему сил. Приходите, как только сможете. Преданная Вам, Мари Суинтон P.S. Не забудьте заглянуть к аптекарю — настойка от кашля должна быть готова» Габриэль несколько раз перечитал послание сестры, прежде чем до него дошёл смысл написанного. − В полном сознании… − пробормотал он и взглянул горящими глазами на мальчика. — В полном сознании! Мадонна! Сорвавшись с места, он заключил Бобби Брауна в крепкие объятия и вместе с увесистой сумкой подбросил к потолку. Свежие номера «Таймс» выпорхнули и разлетелись по студии, шелестя страницами. Рассмеявшись, Габриэль опустил ничего не понимающего мальчишку, помог собрать газеты и повернулся к картине. − Зелёные одежды, − прошептал он, задумчиво глядя на облачение двух женщин, опускающих покров на Беатриче, и усмехнулся: не сознавая в хмельном бреду, что делает, он исправил траурный цвет их одежд на зелёный — цвет надежды. Покопавшись в карманах, Габриэль выудил шиллинг и вручил совершенно растерявшемуся мальчишке. − Это благодарность за хорошие новости, малыш. И прошу, прости мою излишнюю эмоциональность, но я так счастлив! Удивлённо шмыгнув конопатым носом, Бобби Браун быстро сунул вознаграждение за пазуху и, не веря привалившему счастью, поспешил покинуть обитель чудаковатого художника. Итальянец проводил его весёлым взглядом и начал сборы. Он привёл себя в порядок, подивившись тому, как стремительно прошло похмелье, словно его и вовсе не было. «Видимо, любовь, и правда, способна творить чудеса, − подумал он, заворачивая в пергамент небольшой портрет мистера Тейлора, который на днях был извлечён из пыльных закромов и наконец-то закончен, но не столько ради того, чтобы подлизаться к дядюшке, сколько исполнить данное некогда Тимоти обещание. Габриэль не мог себе толком объяснить, откуда возникло это стремление, но немного поразмышляв, пришёл к выводу, что и здесь не обошлось без этого, совершенно нового для него чувства — любви. − Тимоти Тейлор, ты творишь чудеса, − улыбнулся он ангелу на картине. — И, что бы ни твердили религиозные фанатики о грехе, подобном тому, что мы совершили, я убеждён — наша любовь не плод дьявольских козней, и мы не демоны. Ты — не демон. Ты послан мне самим Господом, ибо лишь его посланник был бы в силах сделать меня лучше… Воодушевлённый и счастливый, он заглянул к аптекарю, внимательно выслушал его рекомендации, кое-что попросил записать, со смущённой улыбкой посетовав на некоторую рассеянность, свойственную творческим натурам, и поспешил к Тимоти. С волнением, которого ему не доводилось испытывать прежде, Габриэль перешагнул порог маленькой комнатки на втором этаже паба и замер, пригвождённый к месту устремлённым на него взглядом голубых ясных глаз. Все прекратило для него существование. Все, кроме этого взгляда и робкой улыбки в обрамлении очаровательных ямочек на гладких, слегка порозовевших щёках. Он тяжело привалился к косяку, не в силах сделать шаг, боясь моргнуть и разрушить это прекрасное видение… − Габриэль… − тихо и радостно произнесло видение и чуть подалось ему навстречу, мягко отодвинув руку мисс Суинтон, держащую перед ним ложку. − Думаю, мистер Россетти непременно придёт и в самом скором времени, но уверяю вас, Тимоти: в моем праве запретить любые посещения, если вы не съедите ещё хоть каплю бульона! — возмутилась сестра, не заметив появления художника. − Вы похожи на призрак, вам необходимо восстанавливать силы! Не будете слушаться, я пожалуюсь вашему другу, так и знайте! − Вам не придётся утруждать себя, дорогая сестра. Друг уже здесь и он весьма недоволен поведением этого очаровательного призрака, − очнулся итальянец, прошёл в комнату и нарочито сурово сдвинул брови. — Или бульон или я немедленно ухожу. Сверкнув глазами, Тимоти послушно открыл рот, но тут же смущённо глянул на мисс Суинтон. − Мне кажется, я сам могу справиться… Женщина чуть улыбнулась и вручила ему ложку. − Пожалуй, да, − согласилась она и повернулась к художнику. − Мистер Россетти, простите, я не слышала, как вы вошли. Значит, вы получили мою записку? Замечательно. Надеюсь, вы не забыли о настойке? − Разумеется, нет, − ответил Габриэль и передал ей пузырёк. Мисс Суинтон сердечно поблагодарила его и спустилась вниз, чтобы немного подогреть лекарство. Оставшись наедине, молодые люди надолго замерли, глядя друг другу в глаза. Наконец, Габриэль первым пришёл в себя, опустился рядом с Тимоти, забрал у него чашу с бульоном, отставил в сторону и прошептал: − Я думал, что сойду с ума… Думал, что потеряю тебя… Он притянул юношу к себе, бережно сжал худые плечи и вдруг тихо заплакал, уткнувшись в золотые локоны. Тимоти прижался к нему, мелко дрожа и тихо всхлипывая. К сожалению, их уединение, наполненное слезами облегчения, трепетными поцелуями, тихими мольбами о прощении и признаниями было недолгим. Они едва успели отпрянуть друг от друга, когда в комнату, не утруждая себя стуком, вошёл помощник мистера Тейлора − Джимми, с елейным выражением на лице, неся маленький поднос. − Ваша микстура, милый юноша, − с кривой улыбкой проворковал Джимми и быстро пояснил: — Мисс Суинтон срочно вызвали в госпиталь, там что-то случилось, такие дела, да… Доброе утро, мистер Россетти, − поклонился он итальянцу, − Может, желаете чего? «Чтобы ты убрал отсюда свою несносную рожу!» − подумал Габриэль, но заставил себя улыбнуться. − Желаю, чтобы ты, прохиндей, не отлынивал от своих обязанностей, − беззлобно бросил он. — Мистер Тейлор жаловался, что ты опять бездельничаешь. − Хозяин просто очень расстроен болезнью племянника и в этом расстройстве жестоко несправедлив ко всем, − возразил Джимми и махнул рукой, − Но я не в обиде на него, я ж понимаю: он так боялся потерять единственную кровинку, что едва не помутился рассудком! Тимоти виновато опустил глаза, но Данте усмехнулся, в очередной раз поразившись наглости негодяя. − Смотри у меня! Пощады не будет, помни об этом, — погрозил он кулаком и кивнул на дверь, — Можешь проваливать. Джимми выскользнул из комнатки и, прищурившись, зло сплюнул у порога. Прежде, чем войти к Тимоти, он заглянул в щёлочку, случайно оставленную сестрой милосердия. От его глаз не укрылись грешные поцелуи, как не укрылось от любопытных ушей «я люблю тебя», произнесённое тихим, хриплым голосом юноши и ответное признание распутного итальянца. Припав к узкой щели, он с отвисшей челюстью и вытаращенными мутными с красными прожилками глазами с жадным отвращением впитывал момент греховной близости двух молодых людей. Так вот ты кем оказался, юный Тейлор — притворщиком, грязным содомитом! Похотливым бесёнком, скрывающим порочную, развратную личину под маской ангела! Спускаясь вниз, он криво усмехнулся — мерзость, свидетелем которой он стал, может послужить прекрасной возможностью отомстить маленькому доносчику. И его распутному любовнику также, если посмеет ещё раз сунуть свой красивый нос, куда не следует…