***
Габриэль нервно мерял шагами студию, ежеминутно поглядывая на часы. Райли убедил его не появляться в таверне раньше назначенного часа. «Не стоит приходить заранее. Будет лучше, если тебя увидит как можно меньше народу, ну, а вас с Тимоти вместе — вообще никто. Явишься ровно к восьми и сразу пройдёшь в комнату — бережёного Бог бережёт, Габриэль. Встретить ни тебя, ни его я не смогу — буду занят. Но мальчишку, если придёт, проводят к тебе, не переживай». Россетти нехотя согласился. Стрелки часов ползли мучительно медленно, но, в конце концов, механизм тихонько звякнул, возвещая о семи тридцати пополудни. Итальянец схватил пальто, нахлобучил шляпу и, распахнув дверь, тут же столкнулся с Розалией. Невольно скривившись, он в досаде закатил глаза — объяснения с подругой, разумеется, не входили в его планы. — О, дорогая… рад тебя видеть, однако прости, мне некогда, — скороговоркой произнёс он и попытался проскочить мимо, но девушка решительно схватила его за руку и с неожиданной силой втолкнула обратно. — Куда ты собрался? — Какого дьявола?! — возмущённо сверкнул глазами Данте. — Меня ждут Маньяк и Фрэд! Уперев руки в бока, Розалия недобро прищурилась. — Не лги, Данте, — спокойно сказала она. — Я видела Маньяка, он и Фрэд ужинают сегодня у Миллеса, а вот ты — отказался, сказавшись больным, поэтому я и решила тебя проведать. Но, как вижу, ты вполне здоров. Так куда ты собрался? Габриэль бросил взгляд на часы и нервно выдохнул. — Я передумал. Мне стало тоскливо и я передумал… Прости, но я опаздываю. Он попытался обойти подругу, но Розалия не думала сдаваться. — Никуда ты не пойдёшь, пока не скажешь правду! Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы не суметь прочесть в твоих глазах желание натворить глупостей! — Это каких же?! — Ты собираешься встретиться с Тимоти! — Чушь! Я пообещал не подходить к его дому, и я сдержу обещание! — рявкнул Габриэль и попытался отодвинуть Розалию от двери. — Уйди с дороги! Чёрт тебя дери! Да что ты себе позволяешь?! — Я твой друг и имею право! — размахнувшись, девушка влепила ему звонкую пощёчину. — Приди в себя, Данте! Вас предали, и ваши судьбы висят на волоске! Только твой волосок, оборвавшись, всего лишь вернёт тебя на землю, а вот Тимоти — сорвётся в пропасть! Ты этого хочешь?! Хочешь, чтобы он погиб?! Укроти хоть раз свой ужасный эгоизм! Отпусти его! Прижав ладонь к пылающей щеке, Габриэль зарычал. — Отпущу! Отпущу, чёрт бы вас всех подрал! — он оттолкнул Розалию и зажмурился, едва сдерживая слёзы. — Господи, отпущу, клянусь… но я должен попрощаться… ведь я люблю его! Пожалуйста, уйди с дороги! — отчаянно взмолился он. — Нет, — девушка взяла в ладони его лицо. — Это не любовь, Габриэль. Это — страсть, а страсть губительна… — Я люблю его… — упрямо повторил итальянец, позволяя горьким слезам просочиться сквозь сомкнутые ресницы, и обессиленно привалился к стене. — Будь проклят тот, чья мерзкая рука составила донос… — Джимми… это сделал Джимми — бывший помощник мистера Тейлора. — Откуда… — Данте вскинул на девушку ошарашенный взгляд, — Ах, да — связи… Розалия вздохнула и пожала плечом. — Мне попался очень болтливый полицейский. Габриэль… — она протянула руку, чтобы провести по спутанным кудрям и замерла, увидав всепоглощающий ужас, вдруг наполнивший раскосые глаза, — Габриэль? — Мадонна… — художник смертельно побледнел, — я передал через него записку Тимоти… но ведь я не знал… Я не знал! — Святая Дева Мария… Что в ней было? — девушка встряхнула его за плечи. — Постарайся вспомнить слово в слово, это важно! Судорожно выдохнув, Габриэль пересказал содержание своего послания и со слабой надеждой посмотрел в серьёзные глаза. — Думаешь, он своими пропитыми мозгами понял, о чём речь? — Джимми не так глуп, как кажется… — хмуро ответила Розалия, — Этот мерзавец когда-то служил в полиции писарем, а сейчас он там на побегушках… ох, Габриэль, — она сокрушённо покачала головой и решительно направилась к выходу. — Оставайся дома и никуда не выходи. Я же отправлюсь в «Белый Лебедь». Надеюсь, ещё не поздно и я успею всех предупредить о возможной облаве… — Тимоти! Надо задержать Тимоти! — вскинулся Данте и, глянув на часы, задохнулся от ужаса — стрелки, весь вечер мучительно ползущие, словно решили посмеяться над ним, незаметно скользнув к восьми. А его любовь всегда отличалась пунктуальностью. — О, боже… Что если он уже в таверне?! — Мне хочется верить хотя бы в его благоразумие… но пусть даже ты прав, ничего страшного — тебя ведь там нет, — успокоила его девушка, но тут же мысленно содрогнулась: если полиция действительно устроит облаву и если Тимоти уже на месте, в комнате для свиданий, то… «Его могут принять за „мальчика“, ожидающего клиента. Никто не станет разбираться, Тимоти арестуют вместе с остальными», — похолодев от этой мысли, Розалия всё же постаралась ободряюще улыбнуться. Она вернулась примерно через полтора часа. Габриэль все это время не находил себе места, мечась по студии, словно дикий зверь, заточенный в клетке. Почти впав в истерику от неизвестности, готовый поддаться панике, любезно подсовывающей богатому воображению страшные картинки, он несколько раз порывался броситься следом за Розалией, но в последний момент неимоверным усилием заставлял себя отступить от манящей двери, убеждаемый крошечными остатками трезвого рассудка — потерпеть. Увидав подругу, Россетти ринулся ей навстречу и застыл, с ужасом глядя в бледное, испуганное лицо. — Облава… — прошептала Розалия, дрожащими руками теребя платок, — там была облава. Нескольких человек арестовали. Тимоти… Услыхав имя, у Данте подкосились ноги. Рухнув на колени и согнувшись, он вцепился в шевелюру, яростно кусая губы, чтобы подавить отчаянный вопль. — Габриэль, посмотри на меня… — приказала Розалия. Задыхаясь, он поднял на неё глаза, — Тимоти опоздал, я столкнулась с ним у таверны. Приди он вовремя… Розалия вплотную подошла к нему и пристально всмотрелась в искажённое страданием лицо. Данте невольно отшатнулся от её взгляда. — Приди он вовремя, его бы тоже арестовали…***
— Пускай с тобой мы не вдвоём, Нас в мыслях не разъединить, Хотя сердечной связи нить Светлей и тоньше с каждым днём*… — беззвучно прошептал Россетти, ласково погладил тонкий ствол вишни и тяжело вздохнул. — Да, наверное, вы все правы, прошло полтора года и мне пора оправиться, но… — он горько усмехнулся. — Воспоминания не оставляют тебя. Это был не вопрос, а утверждение. — Нет, не оставляют, — честно признался Габриэль. — Днём они преследуют меня в мыслях, а ночами во снах, где я вижу Ньюгетскую тюрьму, слышу грохот люка… и с ужасом думаю, что на эшафоте вместе с Райли мог оказаться Тимоти. — Но, слава Богу, не оказался, — Розалия переплела с ним пальцы и вздохнула. — Мальчик в безопасности. Пора перестать изводить себя страшными и ненужными мыслями. А то, что случилось с Райли и его поклонником… Ты же теперь знаешь, что за таверной шпионили задолго до того рокового дня, рано или поздно всё бы раскрылось. Не кори себя в том, в чём твоей вины, по сути, нет. Это судьба… — Для меня это слабое утешение, — упрямо возразил Данте, — ведь именно записка послужила поводом для облавы. — Габриэль, пожалуйста… — Прости, я знаю, как тебя угнетают подобные разговоры, — извинился итальянец, лёгким поцелуем коснувшись её руки, — Оставим их, они ничем не помогут и ничего не изменят. Розалия благодарно сжала его пальцы. — Завтрак на столе, — напомнила она, поцеловав его в щеку. Габриэль кивнул. — Да, сейчас пойдём, но… сперва ответь мне на один вопрос: тебе нравится здесь, в Берчингтон-он-Си? — Почему ты спрашиваешь? — Просто ответь, прошу, и по возможности откровенно. — Здесь хорошо и спокойно, но иногда я скучаю по Лондону, — опустив голову, призналась Розалия, — К тому же, соглашусь с Маньяком — подобное сонное болотце не для такого человека как ты. — Тебе стало недоставать моего буйства? — добродушно усмехнулся Россетти. — Мне недостаёт твоей жизни… Данте тяжело вздохнул и закопошился в складках сюртука. Выудив письмо, привезённое Маньяком, он повертел его в руках. Хант ждал ответа на вопрос? Что ж… он принял решение. — Жаль будет оставлять это чудесное местечко. Признаться, я только начал сходиться с местными. Даже рыбу сегодня купил, она на крыльце… Девушка отпрянула от него, широко распахнув глаза, удивлённые явно не новостью о приобретении. — Я видела. Ты… — Да, — чуть улыбнулся итальянец, — я решил принять предложение Академии. — Он покачал головой и взъерошил кудри. — Но, по правде сказать, это самая настоящая авантюра. Мадонна, ну какой из меня учитель?! — Самый лучший! — воскликнула Розалия и, счастливо рассмеявшись, обняла. — Вишню жалко, — прошептал Габриэль, поглаживая темно-рыжие волосы. — С ней все будет хорошо. Они возвращались.***
Выглянувшее из-за серых облаков солнце разогнало унылую дымку позднего утра, заиграло-заискрилось миллионами весёлых бликов на волнах Дуврского пролива. Белокурый юноша, облокотившийся о борт пассажирского судна, с волнением всматривался в ясно проступившие на горизонте очертания белоснежных скал Дувра** — веками известной мореплавателям приметы благословенных берегов Англии. Наконец, он почти дома… Юноша запустил руки в золотистые вихры, которыми с упоением играл свежий бриз, и судорожно вздохнул. С каждой волной, приближающей судно к берегу, в нем робким цветком распускалась похороненная ранее надежда, заставляя взволнованно колотиться его юное измученное тоской сердце. Он понимал, что не имеет права на эту надежду, но она не спрашивала его разрешения, один за другим раскрывая лепестки, наполняя призрачным сиянием воспоминаний, которые он полтора года старался стереть из своей памяти… Полтора года вдали от дома, на чужом берегу, среди чужих людей, и лишь редкие весточки от дяди и Рёскина — любые другие связи были для него под запретом. И всё же, весь первый год, проведённый в стенах Сорбонны, он лелеял надежду, что однажды получит тайную весточку от дорогого сердцу человека. Но от Габриэля не было ни словечка, и с каждым днём надежда таяла, становясь всё призрачней. Конец учебного года немного воодушевил Тимоти — впереди его ждали каникулы и родная Англия. Но письмо Рёскина, в котором тот настоятельно рекомендовал ему остаться на лето во Франции, дабы продолжить совершенствование в языке, а заодно помочь в университетской библиотеке — оказалось новым потрясением, беспощадной рукой, окунувшей его в реальность. Тимоти прекрасно понял намёк — появляться дома ему запрещено, и дело тут вовсе не в совершенствовании языка. Он должен был безропотно принять веление судьбы, окончательно смириться с её несправедливостью и жестокостью. И он пытался, допоздна засиживаясь в библиотечных архивах, дыша сухой книжной пылью, переписывая, корректируя списки и думая, думая, думая… А потом начался новый учебный год. Получив в начале апреля письмо от дяди, в котором тот сообщал, что с радостью ожидает дорогого племянника на каникулы, Тимоти не поверил своим глазам… — Скоро прибываем. Чуть вздрогнув, Тимоти обернулся. — Да, сэр, уже совсем скоро, — улыбнулся он соседу по каюте, — Не могу дождаться, когда ступлю на родную землю. Упитанный, добродушный и весьма общительный доктор, возвращающийся из Франции, где гостил у сестры, одобрительно крякнул и, встав рядом, дружески похлопал Тимоти по плечу. Он сразу проникся к скромному, учтивому, однозначно неглупому и — что уж отрицать — красивому юноше. Выяснив, что спутнику девятнадцать лет, он учится и работает в Париже, не только самостоятельно обеспечивая себя, но и помогая дяде — единственному родному человеку, доктор пришёл в совершеннейший восторг и страстно задался целью познакомить его со своей семьёй, живущей в Дувре, но Тимоти оказался вежливо непреклонен. — Значит, сразу в Лондон? Может, мне все-таки удастся вас уговорить, молодой человек, заглянуть в гости? — Благодарю вас, — склонил голову Тимоти, — но я, правда, вынужден отказаться. Дело в том, что я заранее отправил письмо дяде и, боюсь, моё промедление заставит его беспокоиться. — Ах, как жаль, — вздохнул мужчина и хитро улыбнулся, — Однако чутьё мне подсказывает, что не только встреча с дядей так неудержимо влечёт вас в Лондон. Простите за любопытство старого невежу, но вашего возвращения наверняка ждёт некая молодая особа? — он добродушно подмигнул. Щеки юноши вспыхнули. — Я надеюсь на это, — опустив глаза, тихо признался он, — Но, вероятнее всего, мои надежды беспочвенны… — Эх, молодость, молодость — очаровательная пора, м-да… Что ж, видимо, не судьба познакомить жену и дочку со столь милым юношей, но, — сосед по каюте поднял руки, — сдаюсь и больше не смею настаивать. Удачи вам. Лондон встретил Тимоти по-летнему ярким солнцем. Умытые ночным дождём улицы сверкали и переливались в его лучах, дышали весенней свежестью, и даже невзрачные бедные закоулки, где солнечные зайчики играли в застоявшихся грязных лужах, выглядели веселее обычного. Город, полный дорогих воспоминаний. Место, где он встретил свою любовь и ощутил сладкое дыхание свободы; алтарь, на который он принес в жертву своё счастье… Тимоти взволнованно вздохнул — он вернулся…