Брак и любовь

      Валерио смотрел на любовника Фрэнсиса Болье и не понимал, что наглый мужчина делает в его комнатах. В серой вязаной кофте с узором на груди, пригодной для ношения разве что крестьянам, Брайан сидел в кресле в его гостиной и пил дорогое вино, которое затребовал, несмотря на ранний час.       Лаццо прекрасно понимал, что стоит ему приказать, и Смит уйдет в тот же миг, но вместо того, чтобы выгнать беспардонного мужчину, он вел с ним светскую беседу. Наконец, не выдержав, он все же перебил неспешный разговор о лучших сортах чая и спросил:       — Фрэнсис экономит на вас? Я могу одолжить вам пару рубашек, чтоб вы смогли одеться более достойно для короля.       — Вы путаете меня с Эрнестом, Ваше Высочество. Я — любовник, не содержанка. Болье не оплачивает мои капризы.        — Тогда тем более, я думаю, могу одолжить вам рубашку. За оказанные услуги.       — Лучше научитесь оказывать такие услуги мужу самостоятельно, — с равнодушным видом пожал плечами Брайан.       — Убирайтесь! — Валерио почувствовал, как щеки заливает румянец. — Убирайтесь и сделайте так, чтоб я о вас больше не слышал!       — А то что? Пожалуетесь мужу?       — Вон!       Валерио вскочил со своего кресла, указывая на дверь.       — Странно, что вы, будучи публичным человеком, так слабо держите себя в руках, — рассмеялся Брайан. — «Жизель», кстати, увезла двести тюков, как вы и распорядились, Ваше Высочество.       Стоило двери захлопнуться, как Валерио без сил упал в кресло — Смит умело выводил его из себя в рекордно короткие сроки.       Но прийти в себя никто не дал — к нему пожаловал король. Обычно Фрэнсис приглашал его в кабинет или гостиную, но сегодня, видимо, изменил своим правилам.       — Валерио, доброе утро.       — Ваше Высочество, — сухо отозвался Лаццо, вставая в приветствии.       — Валерио, я рассердил вас разговором о статусе Брайана, но мне лишь хотелось быть честным с вами. Я думал, что это поможет налаживанию наших дружеских отношений.       — Право, странно, что вы возвращаетесь к этому разговору спустя полторы недели.       — Валерио, я всего лишь человек, страхи мне не чужды.       Валерио посмотрел на это лицо, в эти глаза и на миг ему показалось, что Фрэнсису чуждо все, что не касается короны.       — Как это? — спросил Валерио, шевеля вдруг пересохшими губами. — Каково это, когда все, что для тебя имеет ценность — власть?       — Не знаю, — легко ответил Болье. — Для меня имеют ценность многие вещи.       Валерио откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.       — Вы знаете, что я занимаюсь контрабандой?       — Да. Если это доставляет вам удовольствие, то почему бы и нет?       — И вы не против, что деньги утекают из казны?       Болье хмыкнул и налил себе вино.       — Главное, что вам это нравится. Простите меня за то, что рассказал про Брайана лишь сейчас.       — Раньше вы боялись, что я начну устраивать фокусы? Что же изменилось теперь?       — Я посчитал, что раз мы работаем над честностью и дружбой, то стоит сделать шаг навстречу.       — Не знаю, как вы, а я работал над тем, чтобы, наконец, в полной мере стать вашим супругом. А теперь, если позволите, я предпочел бы остаться один.       Болье удивленно оглядел Лаццо и вышел, не говоря ни слова.       День не задался. Валерио знал это с самого утра — с того момента, когда в его комнаты вошел Смит. Но сейчас, глядя на догорающий склад с тридцатью тюками хлопка, он точно понимал, что это так.       — Каковы убытки? — спросил он у управляющего.       Какой глупый вопрос! А то он сам не знал, каковы убытки!       — Тридцать тюков, конечно, потеря. Но вот караван, везущий еще полторы сотни, который негде разместить — гораздо большая проблема.       Какой чертовой глупостью было держать в секрете тот факт, что этот склад принадлежит ему! Маленький, никчемный и неумелый мальчишка! Хотелось выть, свернувшись клубком. Но, стоя среди двадцати работников, все, что он мог себе позволить, это впиваться ногтями в ладони.       Пламени уже не было. Остались дым и вонь.       — Засыпьте все тут песком, чтоб огонь не распростронился, — велел Валерио и направился прочь.       — Ваше Высочество! А как же новая партия? С ней что делать? — крикнул управляющий ему в спину.       Валерио забрался в карету, не обращая внимания на эти слова, и стукнул в стенку, давая знак, что пора ехать. Задернутые шторки давали иллюзию покоя и одиночества. Но быть одному хотелось меньше всего. Вот только ехать было не к кому.       Когда-то давно, на родине, он был частью семьи, где у каждого было свое предназначение и свое дело. Не было нужды думать о том, для чего он делает, ведь ответ лежал на поверхности — для семьи. И всю жизнь его учили тому, что все действия — на благо семье. Мир перевернулся столько времени назад, а он до сих пор не может найти себе место и цель.       Карета гнала во дворец. Валерио сердито требовал у кучера ехать быстрей и быстрей. Мысль оформилась вдруг слишком четко, чтобы было промедление.       Три десятка ступеней, парадный зал, два лестничных пролета и королевский кабинет.       Валерио слишком резко отмахнулся от слуг, сердито уставился на парочку графов и, зло прищурив глаза, объявил Фрэнсису:       — Нам срочно нужно поговорить!       Было приятно наблюдать, как без споров Болье отправил парочку знатных господ прочь.       — Присаживайтесь, Валерио. Хотите чай?       Вдруг резко оборвалась гонка за чем-то несбыточным, остановился побег и Валерио резко выдохнул. Фрэнсис встал, обошел стол и присел рядом.       — Все хорошо?       — Я хочу домой.       Три слова. Но как жалко, как по-детски они прозвучали.       Фрэнсис мягко улыбнулся и провел рукой по его щеке.       — Хорошо.       — Потому что я тебе не нужен теперь больше?       Снова такие жалкие слова потерянного ребенка. Валерио ненавидел себя в этот момент, но взять сказанное назад уже не мог.       — Потому что ты просишь, — легко возразил Фрэнсис. — Сколько ты собираешься гостить у родителей?       — Есть ли нужда мне вообще возвращаться? — сердито дернул плечом Лаццо.       Болье встал с колен, а мягкая, словно обращенная к дитю, улыбка пропала.       — Валерио, вы неглупый мужчина, но иногда восхищаете меня своей мыслью. У вас и впрямь нет целей в жизни? Амбиций? Впрочем, такое бывает. Но вы же постоянно порываетесь к какой-то цели и тут же сердитесь, отказываетесь от нее, стоит возникнуть на пути первому препятствию. Кто внушил вам отсутствие веры в себя?       — К чему вы это говорите?       — Вы знаете слишком прекрасно, что даже если я не буду ваш душой и сердцем, на родине вас не ждет ничего, зато здесь вы можете реализовать почти любую идею. Но вы вернетесь. Мне просто хочется знать, осознаете ли вы сами через сколько?       — Почему вы так решили?       — Вы можете оставаться на родине столько, сколько пожелаете. Но знайте, что стоит вам захотеть, вы можете тут же собираться сюда, ко мне. Не думайте о Брайане, о короне. Только о себе. И прошу вас, пишите письма. Не заставляйте меня побираться у других информацией о вас. Я буду скучать. Могу я рассчитывать, что по вашему возвращению мы возобновим чаепития в саду?