Однострочники и драбблы с местного феста по Фихтнеру

— Ты не знаешь, Луи, — сухо сказал Хикман, привычно спрятав искалеченную руку под стол, приткнув ее на колено ладонью вверх — так меньше болело. — Что именно я не знаю, Карл? — лениво откликнулся Луи, неторопливо поднимая на Хикмана неподвижный взгляд выпуклых, глубоко посаженных глаз. Хикман знал его давно, у этого парня всегда была змеиная повадка, и, хотя Хикман привык считать его своим другом, он помнил о том, что у змей не бывает друзей, только те, кого змеи подпускают к себе, и — пока — не жрут. Он знает или нет, лихорадочно соображал Хикман. Хикману повезло, он был гипотоником, и, когда он волновался, он бледнел, а не заливался красными пятнами, по нему было не так-то просто понять, что он там чувствует, но, если бы Луи смог прочитать в его глазах, в треморе его пальцев, который Хикман успешно прятал за белой кружкой с чешским флагом, украденной из бистро, страх, то он бы начал копать — и раскопал. Хикману был нужен морфий, отчаянно нужен морфий, из-за болей в руке он шатался, как пьяный, не мог ни есть, ни спать, а по ночам сидел на полу трейлера и тихонько выл, раскачиваясь из стороны в сторону. Платок со льдом не помогал, от сырости и холода начинало ломить перекрученную, треснувшую кость, но холод хоть немного притуплял чувства, и в такие ночи это тоже было спасением. А потом тот парень, он... он сказал, что сможет достать... сколько надо — на первое время. Но — услуга за услугу, мужик, услуга за услугу. Ему просто хотелось развлечься, хотелось почувствовать власть, может быть, он узнал, что Хикман не всегда был уборщиком; может быть, он даже знал, что Хикман когда-то был копом; тогда Хикману было все равно, ему был нужен морфий и он убеждал себя в том, что так или иначе... Ах, к черту! Хикман помнил этот вкус во рту, гадкий, тяжелый, он давился, но принуждал себя продолжать, и тот парень положил ему руку на затылок, приговаривая, что надо прятать зубы. К горлу Хикмана подступала тошнота, но вырвало его уже после того, как он принял морфий: он заблевал весь пол в трейлере, и его продолжало тошнить, даже когда в желудке уже ничего не было. Когда Хикман думал об этом — сейчас — он снова чувствовал во рту горький, острый привкус желчи, и снова, как тогда, чувствовал, что перешел черту, что сделал что-то, после чего вернуться было уже невозможно, но Луи все-таки вернул его — зачем, зачем? Разве он заслуживал этот его второй шанс? — Карл, — напомнил о себе Луи, и Хикман кивнул, не глядя ему в глаза. — Ты ничего не хочешь, — Луи помедлил, его французский акцент звучал как в шпионском фильме, — мне рассказать? — Нет, — твердо ответил Хикман, услышав слабый пластмассовый стук. Посмотрев на пол он понял, что уронил ручку.