Сожаления

Однако смерть и на этот раз обошла его стороной. Он снова болтался в полой бесконечности. Впервые пришла мысль, что, раз сознание есть, значит, есть и тело, в котором оно существует. Значит, он еще может вернуться в тело Кабуто? Он надеялся на это. Сколько времени прошло – он не знал, но все равно надеялся. Ведь не может быть так, что это был последний раз. Значит, будут еще шансы. Он уже «засыпал» пару раз – и без последствий. Возвращался каждый раз. Снова вернулись гипотезы о специфическом аде для таких, как он – таком аде, из которого возвращаются. И он вернулся-таки. Со злорадством он заметил, как к его собственному разуму присоединялся чужой, и давил своей силой, словно стремясь уничтожить. Но это был не тот, что раньше. Он мыслил совсем не так, как Кабуто. Там почти не было никаких логических выводов или серьезных, обстоятельных размышлений – тягучая тишина звенела в глубинах этого разума. Тишина и ненависть. Зато в плане отношения к предметному миру эти мысли были рельефные, тяжелые – они относились к органам чувств больше, чем к абстрактным построениям. Учитывая, что Орочимару не видел, не слышал, не ощущал сам, это было очень удобно. Он знал, что обмотанный вокруг пояса канат тяжел, болтается, бьется о ноги, он знал об усталости после трудного боя на грани всех сил, и знал, что катана натирает сзади и надо поменять для нее ножны. Воображение услужливо рисовало картину смерти от взрыва на десять километров, устроенного длинноволосым блондином, что-то кричавшим о своем искусстве. Лишь здесь прорвалась одна единственная эмоция – раздражение от того, что... Ну правильно – этот «фанатик» не захотел рассказывать о том, где Итачи. Кажется, имя «Итачи» стало спусковым крючком – и вместо осознанных мыслей-образов понеслись грубые, грязные ругательства, полыхнула ненависть напополам с «убью», «обязательно убью». Но это все было чуть позже. А вначале поразило вот что. Саске вызвал Манду! Затем в горячем, влажном брюхе змеи создал мысленную проекцию: дыру, через которую змея ухнула в пустоту, а потом оказалась совершенно в другом месте. Вот как, значит, работает Шаринган... Он покорил эту наглую строптивую змею – ага, к змеям у него талант… Рядом прозвучал веселый голос – еще один сюрприз – это был один из его пленников, Суйгецу. Да, многое изменилось с тех пор, как Орочимару умер... После слов «ты завалил любимую игрушку Орочимару» он с удивлением отметил, как настроение Саске испортилось еще сильнее. Оно испортилось оттого, что он вспомнил его… и… что это? Сожаление? «И это человек, который свалил Орочимару?» - Карин. И Дзюго. «Орочимару и так слаб... Вот и все...» Он уже говорил ему в лицо об этом, перед убийством. Но теперь уже открылась истина: на самом деле Саске боялся. И если бы он сформулировал в голове это почетче, то Орочимару понял бы, но теперь было ясно лишь то, что он не любил в нем не его физическую слабость, а духовную силу. Или... может быть, назвать это безжалостностью? То, что Орочимару считал силой, для Саске было неприемлемо – убивать и мучать людей, и все – ради абстрактной цели (познать мир? Узнать, на что способен?), и то, что она так мучительно непонятна, делает ее ненавистной. Для него такие люди, способные идти за бесплотными идеалами – страшны и вредны. И противны... Потому, как бы ни был силен Орочимару, нужно обязательно добиться того, чтобы он стал слабым, убедить себя в этом, и для этого – убить его. Продираясь сквозь мутную неясность чужого разума, Орочимару пытался сформулировать за Саске: такие люди, как Орочимару – это зло, которое он считал обязанным уничтожить. Люди, которые несут вокруг несчастье из-за никому не понятных, извращенных идеалов. Не люди – мусор. Что-то неправильное, чего не должно быть. Потому что нормальные люди должны просто жить, любить, смеяться. Они не должны искать ответы на никому не нужные вопросы. Не должны убивать близких, чтобы лишь узнать, на что способны. Надо же, Саске-кун, так ты меня с Итачи сравнивал, вот оно что! Ты ставил меня на одну доску с ним, и, тренируясь со мной, проводя вместе столько времени, думал лишь о том, что после обретения силы я буду первый, кого ты со всем наслаждением, на которое способен, своими руками убьешь. Тогда как, отдыхая после ран и думая о последствиях поглощения моей силы, почему ты сожалел о моей смерти? Это сожаление не было отчетливо ясным, как у Кабуто, а загоняемым глубоко внутрь – ты не мог не отметить, что тебя влечет ко мне, но уже не как к личности. А это забавно – узнать о подобных тайных желаниях. О том, что тебя как магнитом, непреодолимо тянуло ко мне, и ты лишь со злобой пресекал в себе поползновения уступить этому чувству. Интересно, что воля оказалась сильнее тела. Если бы я не был столь опасен для тебя – ты бы оставил меня в живых, но тебя терзал страх, понимание, что ты не настолько силен,чтобы позволить себе это. Если бы ты позволил мне – я бы тебе все объяснил. Что не нужно бояться таких людей, как я. Что мои методы продиктованы моими целями. Что опасности в этом не больше, чем в иррациональном желании съесть мороженого. Я бы избавил тебя от этого страха – и вместе мы бы многого натворили. Орочимару не знал, насколько реальна нарисованная им идиллическая картина. Заглянув в его душу, при повторном размышлении он усомнился во всем этом. Не всегда можно понять то, чего боишься, и Саске мог не понять Орочимару. Но попытаться ведь можно? Саске! Достучаться бы до твоего сознания, чтобы ты услышал мой призыв, мое искреннее желание помочь тебе понять меня. Уговорить тебя отвлечься от мыслей уничтожения всего непонятного. И тогда бы ты смог открыть для себя новую грань реальности. В которой есть не только сила и слабость, обыденное-успокаивающее и странное-пугающее. А есть радость постижения... или хотя бы обладания всеми богатствами мира, власти и свободы. Может быть, если бы ты позволил себе хоть раз прикоснуться ко мне, то ты бы понял, что я такой же, как ты, с таким же телом – и уже похожими способностями. Я бы мог позволить тебе очень многое – что ж, раз тебе этого так хотелось: для меня-то это не принципиально. Я бы и тогда позволил, когда ты был еще моим учеником, но ты сам отдалялся от меня, и единственное, что я получал от тебя – боль от ударов, которые я терпел, зачем-то с наслаждением тебе потакая. Так позволь же мне, Саске, помочь тебе! Орочимару успел уже пережить еще один период, когда его душа была настолько подавлена, что он потерял связь с Саске, а то и порой вовсе словно исчезал. И когда он снова появился, то понял: вот шанс, которого он так ждал. Он чувствовал страх Саске, незнакомое дзюцу «Сусано» - незнакомое и Саске, и Орочимару. У Саске не осталось сил, но еще есть воля, но при помощи нее он вызвал не свои собственные силы, а силы Орочимару. Бесполезно сопротивляться, Саске-кун, на этот раз тебе не победить меня. Свобода, наконец-то долгожданная свобода хлестала из него и в него, сила лилась вовсю, змеиное тело высвободилось, выпрямилось, вытянулось во всей красе, причиняя боль телу Саске. И лишь когда его жизненные сила, его душа, его сущность вдруг начало тянуть снова – он уже начал ненавидеть это – он понял, что в этот раз не получится. Возможно, вообще никогда не получится. Улыбка-оскал захмелевшего от эйфории Орочимару замерла, глаза расширились – он узнал, что это, он догадался, хотя никогда не испытывал на себе сон-гендзюцу, но что-то подобное и было в последнее время его существованием. «Клинок тоцука?!» Что такое настоящий страх, что такое настоящее отчаяние? Ни страх Саске перед убийцей своих родителей, ни страх Кабуто потерять смысл существования были просто ничем по сравнению с этим – даже не страхом – а ненавистью-непринятием, которые он чувствовал по отношению к небытию. Он отрицал для себя возможность сгинуть в небытие после такой борьбы, после того, как сам добровольно погружался в сон, но так и не смог умереть, но еще меньше он хотел жить во сне, жить и не жить одновременно... Для него существовали только смерть и жизнь, а что-то среднее всегда было для него лишь болью, ужасом. Особенно после того, как он узнал, что мыслят и чувствуют другие люди. Цепляясь за любой шанс, он хотел, но не мог закричать. И лишь последние сожаления резали его без ножа, и ненужные, бесполезные, последние мысли. «жить, я хочу жить я еще нужен этому миру - и они нужны мне я слышал все о чем они - я слышал что думали… я знаю я нужен, нет… Я хочу познать все тайны этого ми-»