wish you were here

      Мир, поражающий яркими цветами, знаком не только Стиву. Даже листва кажется глянцевой, от чего становится не по себе. Но почему-то, даже самую явную ложь, мы осознанно принимаем за правду. Мы хотим, чтобы это было правдой. Цепляемся за этот мир, который только и ждет разоблачения. Но только не это воспоминание. В нем Баки уверен точно. Это не какая-то ложь, которую он воспримет за чистую монету.       Улицы дышат майским воздухом. Если проассоциировать старшую школу с запахами, то здесь пахнет пылью, осевшей на некоторые шкафчики, корешками старых книг, усталостью, немного ленью, но и невероятным рвением, обусловленным экзаменами. Стив всегда был особенным. В первую очередь, отличался он от многих тем, что всеобщее настроение никак не влияло на его собственное. Стив пришел учиться - Стив учится. Стив пришел работать - Стив работает. И как в его хрупком тельце прижилась такая внутренняя сила? Пожалуй, он был стержнем для юного Барнса.       Юный Баки не обладал таким качеством, как усидчивость, но рядом с Роджерсом что-то происходило с ним, и он мог сидеть рядом часами. Юный Баки не замечал часов, когда они садились прямо на траву на свободном участке стадиона, (теперь ее зеленый цвет режет глаза) что располагался позади школы. Стив, как всегда, рисует. Юный Баки любил наблюдать (и любит до сих пор), за изменением выражений лица Стива, в зависимости от того, получается у него что-то или нет. Юный Баки знал, что большинство ребят здесь предпочли бы компании Роджерса чью-либо другую компанию. Он лишь с досадой смотрел на них и думал:"Что ж, многое теряете.". Юный Баки не понимал, как у такого замечательного парня, как Стив, может не быть девушки. Он не понимал, насколько надо быть равнодушным ко всему прекрасному человеком, чтобы не приметить эти голубые глаза, окаймленные длинными ресницами. Юный Баки ни за что бы не поверил, если бы вы сказали, что эти внимательные глаза запали в душу только ему.       Яркая зеленая трава. Яркое голубое небо. Солнце - будто вспышка фотокамеры. Закусив губу, Стив прищурился, пытаясь рассмотреть мельчайшие детали в своем рисунке. Джеймс не отвлекает его. Баки перебирает его работы, порой натыкаясь на собственные портреты. Ему хочется, но он не решается заговорить об этом со Стивом. Такая хорошая, по-настоящему весенняя погода. К чему вообще эти разговоры?       Словно смотришь на мир через полароид. Картина застывает. Как подсознание проделывает это? Солнце-вспышка становится все ярче. Больно смотреть. Зажмуриваешься, но заставляешь себя открыть глаза снова. На губе Стива остается кровавый след. Он отрывается от рисунка и смотрит на тебя. Эти голубые глаза. Они обвиняют тебя. Но ты хочешь, чтобы хотя бы они, эти глаза, были правдой. Они обвиняют тебя, и ты не знаешь почему. Яркий свет ослепляет. Ты ничего не можешь сделать. - Ваше имя? - незнакомый голос полон пренебрежения, которое его обладатель пытается подавить. Он терпелив, хотя не в восторге от ожидания и работы, которая может обернуться провалом. Цели оправдывают средства. Этим он себя успокаивает. - Джеймс Бьюкенен Барнс... - щурясь, хрипит Джеймс. Хочет повернуть голову, чтобы осмотреться, но она зафиксирована так, что он может видеть лишь серый потолок, который иногда сменяется яркими вспышками белого света. Болят глаза.       Незнакомый ему человек испускает вздох. Барнс не видит его, но предполагает, что тот затягивает ремни на его теле со скучающим видом. Та еще работенка. Баки не успевает собраться с мыслями, как яркие огни возвращаются.

***

      Художники бывают самыми разными, но есть кое-что, что их объединяет. Есть художники, которые рисуют то, что видят сами. Есть художники, которые рисуют то, что навеяно чувствами и настроением. Есть художники, которые рисуют то, что хотят увидеть. Джеймс думал об этом, смотря на Стива, пока тот был за работой. Он силился отнести Роджерса к конкретному "типу" художников, но не мог. Стив просто рисовал, вот и все. Он был всеми "типами" сразу.       Знакомые черты. Это просто частички грифеля, образующие на поверхности бумаги точки, из которых состоят линии. Линии бровей, скул, носа, подбородка. Эти черты принадлежат никому иному, как Баки.       Джеймсу уже не 16, но он до сих пор не может заговорить об этом. Все эти портреты... Стив, ты ведь чувствуешь то же самое?       В этот день Роджерс взял заказ "на вынос", заранее приметив беседку в парке, которая незаслуженно всегда пустует. Работа шла легко, поэтому вскоре он отложил законченную иллюстрацию, но не спешил откладывать карандаш. Через две недели Баки отбывает в Англию. Теперь он носит форму практически каждый день.       Шел мелкий дождь. Серые облака были расположены так низко, что, казалось, до них можно дотянуться. Редкие капли, волей ветра попадающие в беседку, в основном, попадали на спину Джеймса. Он сел так, чтобы не попадало на Стива. - Ты загораживаешь мне свет. - пожаловался Роджерс, стараясь смотреть в упор на друга, но все равно опустил взгляд.       Барнс улыбнулся. Он часто улыбался. Улыбается и теперь, на этом портрете. Стив прорисовывает воротник. Как же ему идет эта форма.       Баки смотрит куда-то вдаль. Деревья редкие, но, кажется, между ними струится легкий туман. Он определенно вспомнит этот день, когда ему захочется подумать о чем-то спокойном и безмятежном. Краем глаза (но лишь иногда!) поглядывает на Стива. Кажется, тот не отрывает глаз от рисунка, ведь ему даже не требуется смотреть на Баки. Зажигаются первые фонари. По узким дорожкам, посыпанным щебенкой, стремительно распространяется вечерняя прохлада. Джеймс смотрит куда-то вдаль. И пока он не видит, Роджерс смотрит на него. - Ваше имя? - снова незнакомый голос. Можно предположить, этот мужчина перекусывает, причем в момент разговора. - Джеймс Бьюкенен Барнс. - уверенно отвечает Джеймс. - Этот парень издевается надо мной! - положив бутерброд на стол, восклицает незнакомец.       Регулярные вспышки, поражающие глаза, как Барнсу кажется, ведут его по собственному сознанию. Вспышки. Огоньки. Вспышки. Его голова по-прежнему зафиксирована, но легкая улыбка трогает его губы. Незнакомцу это не нравится. Очень не нравится. Теперь Джеймс замечает кое-что еще. Ток овладевает его телом.

***

- Так куда мы идем, Бак? - ощутив тяжесть руки Барнса, приобнявшей его, тем самым обременившей его хрупкие плечи, спросил Стив. - В будущее. - ответил Джеймс, мечтательно улыбнувшись.       Грязный переулок сменяется невероятно чистой улицей. Стив взвинчен, хотя и пытается скрыть это. Причиной его расстройства является далеко не тот факт, что Баки не позволил ему размазать того парня по стенке. Джеймс видит это, и ему хочется сказать или сделать что-то, что успокоило бы Роджерса. Он-то, Барнс, всегда владеет собой.       Спокойная задумчивость, сквозь которую Джеймс смотрит на мир, удивляет Стива. Его безмятежный, невозмутимый вид буквально выводит из себя. Баки, как всегда, говорит обо всем на свете: о космосе, о прогрессе, о книге, которую хотел прочесть, о какой-то девушке, которая якобы должна понравиться Роджерсу. Он говорит обо всем, избегая лишь разговоров о войне. Но Стив понимает. Баки сам заговорит, если захочет.       Обычно немноголюдная кофейня непривычно полна людей. Официантка едва успевает разливать кофе. Джеймс следит за ее движениями, потому что все, что движется быстро и хаотично, привлекает его внимание. Все, что интересует его, это скорость.       Их стол, по обыкновению, усыпан салфетками, некоторые из которых уже изрисованы Стивом. Иногда отрывая взгляд от рисунка, он смотрит на Барнса, который следит за официанткой своим подернутым пеленой взглядом. Стив едва слышно вздыхает. На горизонтальную поверхность ложится еще одна салфетка. Роджерсу хотелось швырнуть ее со всем пренебрежением, которое ему хотелось бы изобразить, но он не смог.       И как она успевает варить и разносить кофе? Наконец, этот вопрос становится Барнсу совсем безразличен. Он вспоминает про яблочный штрудель, предстоящее выступление Старка, поезд в Англию и Стива. Особенно Стива. Все это возвращает его к реальности. Джеймс часто моргает. Наконец, его взгляд фокусируется на салфетке. Хлипкая бумажная поверхность поражает неизменно знакомыми чертами. Баки видит себя. Стив, кажется, погружен в собственные мысли. Джеймс не решается заговорить об этом. Снова. Ничего не изменится, ведь он, Барнс, все равно сядет на поезд через 12 часов. Более того, это предчувствие нарастает с каждой неосторожной мыслью о предстоящей войне. Это предчувствие, подсказывающее, нашептывающее так, что Джеймс практически чувствует ледяное дыхание на своей шее. Баки знает наверняка, что не вернется.       Барнс улыбается и вдруг начинает что-то рассказывать. Он умеет это, он талантливый рассказчик. Стив слушает. Джеймс говорит обо всем на свете, избегая лишь войны. Вообще-то, есть еще кое-что, о чем он не заговорит. Роджерс, в глубине души, все понимает, но сам не поднимет тему. Ведь Баки скажет, если захочет? Ведь скажет? - Ваше имя? - знакомый голос, принадлежащий незнакомцу, словно сшибает Джеймса с ног. Чувство, овладевшее им, напоминает падение во сне, после которого просыпаешься в мокром поту, но сразу же успокаиваешься, осознав, что это всего лишь сон, а гравитация работает так, как и должна. Барнс проснулся, но падение для него не прекратилось. Ему не хватает воздуха. Кажется, чем глубже он падает, тем меньше там кислорода. Пытаясь ухватиться за ускользающий от его воображения клочок материи, Джеймс извивается изо всех сил, ставя под сомнение прочность сдерживающих его ремней. - И что ему такое видится? - спрашивает обладатель голоса, прежде не звучащего в лаборатории.       Зола одаривает ассистента быстрым небрежным взглядом, не желая отвлекаться от "эксперимента". - Кто ж его знает. Главное, это работает. Мы закончим даже раньше, чем предполагалось. - криво улыбаясь, сообщает доктор Арним и сразу спешит снова обратиться к сержанту, пристегнутому к модифицированному операционному столу. - Так как ваше имя, любезный?       Джеймс и рад бы сказать, но он занят. Он падает.