wish you were here

      Стив спит. Его ровное дыхание иногда прерывается внезапным кашлем, но это не будит его. Стив спит. Иногда переворачивается с боку на бок, но и это не прерывает его сна. Жужжание включенного радио, нарочно выставленного на минимальную громкость, далеко не раздражающее. Оно успокаивает, убаюкивает. Один из тех факторов, что влияют на спокойный сон Стива.       Перед сном он проверяет, закрыты ли все окна, входная дверь, выключена ли плита. Этакая герметичность, которая гарантирует маломальскую безопасность. Это можно понять, ведь кому понравится засыпать с чувством незавершенности. Эти "проверки" входили в его привычку. Одну из многих, которые мог припомнить за ним Баки.       Джеймс, в отличии от Роджерса, довольно халатно относился к вопросам "герметизации" своего дома. Иногда он возвращался в уже знакомом нам мечтательном настроении, овладевшим им настолько, что Барнс забывал закрыть дверь. Стив частенько отчитывал его за это. Баки решал проблемы по мере их поступления, Стив же изначально делал все так, что проблем практически не возникало. Роджерса поражало то, как Джеймс, человек с высоким уровнем дисциплины и отменными организационными навыками, в повседневной жизни мог с такой небрежностью смотреть на некоторые вещи. Джеймс лишь улыбался. Однако, когда он оставался у Стива, ему приходилось следовать его привычкам. Он не успевал разуться, как с кухни ему напоминали, что необходимо закрыть входную дверь. Кого-то могло раздражать это. Но не Баки. Стив всегда для многих был "пареньком со своими закидонами", и Джеймс не избавился бы ни от одного из них, представься ему такая возможность. Конечно, Барнс обладал всеми знаниями о порядке, с армейским режимом дня был на "ты"... Но было что-то милое в том, как Стив каждый раз широко распахивал глаза (а длинные ресницы удваивали впечатление от его эмоций) и с искренним удивлением говорил: - Баки, я сколько раз говорил тебе... - и тут начинается подробное разъяснение, похожее на чтение заученной инструкции.       Джеймс улыбался, отмечая про себя, что это ему никогда не надоест. Он даже задумывался, не нарочно ли он оставляет открытой чертову дверь.       Стив спит, и ему снится Баки. Он все еще здесь, в Бруклине, никуда и не уезжал. Баки убеждает меня, что война - это лишь сон, который я воспринимаю слишком близко к сердцу. Мы идем по Бедфорд-авеню, а Джеймс улыбается, но я чувствую напряженность, с которой он говорит о "гипотетической" войне. Стараясь сменить тему, он говорит, что в нашей кафешке новое меню, на которое стоит взглянуть прямо сейчас. Некоторые моменты кажутся мне чересчур яркими, другие - до боли серыми. Ощущение, что весь мир вот-вот растает. Больнее всего от того, что улыбка Джеймса кажется такой же ненастоящей, как и все вокруг. Но мне хочется остаться здесь, потому что этот хрупкий мир... Воспринимается мной как пилюля, которая так необходима.       Яркая зеленая листва. Яркое голубое небо. Уже на Парксайд-авеню выстраивается очередь, состоящая из детей, желающих прокатиться на бесплатных аттракционах, установленных в самом парке. Улицы полны людей, и все они счастливы. Столько людей, столько флагов... День независимости. Баки покупает сладкую вату, но, передумав, отдает ее двум девочкам-близняшкам, стоящим в очереди. Да, это на него похоже. Резко поднимаю взгляд в небо, и инстинктивно делаю пару шагов назад. Теперь оно черно-белое и, кажется, вот-вот упадет. Что, если все закончится прямо сейчас? Я не хочу покидать это место так рано. Моргаю, и, открыв глаза, вижу: все на своих местах. Разве что выражение лица Джеймса приняло серьезные черты. - Не дели мир на абсолютное добро и абсолютное зло, Стив. Нет ничего настолько абсолютного, как черное и белое.       Картина меняется. Вишневый штрудель. На покрытом легкой щетиной подбородке Барнса остались следы сахарной пудры, которые так и хочется стереть. Он смеется над чем-то, что я, видимо, только что ему рассказал. Что же я такого сказал? Оглядываюсь, но не вижу знакомых лиц. Официантки, буфетчицы и буфетчики... Ни одного завсегдатого посетителя. Баки - единственный, кого я тут узнаю, но, похоже, он чувствует себя довольно уютно. Хорошие новости, он больше не кажется мне видением, которое вот-вот ускользнет от меня. С моей стороны стол усыпан салфетками с многочисленными эскизами. Их действительно очень много. Сколько мы сидим здесь? По правде говоря, не хочу знать. Не хочу, чтобы это заканчивалось. Доедает свой штрудель. Как же он любит их, эти штрудели... На его щеке (каким образом?), в добавок к сахарной пудре, теперь красуется темно-красный, практически бордовый след. - Бак, у тебя... - пытаюсь жестами объяснять в каком именно месте его лицо нуждается в салфетке, но он (нарочно?) упорно трет другую щеку. - Ладно, я сам.       Беру салфетку, протягиваю руку к его лицу. Смотрит на меня так, аж хочется ругнуться. В одно движение убираю вишневый след с его щеки. Теперь, кажется, порядок. Внезапно Джеймс встает из-за стола. - Пойдем, посмотрим на салют.       И вправду, на улице уже темнеет. Должно быть, мы просидели в кафе полдня. Стараюсь подавить нарастающую панику (мне опять кажется, что я через секунду-другую выпаду из этой реальности). Ничего не могу с собой поделать, но что-то мне подсказывает, что мне отчего-то не хватает этих дней с Баки, когда мы запросто могли вот так гулять по городу без особой цели. С чего бы моему нутру подсказывать мне такое? Вот он, Баки. Идет рядом.       В центре города собралось добрых 3/4 части всего населения Бруклина. Не знаю, как ему это удается, но Баки всегда находит отличные места, даже когда народу - ступить некуда. Пока мы добрались сюда, стало совсем темно. Свет фонарей мягкий, словно нарочно приглушенный. Кто знает, может так и есть? Площадью овладело ожидание торжественного момента. Люди практически не разговаривают друг с другом, центр города затих. Слышу, как потрескивает электричество где-то над головой (провода?). - Знаешь, это твой день. И все люди, этот салют... Все это в твою честь. - шепчет мне Джеймс. Его шепот обжигает мое ухо. Почему-то опять захотелось ругнуться. Если реальность и раскалывается надвое, то эту фразу я помню отчетливо. Независимо от того, насколько старше я становился, он повторял ее из года в год. - Бак, перестань. - отвечаю я и только теперь понимаю о чем он. День независимости. У меня день рождения 4 июля.       Темнота.       Я больше не на площади, полной людей, в чьих глазах сияет благоговение. Мгновение назад его шепот оставил влажный след на моей шее, сейчас этот участок кожи покрылся мурашками от холода. Его рядом нет. Где Баки?       Делаю шаг вперед, включается слабый ядовито-зеленый свет. Я нахожусь в коридоре, освещенном аварийными лампами, которым и принадлежит свет неприятного для зрения оттенка. По стенам коридора далеко вперед идут многочисленные провода. Медленно продвигаюсь вперед. У меня даже нет никакого оружия. Глубоко на подсознательном уровне понимаю, что оно мне и не нужно. Но с элементарной бейсбольной битой было бы спокойнее. Иду все увереннее. Никто не попадается навстречу; двери, редко появляющиеся на моем пути, оказываются закрытыми. Куда я иду? Куда пропал Джеймс? Это как с оружием, на подсознательном уровне я все уже знаю. Не нужно быть великим следователем, чтобы догадаться, что ничем хорошим это не кончится. Уже практически бегу (практически легко, что странно). Прямо по курсу виднеется дверь, но расстояние до нее не уменьшается. Начинаю задыхаться, но не останавливаюсь. Завыли сирены. Цвет освещения сменился на красный. Лампы мигают. Я по-прежнему один, но такое чувство, что погоня только началась. Во всяком случае, морально я уже загнан. Не успеваю подумать о чем-то конкретном, как в беспамятстве хватаюсь за ручки каждой двери, попадающейся мне на пути. Наконец, одна из них оказывается открытой. Не задумываясь, влетаю в комнату и захлопываю за собой дверь. Смотрю себе под ноги: сквозь щель между дверью и полом пробивается полоска света. Тревога отключилась, свет снова зеленый. Кажется, можно перевести дух.       Собираюсь осмотреться. На меня кто-то смотрит, это чувство мне знакомо. Отрываю взгляд от своих ботинок. - Баки?       Баки? В глазах отчетливо читается животный страх. Он словно хочет сказать мне:"Либо ты, либо я.". Конечно, я узнаю его, хотя его волосы заметно отрасли. На нем красная кофта, рваная местами. Не успеваю повторить его имя, как он вдавливает меня в стену, упираясь предплечьем мне в горло. Пытаюсь прошептать что-то, но едва хриплю. Бесполезно. Он не помнит меня. Все, чего мне теперь хочется, - убраться отсюда. Теперь я признаю, что это всего лишь сон. Потому что видел его много раз.       Будильник. Стив открывает глаза. Яркое голубое небо, сахарная вата в руках одной из близняшек, вишневый след на щеке Барнса, влажный след от его шепота, едкий зеленый свет, мыски ботинок, животная агрессия в глазах Баки. Все это снова проносится перед глазами.       Теперь его утро, в большинстве случаев, начинается с подобных мыслей:"Мистер Роджерс, нервные срывы в вашей ситуации - абсолютно нормальное явление. Само собой, ваши сны - это отражение ваших страхов, ваше подсознание, как вам сказать... Не то чтобы играет с вами, но это вы себя так настраиваете. Вы беспокоитесь за своего друга, в этом я вас прекрасно понимаю, у меня у самого брат на войне, который, кстати, оставил на меня свою дочку... Так вот, постарайтесь отвлечься. Это нелегко, но вы постарайтесь. В крайнем случае, пейте таблетки, что я вам прописал. Все будет в порядке. Вы очень сильная личность.". - Говорите, "нервные срывы - это нормально". Что ж, я в норме. - разбивая яйцо над раскалившейся сковородкой вслух констатирует Стив, поддразнивая психолога, к которому начал ходить две недели назад.       Этот психолог, отличающийся, как вы заметили, советами высококвалифицированного специалиста, был некогда другом семьи Роджерсов. Когда Стив был еще ребенком, он уже давал родителям некоторые советы. "К счастью, они были хорошими родителями." - не без улыбки думал Стив.       Одна. Две. Три. Четыре ночи подряд Стив видел один и тот же сон. На пятый день он не поленился разыскать номер господина-психолога, который "по старой дружбе" не берет с него плату за консультации. "Брать плату за это было бы смешно." - снова не без улыбки думает Стив. Он и сам знает, чего боится, и что является причиной его расстройства. Только теперь три раза в неделю это повторяет ему другой человек.       Не смотря на так называемый стресс, питался Стив хорошо. Впалые глаза, стали видны скулы. Из зеркала на него смотрел измученный молодой человек, который, не смотря на свое тощее телосложение, продолжал терять вес.       Стив стал чаще брать заказы на дом. Ему всегда легче работалось в одиночестве (или в присутствии кого-то очень близкого ему). Казалось, когда он один, диапазон для мыслей и идей являл собой 360 градусов. Когда никто не мешал ему, он мог сесть рисовать утром, и лишь прерываясь на обед, едва завершит работу к вечеру. Иногда он записывал пару слов или целую законченную мысль, что приходили ему на ум во время работы, в блокнот, чтобы не забыть упомянуть в следующем письме.       "Если будет совсем плохо, можете увеличить дозировку, но не более, чем на одну таблетку.". Бедфорд-авеню, черное и белое, незнакомые лица в привычном кафе, замершая в ожидании толпа, бесконечный коридор, собственные хрипы. Нет, док, вы там не были. Не считая, Стив высыпает на ладонь из пузырька пригоршню таблеток. Сегодня Стив Роджерс не будет видеть снов.