Остаток вечности

Милые бранятся – руки в кровь, когтями за метр японских волос схватить – бесконечно цепляться, отличный улов. Только вот Канда с ноги даёт сдачи. А Лави множество раз твердил: никогда ни за что ни в кого не влюбляться, а в Юу – вообще просто ни при каких обстоятельствах. Изломанные насмешливым богом игрушки. Исковерканы функции сердца, перед глазами – вечные мушки. Ни герца колебаний в секунду, мгновение, миг, хорошо, если не настиг выстрел. А потом тяжело дышать, спиною к спине – сидеть, лежать – на обожжённой земле, стоять – в кратере собственной боли, и делить один на двоих страх потерять. И потому неизменно раз за бессмысленным разом сбегать по ночам в чужую сладостно-узкую (казённую, да) кровать. И опять в полуночной сомнамбулической драке за тонкое одеяло (локтем в нос и в живот коленом – парадигма счастливого брака) своим рваным полустоном-вздохом признать (в сотый раз за последний месяц), что в холодном крушащемся мире невозможно заснуть одному. (Или, как перефразировал Канда однажды, веско и ёмко: *****)