Love is the cruel solo show on the stage. Любовь — это сольный концерт на неблагодарной сцене Super Junior-M - S.O.L.O.
— Вы обронили, — девушка улыбнулась и протянула Леону роллер. — Оу… Спасибо. Всё с утра валилось с рук. Бритва, чашка, дипломат, телефон, наушники, книги. Бастия винил в этом Локи и фильмы до трёх ночи, но всё же понимал — сам виноват. На правой скуле пролегла царапина от бритвы, а рубашка с огромным пятном от кофе лежала в квартире. Хотелось ударить самого себя, будто в надежде, что так всё встанет на свои места. Или хотя бы сделает вид. — У вас всё хорошо? — Вроде да. А что-то не так? — Вы выглядите рассеянным. Несколько раз сбивались, пока читали лекцию, — студентка пожала плечами и чуть поправила спадающие на плечи розовые пряди. Студентка. Уже второй раз студенты подмечают его рассеянность. Он может спихнуть это на недосып, алкоголь, таймер, плохое настроение. Но, в любом случае, с этим надо было что-то делать. Собственная рассеянность начала раздражать. Хотелось вырвать её как какой-нибудь кусок кожи. Или вены. Или просто перестать работать в этом университете. — Главное, что вы меня слушаете, — он повертел в руке роллер. Надо было уже что-то делать со своей жизнью. Находить себе пару и сменить, наконец, работу. Он любил дело бизнеса на уровне собственного интереса. Он любил студентов на уровне новых лиц. Он не любил приходить каждое утро в одинаковые стены. Он не любил одинаковый режим, тактичность и строгие костюмы. Исколотая рука год назад тому доказательство. — Вы интересно рассказываете, — она улыбнулась. — Я Мелди. — Будто я не знаю имён своих студентов. — И какая же у меня фамилия? — девушка вскинула бровь, чуть усмехаясь. Леон понял, что не знает её. Леон осознал, что эта группа Грея. Леон вспомнил, что Грея сегодня не было. — Ладно, не знаю. Но вас я запомню. Хотя бы из-за ваших розовых волос. Девушка забавно нахмурилась, но с улыбкой ответила: — Это краска, — она закинула ремешок бежевой сумки на плечо и, вновь улыбнувшись, вышла из кабинета. Он глянул в широкое окно в аудитории и выдохнул. Ему надоело. На-до-е-ло. Надоело как заевшая песня, пересмотренный пятьдесят раз фильм и как самый нудный рассказ во всём этом чёртовом мире. Он обещал отцу, что из «раздолбая» станет чем-то напоминающим что-то серьёзное. Стал. Лучше не стало. Костюмы серые, бумаги белые, ботинки чёрные — как вся его жизнь. В с я ж и з н ь. Леон ненавидел размеренность и планы как нечто ненужное и совершенно не свойственное ему. Он не любил выставки неизвестных художников и классику. Он не любил быть сдержанным тогда, когда это ему к чертям не сдалось. Собственная жизнь сошлась в нелюбимом сером и отвратительном спокойном. Его не оштрафуют за марихуану в кармане, не снимут деньги с банковский карты и не пришлют счёт за превышение скорости. Ха, скорости! Он же копит на машину. Ведь так «солиднее». Он же копит на машину, чтобы стоять по утрам в пробке. Чхать он хотел на представительность. Вся молодость печатными буквами на документах и налогах. Вся жизнь в серых рукавах рубашки. Все мысли в несбыточном будущем и застывшем дубле чёрно-белого немого кино. Потому что так «презентабельнее». «Когда мне будет двадцать, я точно найду своего соулмейта и мы будем ездить на байке, курить и пить алкоголь прямо из бутылки». Когда ему исполнилось двадцать, он собрал чемодан, чтобы поехать в Нью-Йорк, чтобы засесть в серых буднях, чтобы застрять на одном дне с одним и тем же сценарием. Он стал белой декорацией среди дешевого боевика, прямо посреди улицы с застывшим временем. Он почему-то злится, ломает в руке роллер и пачкает руку. Злится опять на самого себя и хочет что-нибудь ударить. Или кого-то. Например, самого себя. Лицом. Об раковину. Чтобы в кровь. Чтобы хоть иногда думал и перестал «я хочу угодить отцу». И ни черта же он не угодил. Он всё так же «ничего же не можешь» и так же прямо в остановившихся минутах. Сжимает край стола до треска. До треска самого себя. Потому что ему, чёрт возьми, надоело. И он даже не может понять, почему он злится, почему он такой рассеянный и с какого чёрта его настолько всё раздражает. Леон матерится вслух, мысленно разбивает кому-то лицо и идёт в туалет, чтобы отмыть хотя бы руку. Собственные мысли он уже точно не отмоет.***
В коридоре он ловит взглядом одну чёрную проблему и думает о том, что, возможно, Грей прогулял его пару. Леон подмечает тот факт, что Грея мог настолько зацепить вчерашний разговор, что он даже решил не приходить. От этого стало неловко и как-то… неправильно. Он выбирает в автомате молоко. И вместо того, чтобы искать родственную душу, он покупает ему молоко. И ему кажется, что это правильнее. Ему кажется, что так даже лучше. Он не уверен в разумности собственных действий, но ему это особо и не нужно. Под ребрами что-то зажало — Леону кажется, что это печень. Или что у него там находится. Он высматривает книгу в руках Грея. Чтобы узнать, что он читает. Чтобы зависнуть на названии, запомнить и прочитать за эту ночь. Или на этих минутах хотя бы пролог. Леону хочется стукнуть себя за такие мысли. Но всего лишь стукнуть. Разбить себе лицо он уже не хочет. Леон думает, что его действия глупые. Леону кажется, что в этом коридоре, рядом с Греем, нет места ни ему самому, ни глупым тридцати миллилитрам молока. Леон смотрит в его сторону. У Грея невысокий рост, мешковатая толстовка и шрам над правым глазом. Грей совсем не улыбается и перелистывает страницы книги быстро. Будто не читает, а лишь делает вид, что печатные буквы ему интересны. Леону хочется попросить о том, чтобы он не притворялся, потому что потом привыкаешь к такому и тебе хочется разбить себе лицо. Или самого себя. Изнутри. Леону неправильно вот так смотреть на почти незнакомого. Он подходит к нему близко. Даже слишком близко. Так близко, что успеет захватить с собой пару печатных букв со страниц его книги. Грей вздрагивает от чужого присутствия и поворачивает голову. Он почти роняет книгу из рук, когда рядом с ним оказывается Леон. Ему это кажется странным. И тоже немного неправильным. Но немного. — Я, наверное, вчера тебе немного нагрубил, — Леон начинает первым, чтобы Грей почувствовал себя неловко. Чтобы сжал пальцами обложку книги до неприличия сильно. — Вы были правы, так что всё хорошо, — он теребит пальцами край толстовки и даже почти улыбается. Но почему-то сдерживается. Потому что неправильно. — Был прав я только для себя, так что… — Я же сказал, что всё хорошо. Просто мы немного недопоняли друг друга. Из рук падает книга. Грей торопится её поднять. И натягивает капюшон ещё сильнее. — Ну, вот утешительный приз, — Леон с совершенно глупой улыбкой поднимает вверх пакетик молока. Когда видит, как Грей облизывается, ему хочется рассмеяться. Леон понимает, что это очень даже правильно, когда Грей берёт молоко и распаковывает. Леон понимает, что, наверное, соулмейту Грея даже немного повезло. Или даже не немного. — И где ты был во время моей пары? — он почему-то улыбается, опираясь плечом на стену, и всё же высматривает название книги. — И, прости за вопрос, тебе нравятся такие книги? — Мне было плохо, и я пришёл сюда просто, чтобы отдать реферат. А книгу я пока просто пролистал, а что не так? Леон снова глянул на обложку. «Снафф»*. Нет, он точно прочитал правильно. — Да как бы ничего, просто книга про проституку, и сама тема снаффа* тут затрагивается довольно ярко. Да и у Чака более взрослая литература, странно, что ты такое читаешь, — он неловко повёл плечом, в пятый раз смотря на яркую обложку. — А что бы вы посоветовали бы мне? — Может, Уолден, или «Жизнь в лесу»*? Неплохая и тоже с лёгким подтекстом, да и подумать есть над чем. — Уо.. как? Подождите, напишите лучше, — парень лезет в портфель, наспех доставая ручку. Всунув в руку Бастии чёрную гелевую, тот протягивает ему своё запястье. Леон сначала на пару секунд застывает, а после, сняв колпачок, вычерчивает на его запястье название. Грей почему-то улыбается и чуть машет запястьем в воздухе — чтобы засохло быстрее и чтобы не размазать случайно название, что сшито из завитушек и широких букв. Леон отдаёт ему ручку и удивлённо смотрит на него, когда около губ оказывается трубочка. Леон хочет сказать, что не любит молоко, но почему-то делает глоток и как идиот смотрит ему в глаза. Он не любит молоко, но вкус растворяется на языке и исчезает, потому что ему слишком неловко смотреть в его глаза. — Оно полезное, не стоит им пренебрегать, — брюнет усмехается так же по-идиотски. — У меня такое чувство, будто ты поделился со мной самым ценным. — Фактически так и есть. Я обожаю молоко, — он снова облизывает губы, прежде чем сделать очередной глоток. — Ладно, мне пора. До встречи. И спасибо за молоко, вы сделали меня на пару секунд счастливым, — он почти смеётся. И Леон не знает: смеётся искренне или потому, что шутил. Леон неловко чешет затылок и смотрит в его спину. Почему-то улыбается. С Греем было… легче? Он не знает, как это назвать и с чем это связано. Хотелось поговорить с ним без притворной наигранности и без «Вы», попытаться узнать его и заставить засмеяться, пускай не во весь голос, а лишь в нескольких звуках, но услышать.***
Грей оказался на пороге дома Нацу с книгой, что ему посоветовал Леон (с какого чёрта он его послушал?), дрожащим хвостом и лёгкой нервозностью. На Нацу хотелось положиться, в сотый раз рассказать свои собственные мысли и попросить миллионного совета. Нацу хотелось высказаться и его хотелось выслушать. Его хотелось обнять, без всякой интимности и ему хотелось довериться. К Нацу было стыдно приходить, потому что Грей знал: скоро у Драгнила будет нервный тик от его присутствия. Парень, выдохнув, нажал на звонок, вновь поправляя капюшон, скорее, рефлекторно. — О, Грей! Ты что, университет прогуливаешь? — кажется, весёлый, низкий голос раздался раньше, чем открылась дверь. — Мне было плохо, — Грей вздёрнул голову, смотря снизу вверх. Восемнадцать скоро его минуют, а рост так и не хотел дарить каких-нибудь метр семьдесят. — Я хотел с тобой поговорить, если ты не занят… — Да, конечно, проходи, — Нацу радушно улыбнулся и открыл дверь шире, пропуская парня. В доме Драгнила всегда пахло свежими бумагами, теплом и кофе. Потому что Нацу обожает кофе: делать или пить — неважно. — Кофе будешь? — Нацу чуть размял плечи. Грея нередко удивлял факт того, что у Нацу, в принципе, не слишком подвижный образ жизни — офис, бумаги, договора, но фигура у него всегда была отличной. Грей нередко думал, что он ночью, вместо сна, занимается в спортзале. — Если можно, — парень растеряно пожал плечами. — Без сахара и много молока? — Нацу привычно усмехался, глядя прямо в глаза. — Две ложки сахара. — С каких пор ты пьёшь с сахаром? — мужчина удивленно посмотрел на него. — Да чёрт знает, сладкого что-то хочется, — Грей пожал плечами. Нацу понятливо хмыкнул и ушел на кухню. Грей не был уверен, что Нацу в принципе хорошо готовит, но кофе он варит изумительный. Вот к чему бы точно подошла фраза, что он не готовит, а колдует. Потому что иначе, кроме как «волшебство» вкус его кофе не назовёшь. Нацу так же и пах — свежими зёрнами кофе, тёплой пенкой и молоком. Так же волшебно и приятно, как и кофе, который он варит. Парень сел на кожаное кресло, чуть сжавшись в плечах — несмотря на то, что он был не впервые у него дома, всё равно чувствовал какую-то неловкость и скованность. Да, он, в принципе, и с Нацу был знаком не первый день, а их отношения можно было бы отнести к крепкому слову «дружба», однако это не мешало Грею стесняться лишний раз что-то спросить и думать о том, что надоедает ему. — Ну, колись, что у тебя случилось? — Нацу поставил кружки на стол и сам сел рядом. — С чего ты взял, что что-то случилось? Грею теперь точно стало неловко — вот, у Нацу он ассоциируется с ходячей проблемой, у которой вечно что-то да болит. — Просто так показалось, — растеряно пожал плечами мужчина. — Таймер остановился, — почти на выдохе сказал Грей, опуская взгляд в чашку со свежесваренным кофе. — Это же хорошо, — Нацу непонимающе нахмурился, невольно стуча пальцем по стеклянному столу. — Не совсем хорошо. Во-первых, я даже примерно догадаться не могу, кто это. Вот, утром уходил, всё нормально было, а дома уже глянул, а он остановился. Это может быть любой прохожий в городе! Но это полбеды, — он выдохнул, отпил немного и добавил. — У меня есть существенная проблема… Она очень серьёзная, и я о ней вообще никому не говорю. Понимаешь, если будет такой человек, то… он же узнает, или мне придется ему рассказать. И… я даже думать не хочу о его реакции, да я ему отвратителен буду! — У тебя лысина? — с вполне серьёзным лицом спросил Нацу. — Что? — Грей на пару секунд выпал из собственной душевной исповеди. — Ну, просто ты постоянно в капюшоне, вот я и подумал… — Господи Иисусе, нет! — Грей закатил глаза и решительно встретился ладонью со лбом. — Нацу, ты старше меня на чёртовых восемь лет, почему у тебя такие детские варианты? — А о чём я ещё должен думать? Что у тебя там рога?! — Нацу сложил сильные руки на груди, недовольно хмурясь. — Лучше бы ты ни о чём не подумал. Ладно, забыли! — Грей откинулся спиной на спинку дивана, фыркнув. — И всё же? — настойчиво спросил Нацу. — В общем… Как ты понял, есть у меня один недуг. Он… немного специфичен. Вообще-то, некоторым нравится. Некоторые это даже фетишируют, но, просто… как бы сказать. В этом плане мной можно воспользоваться, как каким-нибудь рабом в веке эдак семнадцатом. И у моего тела… есть некоторые специфичные реакции, потребности и… явления. Их точно не всякий поймёт. И я совершенно не уверен, что мой истинный окажется тем, кто сможет понять и даже не брезговать мной. — Ты говоришь глупости, — как-то скептически сказал мужчина. — Твой истинный — часть тебя. Твой истинный — это твоя душа. Брезговать своим истинным чуть ли не самый страшный грех, о котором только можно подумать. Тебе даже не стоит задаваться вопросом о том, поймёт ли он тебя. Поймёт. И не просто поймёт, но поможет и убедит в том, что ты нормальный. Грей… Это трудно объяснить на словах. Представь, что ты сейчас неполный, что в тебе чего-то не хватает. Как думаешь, после того, как ты найдёшь это «что-то», тебе будет хорошо? А вот нет. Тебе будет до безобразия круто. Родственная душа — это один механизм. Один не может без другого. Нет, конечно, существовать вы будете друг без друга, но вечно клинить и трескаться. Отвергать такой дар из-за каких-то своих глупостей — дурость. Часто то, чего не хватает в первом, есть во втором. Так что, возможно, этот твой недуг будет сводить твоего истинного с ума. Ты можешь думать о том, что он удивится, но даже мысли не смей допускать о том, что он будет тобой брезговать. Ты будешь чьим-то личным откровением, но никак не недостатком. Грей напряжённо сглотнул и ещё сильнее сжался — Нацу сейчас выглядел настойчивым, уверенным и почему-то придвинулся ближе, будто думал, что его слова таким образом быстрее дойдут до точного понимания. Нацу выглядел сильным, немного властным, грубым. Нацу выглядел, как… доминант. У Грея живот крутило, он понимал, что скоро дело дойдёт до сабхауса. Потому что в этом деле едва ли спасали животные гормоны, что подавляли в нём желание, что, в принципе, были доминантами у всех других сабов. Грею хотелось подчиняться. Любому. Главное — подчиняться. — Я понимаю это, — на выдохе сказал парень. — Окей, допустим, я могу подумать над тем, что он меня поймёт, на руках носить будет и цветы к ногам кидать, хоть это и бред, но как мне найти этого случайного прохожего среди миллионов? Нацу растеряно пожал плечами почесал затылок. — Это сложно. Очень. Тут тебе лишь одна удача в помощь. — А… как это ощущается? — Как будто тебя кто-то обнимает за плечи. Ты чувствуешь доверие, спокойствие, радость. Даже если пару минут назад ты был злой, как чёрт, с родственной душой наступает будто эйфория. Будто морской бриз — тихое, тёплое и успокаивающее. — И желаешь разговаривать с этим человеком бесконечно? — невольно спросил Грей. — Это как само собой разумеющееся, — Нацу отпил кофе, прикрыв глаза. — У тебя есть варианты? «Вариант, пахнущий сандалом, кожей* и виски. Вариант с идиотскими жестами, милой улыбкой и ямочками на щеках». — Нет, — брюнет покачал головой, отвёл взгляд и невольно закусил губу. — У меня вообще проблемы с общением. «Потому что у варианта, скорее всего, уже есть истинный». — Скорее всего, твой соулмейт будет разговорчив до жути, — улыбнулся Драгнил. — А вообще, тебе надо что-то делать с этим. — Надо, — согласно кивнул Грей. — И… ты мне не расскажешь, что за недуг такой? Ты же знаешь, ты можешь мне довериться. Я пойму. — Нет, Нацу, я не могу об этом рассказать. Я едва ли смогу решиться рассказать об этом своему соулмейту, — Грей чуть поёжился. Воспоминания накрыли ударной волной, заставив опустить взгляд и быстро поморгать. —Я понимаю, но мне кажется, что в большей степени твой комплекс вырос на том, что ты никому не смог об этом рассказать, кто воспринял бы это адекватно. — О, ты ошибаешься. Об этом знало много людей, и ты не представляешь, насколько адекватно они это приняли, — на эмоциях сказал Грей, вспоминая опыты и мужчин, что трахали его, гладя уши и шепча о том, какие гибриды сексуальные. — Грей, — Нацу чуть повысил голос, а интонация стала чуть твёрже, явно давая парню понять, чтобы тот не переходил на крик. — Я не знаю, что это и почему ты так остро реагируешь, но давай ты сделаешь выбор: либо рассказываешь мне, чтобы я понял, что в твоей ситуации это нормально, либо ты не будешь срываться. — Просто не упоминай это, — на выдохе сказал Грей. — Значит, не расскажешь, да? — Не расскажу, — покачал головой брюнет, нервно закусив губу. — Ладно, дело твоё, — недовольно выдохнув, сказал Нацу. — Если что, то звони. Если захочешь рассказать — рассказывай. Ты же знаешь, что я пойму, независимо от того, что там за ситуация. — Я понимаю, что ты не осудишь, но я бы не хотел, чтобы твоё отношение ко мне менялось. — Оно не поменяется, — твёрдо сказал Нацу. — Поменяется, поверь. Тебе, как минимум, будет меня жаль. А чувство жалости я ненавижу. — Ладно, в конце концов, это твоя вечеринка. — Скорее какой-нибудь читальный заброшенный зал, — фыркнул Грей, понимая, что его жизнь от вечеринки отличается многим.I'll stay away from Я буду держаться подальше This pain I came from От той боли, которая меня породила. Can't run away from Мне не сбежать от всего, What's been said and done Что было сказано и сделано. With all these days gone Я столько боролся Been fighting so long С минувшими днями, I can't break away from it all Но не могу вырваться из этого плена.
***
Грей уже дома тяжело выдохнул — он не перестанет поражаться контрасту их домов. Насколько шикарно жил Нацу, и насколько ужасно Грей. Он вообще не мог сообразить — это же как работать надо, чтобы столько накопить и покупать такие вещи. В такие моменты ему становилось немного завидно, но он вовремя вспоминал, что лучше уж будет жить вот в таком вот доме, чем в приюте. Вроде всё давно прошло: в вену никто не закачивает очередное лекарство, никто не держит за волосы, ударяя головой об пол, никто не трахает. Всё прошло и обещало не возвращаться. Грею до сих пор больно и страшно. Грею до сих пор снятся ужасающие кошмары, что точь в точь копируют те события с такой точностью, что парень мог поклясться, как чувствовал боль меж ребер и где-то в спине. Всё было до безобразия точно — до мельчайшего вскрика, острия иглы и запаха медикаментов. На утро — съёрзанная простынь, мокрые щёки и дрожь в руках от страха. Для Грея каждая ночь и каждый час сна — не время отдыха и восстановления сил, а вынужденная мера, чтобы без сил не падать где-нибудь в метро. Сон давно перестал радовать спокойствием. Сон — это кошмары, ужасы, боль. Грей не любит ложиться спать, если не боится — он вечно на грани этих двух чувств. Если раньше на утро наступало чувство эйфории от понимания того, что всё это — лишь сон, то потом стало надоедать. Прошлое не отпускало ни на минуту — напоминало шрамами, запахами и снами. Держало за горло, царапало спину, смотрело в глаза, но не отпускало. Доводило до сумасшествия, до потери разума и какой-то агонии, и держалось рядом — под подушкой, в карманах, в вагоне метро. В с е г д а . Грея тошнит от собственного прошлого и воспоминаний. Парень скидывает верхнюю одежду и совсем не знает, что делать с собственным телом. Хотелось подчиняться. Хотелось отдаться кому-нибудь во власть. Полностью. Быть хорошим и послушным — исполнять любую прихоть и получать в конце любое вознаграждение. Хотелось кого-нибудь рядом. Близко, интимно, чувственно. Грей понимает, если у него всё же начнётся «болезнь», когда он собственным телом управлять не сможет, то, хочешь, не хочешь, а бежать в сабхаус придется. И он знает, насколько это опасно — могут там же словить и сдать обратно в приют. Будь у него деньги, то подкупил бы и пошёл со спокойной душой к доминанту. Но у него едва ли хватает денег на собственную жизнь. Он, конечно, слышал, что есть специальные клубы — полная анонимность, никто ничего не узнаёт, не поймёт, но удовольствие получат, но и вход туда стоит немало. Грей оперся спиной об стену, тяжело выдохнув, и сказал в пустоту: — Я, наверное, никогда жить нормально не смогу. Парень решил ходить пешком, не есть ни в коем случае в университете и не покупать ничего без необходимости. Грей выдохнул, поняв, что он, таким образом, опять неслабо похудеет. Но выхода особо нет — лучше накопить сумму на этот клуб, чтобы потом быть уверенным. А во время течки вручную справиться. Ну и с помощью парочки игрушек, которые он когда-то себе смог позволить. Наспех приняв душ и перекусив, парень каким-то любовным движением прошелся по таймеру. Только подумать: где-то ходит его родственный человек. Тот, кто его полюбит. Тот, кто будет принимать таким, какой он есть. Грею не верилось в то, что кто-то будет для него весь и полностью, и что он сам для кого-то откроется. Парень почему-то покраснел, когда представил, что кто-то будет с ним до предела открытым, нежным, важным, нужным. Тем «самым-самым». Он улыбается, думая о том, что кто-то примет его вот такого: с ушами, кошачьим повадками и тяжелым взглядом. Что кто-то будет рядом до последнего, будет помогать, верить, поддерживать. Это кажется чем-то невозможным и таким неправдоподобным. Парень тянется к наушникам и новой книге, взятой, конечно же, из библиотеки. Возможно, кто-то будет с ним слушать одну музыку, читать в слух книги и пить чай холодными вечерами. Возможно, кто-то даже не поморщится, узнав о его прошлом. Грей знает, что он покраснел ещё сильнее, а улыбка растянулась до невозможности широко. Кто-то сделает его жизнь лучше, счастливее и светлее. Ну, нет. Он точно не будет упускать такую возможность из-за чёрных ушей и хвоста. Он найдёт. Горы свернёт, но найдет. Даже среди всего города. Даже среди мира. Да даже вселенной! Ему чхать. Парень искренне не понимает, что за воодушевление. Возможно, вызванное словами Нацу, который буквально пообещал то, что родственная душа в жизни с ним ничего плохого не сделает. Грей не знает, но продолжает улыбаться, невольно касаясь пальцами таймера, поглаживая костлявое запястье. Грей хочет верить в счастливый конец его драмы. Грей, конечно, знает, что «хорошо» бывает только в сказках, но он же заслужил это «хорошо»! Синяками, болью и унижениями. Заслужил кровью, насилием и ненавистью. Он сможет найти своего истинного. Он сможет. Его не сдадут обратно в приют, над ним не будут издеваться, и унижать не будут. Он усмехается, понимая, что так, скорее всего, не будет. Потому ему никогда не везло. Грей вспоминает, что найти своего истинного сложно. Грей понимает, что шансов мало хотя бы на то, что он его найдёт. Грей тяжело выдыхает и, открыв книгу, решает отвлечься от не очень радостных мыслей и реальности, в которой найти своего соулмейта — задача сложная.Again in the night we go into the world unknown, just let us go. Позволь нам, и мы снова в ночи погрузимся в этот незнакомый мир. I know that I'm breathing slow, inhaling smoke, I just awoke. Да, я медленно вдыхаю дым, едва проснувшись. A bottle of pills I'm chokin' down, with dancin' demons all around. С трудом глотаю таблетки, окруженный танцующими демонами. And I'm hearin' sounds and I know I'm hearin' voices now. Я слышу звуки, слышу голоса. With all the buildings crashing down, it's armogeddon again. Вокруг рушатся здания, это новый Армагеддон
_________________ «Снафф»*— роман Чака Паланика, Снафф(имеется в виду снафф-видео) — короткометражные фильмы, в которых изображаются настоящие убийства, без использования спецэффектов, с предшествующим издевательством и унижением жертвы. Уолден, или Жизнь в лесу* — главная книга американского поэта и мыслителя Генри Дэвида Торо. Пахнет кожей* — имеется в виду запах кожаных изделий (сумка, одежда), а не человеческая кожа. Песни: «Hollywood Undead — Street Dreams» и «Hollywood Undead —Save Me».