The Way It Is

Его тело выгибается аркой на кровати, в то время как тёплые губы находятся прямо напротив того самого пятна на шее, чуть ниже уха. Он почти касается этого места зубами – достаточно лишь слегка прикусить, чтобы оставить след, который чуть позже, конечно же, исчезнет, но недостаточно сильно, чтобы на самом деле сделать больно. Он не может ничего поделать с тем, как его тело реагирует на все происходящее: с его губ непроизвольно срывается стон, бедра приподнимаются в отчаянной попытке найти контакт. – Тебе нравится? – он слышит шёпот, низкий и немного грубый, и это заставляет его дрожать почти так же, как если бы он все-таки решился укусить. – Ты же знаешь, что да, – говорит Зейн. Это должно было прозвучать резко, раздражённо, но он задыхается и фраза становится почти умоляющей. Он повторяет «Да» и снова находит губами то место на шее. Только когда он практически теряет возможность дышать свободно, почти умоляя о чем-то большем, нежели просто неаккуратные поцелуи и тела, трущиеся друг о друга через несколько слоёв одежды, у него получается собрать все силы, чтобы перевернуть их так, чтобы оказаться сверху. Зейну гораздо больше нравится вести, чем находиться под полным контролем. Это даёт ему возможность ускорить происходящее, решить, в какую сторону двигаться дальше. Он начинает расстёгивать мягкую синюю рубашку, которая находится прямо под его руками. Ему нравится её цвет, нравится материал, из которого она сделана, но сейчас он на самом деле хочет сорвать её, зашвырнуть как можно дальше, а лучше – сжечь. Что угодно, только чтобы заполучить часть обнажённой кожи. Когда ему удаётся это, ни один из них даже не задумывается о том, где рубашка, отправленная на пол, нашла своё место. Наконец, Зейн чувствует жаркие, упругие мышцы под своими пальцами и тратит целую минуту на то, чтобы просто по-настоящему оценить это. Он проводит пальцами по груди, жёстким волоскам на ней, соскам, которые становятся твёрже от его прикосновений. Кубики пресса просто великолепны: твёрдые, загорелые, и да – на самом деле, великолепные. Зейн следует языком от пупка вниз по линии волос, пока не встречает препятствие в виде резинки боксеров. Он проводит вдоль неё языком и… – Пожалуйста! И Малик действительно не способен отказать ему в чем-либо. Не смотря на то, что его пальцы ощутимо подрагивают, процесс снятия джинсов и боксеров не занимает много времени, потому что это на самом деле необходимо. Это практически единственное, в чем они оба сейчас безумно нуждаются. Наконец, нет совершенно никаких препятствий между ним и телом под ним. Зейн может смотреть столько, сколько захочет, как бы вознаграждая себя за все те разы, когда он просто запрещал себе смотреть в том направлении слишком долго, из страха быть пойманным. И он хочет смотреть сейчас, пока есть шанс, чтобы запомнить каждый миллиметр тела, но какая-то часть сознания подсказывает, что он сможет сделать это позже. И снова, как бы мстя за все, что было раньше, он начинает целовать вдоль бёдер, медленно опуская губы к мускулистым ногам. – Зейн! – Это просьба, почти хныканье. И это кажется настолько чертовски прекрасным, что почти уничтожает его. – Мне нравится, когда ты произносишь моё имя, – признается Зейн шепотом прямо в его бедра, и, ладно, может быть, это не такая уж и новость. – Черт, Лиам, я… – Зейн. Зейн. Просыпайся! Хей, Зейн. Просыпайся же. Очень медленно Зейн заставляет себя приоткрыть глаза. В комнате темно, единственный источник света – настольная лампа на прикроватной тумбочке, но даже при таком освещении невозможно не узнать глаза, которые смотрят прямо в его, ещё не до конца отошедшие от резкого перехода от сна к бодрствованию. Зейн начинает осознавать происходящее, его первый порыв – прикрыть промежность, что он и старается сделать максимально осторожно и не привлекая внимания. Это далеко не первый раз, когда он возбуждается после того, как таким {далеко не невинным} образом видит Лиама во сне, но это, надо заметить, абсолютно точно первый раз, когда Лиам, фактически, может видеть последствия. И – блять! – Лиам, что, черт поб…? – Простиииии! – Лиам хихикает, и Зейн осознает, что не имеет никакого значения, насколько он возбужден прямо сейчас. Было бы абсолютно неважно, даже если бы на его лбу было написано огромными жирными буквами «Я ВЛЮБЛЕН В ТЕБЯ!», потому что Лиам слишком пьян, чтобы обращать на что-то подобное внимание, если учитывать, что запах алкоголя является достаточным доказательством. – Я просто… Я просто должен был поговорить с тобой. Очень сильно. Это важно. Правда, правда, правда важно! – Хорошо, – Зейн проводит рукой по волосам, задаваясь вопросом, насколько ужасно он выглядит прямо сейчас. Но потом он напоминает себе, что это Лиам. Лиам видел его любым: и в самом худшем, и в самом лучшем виде. И если он выглядит устало и так, будто совершенно не в порядке – что ж, пусть. Лиам все равно не собирается проявлять заботу. – Это не может подождать до утра? Лиам отчаянно трясет головой, а затем буквально заползает на Зейна, чтобы добраться до пустующей стороны действительно огромной гостиничной кровати, что совсем не помогает эрекции Зейна, на самом деле. – Это не могло ждать, – говорит Лиам абсолютно серьезно, с на редкость убежденным видом, который может быть только у пятилетнего ребенка или у чрезвычайно пьяного человека. – Суперважно, Зейн! «Возможно, так есть», – думает Зейн, но это вовсе не означает, что он не мог подождать до утра. Малик устал, у них было шоу вчера вечером, и у него совершенно нет сил, чтобы иметь дело с кем-либо, особенно – чертовски пьяным кем-либо. – Как ты вошел? – Он определённо не забывал запереть дверь в номер. Он уверен в этом. – Девушка на ресепшене дала мне ключ, – объясняет Лиам. – А ещё она предложила мне минет, но мне было совершенно неинтересно, ведь я же сказал, что должен был поговорить с тобой. Срочно. – К счастью для неё, – Зейн задается вопросом, сможет ли он, дернув за некоторые ниточки, добиться её увольнения. Но есть и второй вопрос – почему разговоры о сексе (черт побери, у него есть сексуальная жизнь) только обостряют желание предложить нечто подобное Лиаму. – Это уже произошло, не так ли? – Лиам зевает. – Мы ведь можем сейчас поговорить? Все нормально? – Это ведь необходимо, правда? – произносит Зейн. Лиам надувает губы. – Да, мы можем поговорить, я ведь уже проснулся. Лиам усмехается ему. Не так уж много вещей в мире, которые Зейн бы не променял на то, что чтобы получить эту усмешку, и, ладно, просыпаться посреди ночи не так уж ужасно. – Я очень пьян! – заявляет Лиам. – Я знаю. Лиам хихикает. – Мне жааааааль, – зевок. – Я просто… – снова зевок. – Я действительно должен был сказать это тебе. До того, как скажу другим. Хм.. Ты всегда был моим… любимчиком и ты должен узнать раньше всех, потому что… Вообще-то, были другие причины, но я забыл. – Лиам! – если Зейн позволит ему, то Пейн может делать так очень долго, так и не добираясь до сути. Лиам меняет позу и теперь Зейн чувствует его тело совсем близко, под одеялом. Оно слишком теплое, но, так или иначе, все ещё самое прекрасное. – Я просто хотел сказать, что… – у Лиама очень сонный голос. Зейн ждет продолжения фразы. Потом ждет ещё немного. А потом звук храпа заполняет комнату и он тянется к настольной лампе, которую выключил Лиам, чтобы снова включить её. Лиам уже явно не обращает на него внимания, его рот приоткрыт, рука закинута на глаза. Мертвенно спящий Лиам. Будь это кто угодно – действительно любой человек во всем мире, Зейн бы разозлился. Он абсолютно уверен в этом. Тряхнул бы рядом лежащего и потребовал сказать, что, черт возьми, было настолько важным, что его разбудили среди ночи. Но это – Лиам. Поэтому Малик просто снова выключает лампу, слегка приподнимает одеяло и медленно засыпает, успокоенный теплом тела рядом. Он просыпается под первые аккорды «Call Me Maybe». И, Господи, он просто ненавидит эту песню, но теперь она абсолютно точно заест в его голове на весь день. Он со стоном переворачивается и вслепую ищет на тумбочке телефон, который воет уже что-то про «Hot not, wind was blowin' where you think you're going, baby?» и вибрирует на деревянной поверхности. Серьёзно, если бы песню можно было ударить, он бы взял самый большой, самый острый нож и воткнул бы в нее со всей силы. После двухмесячной одержимости этой песней у Гарри, он совершено не способен её терпеть. Но сделать её рингтоном было не его выбором. Как только он нажимает на кнопку ответа, из динамика сразу доносится чрезвычайно громкое: – Привет, малыш! – Привет, – Зейн отвечает без видимого энтузиазма. После непродолжительной паузы из трубки слышится: – Я же не разбудила тебя? Черт, я такая дурочка, когда дело касается часовых поясов. Сколько у тебя времени? Зейн отводит телефон от уха: – Чуть больше девяти. У них должно быть интервью в три, что означало, что впервые за две недели он может заснуть в своей постели (ладно, пускай это будет гостиничная постель), а не в автобусе. И без диких криков за окном. И он сделал это, но сейчас он бодрствует и почему-то уверен, что уже не вернется ко сну. – Прости, – Перри извиняется и Зейн знает, что ей на самом деле неловко. – Я перезвоню позже. Есть кое-что… – Это Перри? – слышится голос Лиама рядом. Зейн напрягается и прикрывает глаза. Лиам. Он совершенно забыл, что Лиам здесь. Малик был уверен, что вчера до такой степени увлёкся рисованием в своей голове того, чего не может быть, что придумал и это. Но Лиам тут. Его лодыжка задевает лодыжку Зейна, его правая щека красная от подушки Зейна, а глаза все ещё сонные. Черт! – Кто это? – Перри явно необходим ответ, и её тон совсем не похож на то, как она обычно разговаривает. Её очень непросто вывести из себя, и это одна из причин, почему Зейн с ней встречается. Она спокойная и расслабленная, но иногда злится и тогда напоминает Арктику. Её голос становится настолько холодным, что это практически можно ощущать кожей. И именно таким голосом она задает следующий вопрос: – Это ТОТ Лиам? – Передай ей привет от меня, – Лиам щурится, и Зейн очень хочет сказать ему, что это вовсе не делает ситуацию проще, но он знает, что это вызовет массу ненужных вопросов, на которые он не сможет ответить, так что он ничего не говорит. – Господи! – Перри почти кричит. – Мне просто нужно было поговорить с тобой какие-то пять минут, но, хм… Знаешь, забудь. Перезвони, когда не будешь в постели с кем-то, ладно? И она кидает трубку. Все было бы совсем по-другому, если бы это был не Лиам. На самом деле, он мог спокойно разговаривать по телефону с Перри, когда лежал в кровати Найла или Гарри (но не Луи, потому что Луи всегда раздражался, когда кто-то рядом с ним говорил по телефону: «Это грубо, Зейн, перезвони ей»), и все это никогда не было проблемой. Но это Лиам, и, как всегда, все просто отличается, когда дело касается Пейна. И Перри, кажется, понимает это так же, как понимает и все остальное. – Не очень длинный звонок, – комментирует Лиам. Он потягивается, зевая, и выгибается. Черт, прямо здесь. На кровати Зейна. Когда он снова выпрямляется, он находит нужным задать вопрос: – Чего она хотела? – Просто пожелать мне доброго утра, – Зейн быстро отыскивает достойную ложь, которая выглядит правдоподобно. – Оууу, – Лиам свешивает ноги с кровати. – Вероятно, я должен уйти отсюда. Душ. Я чувствую себя очень хреново. – Это похмелье, – предполагает Зейн. Лиам только кивает. – Ты хотел сказать мне что-то очень важное. Лиам смотрит на него, нахмурившись: – Я? – Это как бы очевидная причина того, почему ты сейчас здесь, – добавляет Зейн. – Хах, – Лиам пожимает плечами. – Я не помню. Вероятно, это было не так уж и важно. – Он слегка вздрагивает. – Мне действительно нужно в душ, так что увидимся позже. Он выходит из комнаты, тихо прикрывая дверь, и Зейн борется с совершенно истеричным желанием запустить в неё что-нибудь. «Увидимся позже». Он вообще не представляет, во что превратил жизнь Зейна. Однако с Лиамом так всегда. Он наводит абсолютный беспорядок внутри Зейна, и, кажется, он единственный, кто этого совершенно не понимает.