Good Again

В тот день я так и не вышла из своей комнаты. Когда наступила ночь, я все еще лежала в позе эмбриона на кровати. Встав лишь чтобы помыться и надеть пижаму, я тут же вернулась в постель. Есть я не стала, хотя Сальная Сэй ко мне стучалась и оставила еду за запертой изнутри дверью. Мысли никак не выстраивались в моей голове, и я прокручивала в мозгу одни и те же слова — снова и снова: Я знаю, ты его любишь. Солнце встает и заходит для тебя ради этого мальчишки. Я и сам бывал когда-то в вашей шкуре. Прижавшись щекой к подушке, я крепко ее обняла. И в темноте ночи, погрузившись сон, я увидела в нем Пита в пещере, который лёжа в грязи горел в лихорадке, истекал кровью и гноем, а руки его тянулись и тянулись к моему горлу. «Почему ты просто не дашь мне умереть?» — вновь и вновь спрашивал он, хватая меня за шею. Лицо его было искажено и напоминало звериный оскал. «Так будет быстрее», — прошептал он, прежде чем сомкнуть железные пальцы и переломить мне позвонки. Я проснулась от кошмара, и меня чуть не вырвало из-за нехватки воздуха, которая последовала за мной из моего сна. Сидя на постели, я пыталась понять — где я. И лишь уяснив, что я в своей комнате, я вновь легла и пялилась в потолок, пока первые лучи зари не сделали очертания предметов различимыми. Но я так и не встала. И снова Сальная Сэй оставила еду за порогом спальни. А я снова ее проигнорировала. Впрочем, я не смогла сопротивляться долго чувству голода и к полудню все-таки открыла дверь, чтобы сгрызть зачерствевший тост и пару холодных яиц. Оставив поднос с объедками за дверью, я снова заползла в постель. Прошел еще один день, когда я ничего не делала, лишь плыла по течению, и меня стала все больше терзать тревога, которая лишь усилилась, когда я услышала, как меня зовут по имени. Поначалу раздалось деликатное: — Китнисс, открой дверь, — я замерла, поняв, что это Пит, и меня с новой силой захлестнуло чувство вины, приковавшее к постели. Вот какой я всегда была: ненадежной, эгоистичной, потребительски относящейся к людям, которые имели несчастье меня любить. Я закрыла голову подушкой, чтобы отгородиться от его голоса. И тут как будто кто-то повернул выключатель, потому что он вдруг начал барабанить в дверь и звать гораздо настойчивее: — КИТНИСС! — меня вдруг сорвало с кровати, потому что то, что я услышала, напомнило мне о том, как он звал меня издалека в конце Квартальной Бойни, когда нас с ним разлучили у дерева молний, и он наполнил меня все тем же страхом. Потом я услышала, как Пита оттаскивают от двери, и громкий голос Хеймитча, который убеждал: — Не делай этого. Она еще не готова выйти. — Это безумие! Что если с ней что-нибудь случилось? — голос Пита разнесся по всему дому. — Раз она ест, то с ней, очевидно, все в порядке, — ответил Хеймитч, пытаясь рассуждать разумно. — Если ты продолжишь в том же духе, у тебя случится приступ. Она взрослая женщина. Она выйдет, когда сможет это сделать. Когда его оттаскивали от двери, злой голос Пита не утихал: — Так вот ты значит как… Один приступ, и ты не желаешь иметь со мной ничего общего? Так что ли, Китнисс? — он так громко орал, что даже стены, кажется, отражали его беснование. Но я была не в силах пойти к двери. Только глубже зарыться в подушки. И от переживаний у меня скрутило живот. — Пошли отсюда. Немедленно! — требовал Хеймитч. — Мне не нужна грёбаная нянька, Хеймитч! - Нет, но тебе не помешало бы немного здравого смысла. Ты думаешь убедить ее, крича и околачиваясь возле ее дома? До меня донеслись шаги Пита, гораздо более тяжелые, чем всегда, я слышала, как он вышел из дому и с размаха хлопнул за собой входной дверью. Потом он не менее шумно зашагал по двору, так, что, казалось, даже земля содрогалась. Хеймитч — кого он защищал? Меня или Пита? То, что он мне сказал, явно подразумевало то, что Пита нужно было защищать от меня. Если у меня и оставались в жизни незавершенные дела, после всего того горя, что меня постигло, то все они касались Пита. Он как солнышко во мраке снова взошел для меня здесь, в Двенадцатом, принося в мою жизнь свет и тепло, освещая жаром своего сердца руины моей убогой жизни. Но что я могла дать ему взамен? Разве делала я что-то, кроме того, что принимала его хлеб, его общество, его доброту? Если прежде я ещё не достигла дна в ненависти и презрении к себе, то сегодня я определенно умудрилась это сделать.

***

Я проторчала в своей комнате еще два дня и две ночи — наедине с неизменными кошмарами. И чем дольше я оставалась взаперти, тем больше я терзалась. Разве попытка спрятаться от мира может здесь как-то помочь? И бесконечно задавалась вопросом: мучается ли и он по ночам от нескончаемых кошмаров? По опыту я знала, что он тоже не изгнал ужас из своих снов. Даже если он и не кричал и не бился во сне, а лишь застывал, вновь наблюдая во сне то, чего он боялся больше всего. И вовсе не то, как сам он истекает кровью. Однажды он сказал мне, что его кошмары были о том, как он меня теряет, а когда он, проснувшись, находил меня рядом, то сразу испытывал облегчение. Может, теперь, когда я от него закрылась, его кошмары стали невыносимы? Как он сам справляется с такими вот ужасными ночами? Неужели я, вопреки себе самой, все-таки его любила? И на что это было бы похоже, люби я его? Стала бы я любой ценой пытаться сохранить его жизнь на Арене, жертвуя собой и обрекая таким образом мою семью на медленную смерть? Стала бы я сходить с ума от горя, когда его не вытащили с Бойни, прячась в шкафах и вентиляционных шахтах? Обрекла бы на смерть почти весь наш Звездный отряд, пытаясь добраться в Капитолии до Сноу, чтобы отомстить ему за то, что он отнял у Пита, у меня? Это что ли любовь? От этой мысли я ожесточенно замотала головой. Ну, а теперь, когда он здесь, что я творю? Предаюсь своему горю, своему эгоизму, скрываюсь с его глаз, оставляя его в одиночестве блуждать в лабиринте темных кошмаров и исковерканной памяти. Я уже места себе не находила. За окном стояла смоляная ночь, солнце давно село. Ноги сами собой спустились с кровати и повели меня вниз, на первый этаж. Накинув на себя отцову охотничью куртку — пижама вряд ли смогла бы защитить меня от ночной прохлады - я пробежалась пальцами по спутанным спросонья волосам. Стоило открыть входную дверь, как меня окутала холодная стена тумана, заставив дрожать всем телом. И я рванула через лужайку, мимо соседних домов в Деревне Победителей к дому Пита, и распахнула его входную дверь. Заметив, что внизу горит только ночник, и сделав вывод, что он спит наверху, я подумала, что напугаю его, если вдруг вырву его из лап сна, какой бы жуткий кошмар его при этом ни терзал. Но я бросила его в одиночестве так надолго, что мне пора было это срочно исправлять. Проскользнув в незапертую дверь, я оставила куртку и сапоги у входа. Тихонько поднялась по лестнице и остановилась только на самой верхней ступеньке. Даже отсюда чувствовался сквозняк из спальни: Пит ведь всегда любил спать с открытыми окнами. Планировка этого дома во всем совпадала с моей, так что в любом случае хозяйскую спальню — вправо и до конца коридора — долго искать мне бы не пришлось. И заглянув в приоткрытую дверь, я сразу же его увидела. Он лежал в постели, все тело его застыло в напряжении, руки прижаты к бокам, спина его едва ли не дугой выгибалась над кроватью. Стоило мне к нему подойти и заметить, как искажены его прекрасные черты, и у меня упало сердце. Рухнув возле кровати на колени, я уставилась на него во все глаза. Как же мало он, такой добрый и светлый — меньше, чем кто-либо другой — подходил для выпавшей ему тяжкой участи: участия в Играх, Революции, и для этого бесцветного существования, которое он влачил теперь. Почему он должен был страдать из-за полыхавшей внутри меня безумной ярости, доводящей меня до белого каления, так что мне приходилось усилием воли ее подавлять? Этот бешеный огонь никогда не доводил до добра. Ощущение от того, что я была с ним наедине, в темноте, как будто бы вне времени и пространства, было так оглушительно, что я едва удержалась от того, чтобы не сбежать. Вместо этого я взяла его руку и прижала её к груди. — Пит, — прошептала я. Он заворочался во сне, но сразу не проснулся. Я попыталась еще раз и, чуть сильнее сжав его руку, снова тихо произнесла его имя: — Пит. Он застонал и ясно проговорил: — Китнисс, — его ладонь стиснула мою до боли, но я терпела. Он все еще спал, и я убрала светлые локоны у него со лба, и даже в темноте могла заметить, где именно огонь лизнул его по лбу и волосам. Именно это мое движение окончательно его и разбудило. Он судорожно вдохнул и произнес ошарашено: — Китнисс? Мне тут же стало стыдно, что я его все-таки разбудила, и я, борясь с этим противным чувством, прошептала: — Прости. Я не собиралась тебя пугать. Он приподнялся на локтях, уже проснувшись, но все еще недоумевая. — Китнисс, что… С тобой все нормально? — он запнулся. Я как будто растеряла все слова и просто на него смотрела, чувствуя себя почти немой и не способной выразить свои мысли, и я смогла лишь выдавать опять: — Прости, Пит. Тут Пит уже полностью сел, не сводя с меня глаз. Тусклый свет в комнате делал его взгляд бездонным, хотя недоумение в нем все еще никуда не делось. Я же поднялась с колен и присела на краешек кровати. Чувствуя, что слова не идут с языка, я изо всех сил старалась хоть как-то выразить эмоции, не срываясь на отчаянные рыдания. — Я… о… Прости меня, Пит. Мне так жаль… Пит уселся основательнее, догадавшись, видимо, что я прошу прощения отнюдь не только за то, что я его разбудила. — Китнисс, в чем дело? Слова наконец сорвались с моих губ. — Я тебя подвела, — прошептала я. — Во всех смыслах. Когда Сноу потребовал, чтобы я убедила его, что я влюблена в тебя, я и не подозревала, что он уже и так это знал. Я сама дала ему в руки все возможное, чтобы меня сломать. Когда тебя схватили, он использовал все пропагандистские ролики, в которых я снималась, и использовал их, чтобы мучить тебя. И он добился, чего хотел — это в самом деле меня сломило, — я смотрела в какую-то точку на его футболке. — Потом тебя спасли, и я поняла, что это больше не был ты, что тебя охморили… — я икнула, сдерживая рыдание, но все-таки продолжила, — что ты больше не любишь меня, даже ненавидишь до глубины души, и я только о том и могла думать, чтобы добраться до Капитолия и своими руками убить Сноу. Ты для меня умер, и я не могла этого вынести. Пит рванулся ко мне, чтобы обнять, но я лишь отрицательно покачала головой. — Дай мне закончить, — сказала я, предупреждающе подняв руку и остановив его. — Я ведь была ужасной эгоисткой. Потому что я должна была пытаться вернуть тебя. Должна была пытаться тебе помочь. А вместо этого стала постепенно сходить с ума и снова тебя бросила, — теперь уже слезы свободно текли по моему лицу. Пит принялся гладить меня по волосам, пытался меня утешить, но я пока не была готова принять от него это утешение. — А потом, когда Прим… все стало… — я неопределенно взмахнула рукой. — Для меня все утратило смысл. — Помнишь, мы говорили, — прошептала я, — такие уж мы с тобой, вечно защищаем друг друга. Только вот я не смогла тебя защитить ни от чего и подвела во всем, в чем только могла. Пит запротестовал: — Это неправда, Китнисс, ты всегда пыталась меня защищать, всех пыталась защищать. Но я вышла из себя и почти закричала: - Нет, Пит! Не нужно этого делать. Не надо меня утешать. Я этого не заслужила. Ты слишком ко мне добр, — закрыв лицо руками, я залилась слезами. И тут Пит все-таки притянул меня к себе, и я в ответ разрыдалась так бурно, что в конце концов даже начала икать от слез. Конечно, только этим все и могло закончиться. Я собиралась попросить прощения и утешать его, но вместо этого это он показывал себя с самой лучшей стороны и сам меня успокаивал. Прижавшись к нему, я крепко обвила его руками за шею и спрятала лицо у него на плече, и его футболка впитала мои слезы. Пит вздохнул и начал говорить: — Когда они меня спасли из Капитолия, я даже не понял что произошло. То есть я понял, что меня спасают, но я был как будто в параллельном мире. Когда ты пришла ко мне в Тринадцатом, я знал только, что ненавижу тебя. Я думал, что все, что со мной случилось, отчего я страдал, произошло по твоей воле. Они заставили меня в это поверить, — я немного отстранилась, чтобы взглянуть на него. Его взгляд блуждал в каких-то неведомых далях. — Но я все еще помнил и кое-что другое: песню долины, хлеб, который я тебе дал, то, как я рисовал в твоем справочнике растений, наши ночи в поезде. Я помнил, что любил тебя — как будто во мне могли уживаться сразу две личности. И я стал подвергать сомнению каждое свое воспоминание, отделяя настоящие от фальшивых. Спрашивал тех, кто меня знал — Делли, Хеймитча — смотрел видеозаписи и начал постепенно восстанавливать то, что утратил. И я понял, что в прошлом было так много прекрасных воспоминаний, которые принадлежали только нам с тобой. — В самом сердце ада? — прошептала я. — Будь у меня выбор, я бы не отказался ни от одного из своих шрамов, лишь бы они привели меня назад к тебе, — сказал он просто. Я же поднесла его руку к губам и неспешно поцеловала его ладонь. И от этого жеста ток прошел и по моему, и по его телу. Он помолчал, прежде чем продолжить. — И вот так, мало-помалу, я снова стал собой, — Пит нежно улыбнулся, убирая с моего влажного лица спутанные пряди. — И ты мне помогла, или, по крайней мере, меня спасала память о тебе, — Пит провел мне по щекам тыльной стороной ладони. Но я не готова была так быстро успокоиться. — Тебе пришлось все делать самому. Я должна была смотреть те видеозаписи с тобой, пытаться с тобой разговаривать… — я снова опустила голову. — Ты не должна была этого делать, Китнисс. Каждый раз, когда я тебя видел, я в прямом смысле хотел тебя убить. Что могло бы заставить меня к тебе прислушаться? А потом была битва за Капитолий, Прим, твоя депрессия, — он испуганно прервался, возможно, думая, что причинил мне этими словами боль. Я вздрогнула, но усилием воли заставила себя его слушать. — Мы оба сделали все, что могли. Мы снова помолчали, и я, чувствуя, как у меня от волнения крутит живот, все же сказала: — Я заперлась в своей комнате не из-за твоего приступа. Пит внимательно смотрел на меня, и я поспешила закончить свою мысль. — После того, что случилось, Хеймитч говорил со мной. Пит, я и понятия не имела, что с тобой случается нечто подобное. Наверно, были признаки, но я их попросту не замечала, — говоря это, я опустила глаза. — Была погружена в себя и даже не замечала, как ты мучаешься, хотя все было у меня прямо под носом. И я так ужасно себя чувствовала, когда узнала — я вечно только и делаю, что причиняю тебе боль. — Ты очень часто делаешь меня счастливым, просто ты этого не замечаешь. Ты вообще воспринимаешь себя совсем не так, как другие люди, — он почти неосознанно погладил мою руку. — Извини, если я тебя напугал. Я не должен был говорить того, что сказал. Но я был в отчаянии оттого, что не мог тебя увидеть. Самое страшное, что ты можешь со мной сделать, это вот так вот отгородиться от меня. Ты ведь это понимаешь, так ведь? Знаю, что я не имею права ничего подобного от тебя требовать. Услышав такое, я взяла его лицо обеими руками и очень серьезно на него посмотрела. — Ты можешь меня попросить, и я сделаю для тебя все, что только смогу. Тебе понятно? Он кивнул, улыбнулся и тронул меня за кончик носа. — Тогда я прошу тебя позвонить Доктору Аврелию. Раз уж мы договорились… — Знаю. Позвоню ему завтра, — я медленно кивнула, больше сама себе. — Хочу, чтобы мне стало лучше, — ради тебя, подумала я про себя, но вслух этого не сказала. — Но это будет непросто, — добавила я шепотом. — Да, — отозвался Пит. — Непросто. Но разве не должны мы ради нас самих и тех, кого мы потеряли, жить нормально, а если сможем — так даже хорошо? Теперь уже я ему улыбнулась. И посмотрела в его глаза — такие голубые, что летнее небо могло бы позавидовать. И я к нему потянулась, и, прежде чем поняла, что делаю, нежно его поцеловала. Коснулась губами уголков его губ, сначала одного, затем другого. Он тоже устремился ко мне, его губы накрыли мои и перехватили инициативу. Мне осталось только уступить давлению и приоткрыться, чтобы впустить его язык. Мы целовались глубоко, неспешно, как будто вернулись домой. Этот огонь во мне горел совсем по-другому. Он поднялся из нижней части живота и затопил все мое тело, вплоть до кончиков пальцев рук и ног. Пит прижал меня к себе, а мои руки зарылись ему в волосы, притягивая его ещё ближе, чтобы наши губы вжимались еще сильнее. Хорошо, что я сидела, потому что колени у меня ослабели. Первой прервав поцелуй, я прижалась к нему лбом, чтобы выровнять дыхание, а потом забралась в его постель, и мы оказались лицом к лицу. Закипавшая во мне лихорадка улеглась не сразу, и я знала, что, поддайся я ей, и с голодом, который за ней последует, будет не совладать. Пит тоже дышал неровно, но протестовать не стал, просто обнял меня покрепче. Так мы и лежали, ласковые руки сплелись друг с другом, моя ладонь скользила вверх и вниз по его груди. Бешеный ритм его сердца постепенно выровнялся, дыхание стало спокойным и глубоким. Вскоре я еще ближе придвинулась к Питу. В той самой позе — голова покоится у него на плече, рука - на груди, освобожденная от протеза его нога уместилась между моих ног, и он обнимает меня обеими руками — мы погрузились в сон, возможно, первый для нас сон без кошмаров за долгие месяцы.