***
Мне было невдомек, что она уже вышла из ванной, пока она не опустила голову мне на плечо — от этого внезапного прикосновения я как всегда подпрыгнул. Китнисс, как кошка, при желании могла подкрадываться абсолютно бесшумно. Когда же она увидела корзину, полную теплых сырных булочек, она явно была на седьмом небе. Собственническим жестом она ее сграбастала и поставила на стол рядом с собой. И я в этот момент улыбнулся — она была ну прямо как ребенок, получивший любимое лакомство или игрушку. Она могла быть жесткой, устрашающей и сексуальной, но все-таки порой она бывала и уязвимой, и от этого контраста мое сердце тоскливо заныло, изнывая. Пока она помогала мне все разложить на столе, я заметил, что на ней надета одна из моих рубашек с пуговицами, слишком длинные рукава были подвернуты до локтей. Волосы были распущены и слегка зачесаны назад - так, как я любил. Стройные мускулистые ноги были все на виду, и я с трудом сглотнул, почувствовав, как сильно что-то дернулось у меня в паху. Клянусь, будь я уверен, что она сегодня хоть что-то ела (а ведь она наверняка не ела ничего весь день), я бы сбросил все, включая эти чертовы сырные булочки, со стола, и овладел бы ею прямо там, на кухне. А еще я мог бы съесть все эти булочки прямо с ее аппетитного тела. От этой мысли мой дискомфорт в штанах только усилился. — Тебе идет эта рубашка, — умудрился я сказать охрипшим голосом. — Моя одежда все еще не распакована, — объяснила она. Пока я ел, я наблюдал за тем как ест она. Да, я был прав — она проголодалась. Она с аппетитом поглощала сырные булочки, и, хотя мне тоже удалось их попробовать, большую часть их все же прикончила она, явно предпочитая их всей остальной еде. И даже несмотря на то, что она была увлечена процессом пережевывания пищи, в воздухе ощущалось заметное напряжение. И у меня теснило грудь всякий раз, как она бросала на меня взгляд из-под опущенных ресниц. Эти серые глаза, которые прежде были как грозовые облака, сегодня сияли и были так чисты, что я мог ясно разобрать очертания ее радужки. Я сделал для нее торт с глазурью, как положено, и собирался прибраться на столе, но больше я не мог терпеть. Когда я был уверен, что она доела, я вытер рот и медленно направился на ее сторону стола. Её глаза смотрели в пол — может быть, она знала, что я тоже могу охотиться — только мое оружие не лук и стрелы, а вкусная еда и комфорт? Что и я сам расставляю силки, используя в качестве приманки то, что она любит, и предоставляю свой добыче возможность самой в них угодить. Она была моя: награда, за которой я так долго гонялся, и теперь ей уже самой вовсе не хотелось убегать. Взяв ее лицо за подбородок, я заставил ее посмотреть вверх. — Ты не должна ни перед кем склонять голову, никогда, — прошептал я. Она искала что-то в моем взгляде, я взял ее за руку и помог встать с кресла. Я видел, как её руки покрылись гусиной кожей, и едва удержался от того, чтобы не наброситься на нее прямо там, немедленно. Но всё же мне как-то удалось просто взять её за руку и повести вверх по лестнице, в спальню, и закрыть за нами дверь. Она зажгла ночник, пока я снимал одежду, оставшись только в трусах. Когда я обернулся, она стояла рядом, взгляд бродил по мне, а губы приоткрылись, она тяжело дышала. Я потянулся к ней, обнял за стройную талию и притянул к себе. И поцеловал, тем глубоким, ищущим поцелуем, который обещал нечто большее, всё, что я только смогу дать ей. Я медленно расстегнул все пуговицы на рубашке, которая была на ней, на моей рубашке, любуясь ее светящейся смуглой кожей. Когда я понял, что под рубашкой на ней ничего не было, мой член резко дернулся. Все в голове помутилось от мысли, что весь ужин она просидела без ничего, в одной моей рубашке, и я был больше не в силах сдерживаться. Мои руки побежали по ее телу, губы заскользили вниз по шее, чтобы затем накрыть ее грудь, которую я пососал, сначала одну, затем другую. У нее перехватило дыхание, когда я поймал ртом ее сосок, удерживая при этом ее выгнутую спину. Я чувствовал, как ее грудь высоко вздымается, как от удовольствия с её губ слетают призывные сладострастные звуки, пока она, удерживая мою голову возле своей груди, молила меня продолжать. Я чувствовал, как во мне просыпается нечто звериное, желание её сожрать, когда, подхватив ее за ягодицы, поднял ее, и не переставая целовать, уложил на постель. Лежа рядом, я отпустил мои ладони бродить по ее телу, вплоть до упругих бедер, пока я изо всех сил ее целовал, вторгаясь языком к ней в рот, облизывая её губы, лаская в страстном танце ее язык. Я чувствовал, как ее рука повела мою руку к месту у основания её бедер, и кончики моих пальцев стали мокрыми от её влаги. Припомнив, как вчера она застеснялась, когда я там её потрогал, я застонал и тут же осторожно, плавно скользнул рукой между ее складочек. Я вновь ласкал губами ее грудь, заставляя её стонать и извиваться подо мной, и был невероятно взволнован тем, что могу доставлять ей удовольствие. Когда же мой палец коснулся маленького бугорка там, где встречались ее бедра, она в буквальном смысле выгнулась дугой — так я узнал, что обнаружил ее секретное место. Хотя вчера еще я был девственником, как и она, но у меня ведь были старшие братья, и они кое-что обсуждали между собой, когда думали, что я уже сплю — кое-что, что я постарался как следует запомнить, и сведения об этом маленьком бугорке — прежде всего. Целуя и посасывая, я прошелся губами по ее груди и вниз, по животу, где кожа была такой невероятно нежной, что сложно было в это поверить. Потом я спустился еще ниже, расточая поцелуи в местах, где чувствовались кости её таза. Еда и охота придали её телу аппетитные женственные формы, добавили округлости ее ягодицам и бедрам, которые я теперь исследовал губами и пальцами. Один из них я нежно засунул внутрь неё, чтобы найти все места, прикосновение к которым могло доставить ей наслаждение. Хотя она бывала такой закрытой, напряженной, сейчас, лежа подо мной, она была совсем другой, уже ничего не скрывая, извиваясь и постанывая от удовольствия, совершенно утратив дар речи. Я же терял голову от желания ей овладеть. Но я кое-что себе пообещал, и собирался прежде сдержать это обещание. Вновь распрямившись и оказавшись вровень с ее лицом, я томно зашептал ей на ухо, чуть-чуть покусывая ее мягкую мочку. — Я хочу поцеловать тебя, Китнисс. Можно? Китнисс, казалось, была так далеко, что вряд ли меня слышала, и все же на её лицо отразилось недоумение. — Но ты уже меня целуешь, — затаив дыхание, произнесла она. - Нет, — сказал я, засовывая в нее еще один палец, и вновь заставив ее выгнуться всем телом, — Вот здесь. Мне было видно, как от этих слов еще сильней набухают ее соски, и как она вся краснеет, несмотря на свою светло-оливковую кожу. Она только кивнула в знак согласия и еще тяжелее задышала. Я двинулся обратно, вниз, расточая всюду жаркие поцелуи, и притормозил лишь чтобы снова пососать её торчащие округлые груди. Чтобы ее и без того уже тугие соски стали еще тверже, я мягко пощипал их краешком зубов, в то время как мои пальцы стали плавно входить в нее и выходить. Жадно ее целуя, я продолжил свой путь туда, где они двигались. Китнисс же только и могла что вцепившись мне в волосы, вся выгибаться, пока мои губы скользили по ее животу, и ниже, пока мой язык углублялся во впадину ее пупка. Встав на колени между ее ног, я осторожно потянул ее на край кровати, регулируя свой протез, чтобы иметь возможность на него опереться, и все еще не убирая из нее пальцев. Что-то примитивное во мне полагало, что нет лучше зрелища, чем её нежные складки. Я глаз не мог отвести от того, как мои пальцы прятались внутри нее, и невыносимо желал погрузиться туда и другой частью тела. Чтобы получить доступ к самым интимным её местам, я широко раздвинул ей ноги. И принялся лизать ее протяжными движениями, а она стала судорожно втягивать в себя воздух. Вкус был тот самый, её вкус, только сильней обычного, и я неспешно стал ласкать ее там, внимательно следя за ее реакцией, за ее стонами, всем языком тела, и корректировал в зависимости от них свои действия. Я быстро понял, что, если ударить языком по сокровенному маленькому бугорку, она начнет судорожно извиваться, руки крепче вцепятся в моих волосы, и она громко выкрикнет мое имя, а если медленно двигаться вверх-вниз, она начнет томно вздыхать от удовольствия. Когда же мой язык вошел в нее, она наполовину выдохнула, наполовину застонала, припав ко мне. И я стал посасывать её затвердевший холмик, двигая пальцами внутри, а она инстинктивно задвигалась так, чтобы я понял, где именно таится самое острое её наслаждение. Я принялся ритмично на нее надавливать, и почувствовал, как ее удовольствие становится насыщеннее, как учащается ее дыхание. Все так и продолжалось: ее руки направляли мою голову, мои пальцы в нее погружались, и я не прекращал сосать, пока, после одного из касаний я не почувствовал, как она взрывается вокруг моих пальцев, громко и протяжно выкрикивая мое имя. Я приложился там к ней ртом, и, чтобы вобрать в себя её оргазм, ввинтился в нее языком. Конвульсии её были такими горячими и глубокими, что я больше не мог устоять. Вытерев губы тыльной стороной ладони, я на нее забрался, и едва успел стянуть шорты, прежде чем глубоко в нее погрузиться, стараясь быть нежным, вбирая ее волны, затянувшие меня в эту пучину. Потом я стал в нее толкаться с безумной тягой ею обладать. Я знал, что мне нужно себя сдерживать, ведь мы делали это только во второй раз, но я сгорал от желания дать знать ей, что она моя. В голове снова звучали эти слова: Теперь она моя. Возможно, я даже произнес это «моя» вслух, когда, удерживая ее ноги раскрытыми, смотрел, как я выхожу из нее и наполняю снова. Ее руки парили по мне, касаясь груди, плеч, ее нежный палец скользнул ко мне в рот. И я не смог удержаться от того, чтобы его не пососать. Она потянула меня к себе для поцелуя, и я ее поцеловал, грубо, дико, запустив руки ей в волосы, сжимая ее голову пока я брал то, что хотел от нее получить. Я весь лоснился от пота, и чувствовал, что и мое освобождение теперь все ближе. Засунув руку пониже её спины, я заземлился в ней, заставив её замурлыкать от удовольствия. Её ногти впились мне в спину, провоцируя меня двигаться внутри неё еще быстрее, и она снова выгнулась и кончила, мощные волны ее наслаждения тянули меня в самую пучину. Взгляда на её лицо на пике наслаждения, того, что я дал ей испытать, было для меня достаточно, чтобы уже больше не сдерживаться, и мощный взрыв экстаза накрыл меня с головой, вырвался наружу, залив ее горячей влагой. Я еще несколько раз качнулся, прежде чем упасть на нее, стараясь удержать свой вес на согнутых руках. Нежно поцеловав её в губы, я повалился на бок, не выпуская ее из своих объятий. — Ух ты, — мягко прошептала она. — Ух ты, — я усмехнулся, испытывая благодарность, что больше мне не нужно ничего говорить.***
В какой-то момент ночью я проснулся от пульсирующей боли в ноге. Стараясь не разбудить Китнисс, я осторожно отстегнул протез. Аккуратно вернув его на подставку, я потянулся за кремом. Конечно, у меня уже там тоже были синяки, да и не только там — почти ни одна часть меня минувшим днем не смогла остаться невредима. И когда я втирал этот крем, я вдруг почувствовал как её рука меня останавливает. Взглянув на нее, я снова улыбнулся. Смотреть на то, как она лежит рядом со мной, я мог бы вечно. — Ты в порядке? — поинтересовалась она неуверенно. Я зашептал, хотя нас в спальне было только двое: — Я не хотел тебя будить. Прости. — Нога? — уточнила она и я ответил вздохом. — Я не снимал протез со вчерашнего дня, так что она теперь побаливает. Ее губы растянулись в улыбке, такой редкой улыбке, которую, я думал, она бережет для одного меня. — Позволь. — Нет, Китнисс, тебе нужно поспать, — сказал я, сокрушаясь. Но она не послушала. Конечно же. Она всегда делает то, что сама считает нужным. Но я не жаловался. Сам я массировал себе рубцы отнюдь не для удовольствия, а просто потому, что было нужно. Она же прежде делала это однажды в такой невероятной нежностью, вниманием. Теперь тоже, сидя на корточках, нагая, лишь силуэтом выделяясь на фоне темной комнаты, она осторожно намазывала мою ногу, сильными руками втирая крем туда, где сильней всего саднило. Я же не удержался и прикоснулся к ее волосам, дивясь, до чего же они теперь снова густые и шелковистые, особенно в сравнении с тем, какими они были еще год назад. Не будь на ней шрамов никто бы и не догадался, взглянув на нее, что этой пышущей здоровьем, прекрасной девушке пришлось так много раз ожесточенно цепляться за жизнь. Я любил ее самой отчаянной, горячечной любовью. Но еще я её просто обожал, а иногда даже боялся, трепеща от появлений невероятной силы ее духа; согнуть ее могли лишь нечеловечески жестокие обстоятельства, такие, которые любого другого бы бы стерли в порошок. Как можно было винить кого-то за желание обладать таким редким сокровищем, будь то я сам, или всё тот же Гейл, или же весь Панем? Блуждая в своих мыслях, я не заметил, как она остановилась и подняла на меня глаза. — О чем ты думаешь? — спросила она, легкая улыбка плясала в уголках ее губ, все еще припухших от наших с ней поцелуев. — Что Гейл и целовал тебя после Квартальной Бойни, то только потому, что устоять перед тобой почти невозможно. Она склонила голову. — Ты все еще об этом думаешь? — спросила она несколько обиженным тоном. - Нет, на самом деле меня это уже не заботит. Но ты сама мне задала вопрос. — И вот что получаю в ответ, — сказала она капризно. Я усмехнулся. — Ты очень сексуальная, даже когда злишься. Ты правда хочешь меня завести? Ну, так закати мне истерику. — Зачем? — нахмурилась она, скрестив на груди руки. — Затем… — я подобрался к ней поближе. — чтобы потом у нас был великолепный, срывающий крышу примирительный секс, — говоря это, я целовал ее в шею. — Ты как большой ребенок, — надулась она, но легкие смешинки все же мелькнули в ее голосе. Я же весь напрягся, и, уверен, смертельно побледнел. Китнисс, заметив это, тоже запаниковала. — Китнисс, мы же с тобой не предохранялись. Но она и бровью не повела. — О да, верно, и я даже знаю в чем тут дело. Это значит, что ты сначала думаешь тем, что у тебя там, — они кивнула на моего спящего друга, —, а не этой большой штукой, которую ты все время зачем-то носишь на плечах… На твое счастье, я сама обо всем позаботилась. — Правда? — я облегченно выдохнул. — Ага. Доктор Аврелий прислал мне противозачаточные пилюли, и мой календарь гласит, что я могу заниматься сексом, когда сочту нужным, без риска забеременеть. А ты об этом и не думал, верно, Мелларк? — Китнисс ткнула мне пальцем в грудь, а потом скрестила руки и ухмыльнулась, я же просто наслаждался редким зрелищем, ибо нечасто она бывала такой самодовольной и игривой. — Нет. Но это значит, что ты планировала соблазнить меня уже давно, — возразил я, ткнув пальцем ее в плечо, и точно так же скрестив руки на груди и ухмыльнувшись. Она пыталась возмутиться. — Неправда! — потом сдала назад, — Не совсем… — и полностью в итоге признала поражение. – Ну, ладно, может быть, слегка. И я рассмеялся тем безудержным смехом, который через открытое окно, наверно, был слышен по всей округе. Каменное лицо Китнисс медленно потеплело, заулыбалось, а потом и она не выдержала и засмеялась столь музыкальным смехом, что слушал бы его и слушал. И я улыбался ей в ответ, пока ее смех не стал стихать, хотя она все еще лучилась весельем, сверкала глазами. - Что? — спросила она, все еще хихикая, в ответ на мой пристальный взгляд. — Мне кажется, я в жизни не слыхал, чтобы ты раньше так смеялась, — сказал я с чувством, — Люблю слушать твой смех. Китнисс вдруг застеснялась. — Может, у меня раньше не было для смеха достаточно причин. Какой же я дурак: хотел, чтобы она смеялась, и сам же в итоге оборвал ее смех. — Я собираюсь сделать так, чтобы у тебя все время были причины смеяться, Китнисс, — сказал я, и моя любовь к ней, которая всегда крылась во всех моих словах и поступках, затопила меня до краев. — Ты уже это делаешь, — пошептала она. Я потянул ее к себе и поцеловал так, что тепло растеклось по телу до самых кончиков пальцев. Но она явно устала. Под глазами у нее залегли темные круги. И я улегся снова в постель, обнял её и гладил по волосам, пока ее дыхание не стало медленным и таким глубоким, какое бывает только во сне. Я упивался ощущением близости ее тела, такого нежного и вместе с тем надежного. И вскоре меня тоже настиг крепкий сон, и в этом сне я видел только нас, вдвоем, вместе.