Ты гордо держала голову, Ты выстояла в своей битве, Ты носишь шрамы, Ты своё выстрадала. Послушай меня, Ты слишком долго была одинока. The Civil Wars Dust to Dust (Прах к праху) **
Я смотрел на то, как Китнисс уходит поохотиться в лес и испытывал невероятную смесь восторга и беспокойства. Восторга оттого, что она наконец очнулась от своего кататонического забытья и даже нашла в себе силы поохотиться. А беспокойство — оттого, что, хотя я и был рад видеть как она возвращается в свою стихию, в лес, но с трудом мог сдержаться и не побежать за нею следом, чтобы снова овладеть ею, хотя я раз за разом проделывал это минувшей ночью. Каждое прикосновение к ее смуглой коже, каждый наш поцелуй, каждый миг, когда она была вокруг меня, а я в ней, служили подтверждением, что она на самом деле вернулась ко мне из своего путешествия по темным уголкам безумия. Каждый раз во время ее приступов парализующей депрессии я до смерти боялся, что она уже никогда не станет снова прежней. Когда она лежала в кровати, раздавленная скорбью, мои собственные кошмары тоже всегда становились сильнее оттого, что я видел ее в подобном состоянии. Мне уже доводилось влачить такое существование: днем грезить наяву о прошлом и настоящем, а ночью лицезреть в кошмарах, как оживает все то, о чем я вспоминал. Я даже привык к тому, что мои самые ужасные кошмары порой выползают из сна в реальность, но научился обрывать связующую их нить, живя «здесь и сейчас», погружаясь в то, что я делаю: иду в пекарню, замешиваю тесто, ощущаю аромат Китнисс, вернувшейся после обеда с охоты. Это возвращало меня из мира, где страшные грезы неотличимы от реальности и смешиваются с ней. Однако сегодня ничто не в силах было до конца изгнать мрачную тень моих недавних ночных видений. Мне снилось, что мы снова на арене Квартальной Бойни. Китнисс заманили в джунгли с помощью криков маленькой Прим, и она тщетно пытается выбраться из ловушки с дьявольскими сойками-говорунами, убегая от них со всех ног — своих стройных, быстрых, легких ног. Она бежит ко мне. Сколько раз я становился скалой, за которую она цеплялась, тем человеком, на которого она могла положиться? Сколько раз мне хотелось, чтобы она питала ко мне хотя бы десятую часть тех чувств, что я к ней испытывал? И в этот миг я снова был той скалой, она неслась ко мне со скоростью кометы. И в этот раз я должен был ее поймать. Поэтому, когда между нами возникла прозрачная стена, я выругал ее последними словами, и погрузился весь в безмолвную боль Китнисс. Безмолвную для меня, ибо, хотя и видно было, что Китнисс воет и кричит, до меня не долетал ни единых звук. Но все было написано на ее искаженном страданием лице. Я знал, что она бьется в агонии, но не мог до нее добраться. Я был не в силах ее спасти. Целую вечность длился этот час соек-говорунов, прежде чем прозрачная стена исчезла, и я смог подхватить Китнисс на руки и успокоить. Это был один из самых долгих часов в моей жизни. Она рвалась ко мне, я был ей нужен, но не мог положить конец ее страданиям. Я даже не слышал звуков, которые доносились из крошечных птичьих клювов. И вынужден был лишь наблюдать за тем, как она идет ко дну под грузом своего ужаса. Смотреть и ждать. Когда же я очнулся от этого навязчивого ночного кошмара, оказалось, что наяву все еще хуже — и мой страх во сне и в реальности наложились друг на друга. Последний приступ Китнисс был все равно что ужасы арены. Когда она вышла из своей депрессии, я все равно не смел обманывать себя. Я был так же бессилен, как и на тех Играх. И мои ночные кошмары просто отразили вновь поднявший голову застарелый ужас. Я все еще был по ту сторону прозрачной стены, пока Китнисс корчилась в муках. И я ничего не мог с этим поделать. Доктор Аврелий с присущей ему добротой учил меня не опускать руки, несмотря на тщетность всех моих попыток. Он пытался научить меня ждать. Но ожидание меня убивало. Я попросил Хеймитча поговорить с ней, вызвал недавно присланную к нам в Дистрикт Доктора Агилар, чтобы и она взглянула на Китнисс как врач, и, в конце концов, обратился Эффи. Было ли это совпадением или нет, но именно в присутствии Эффи Китнисс вернулась в наш мир. А пока она была далеко, я каждую ночь лежал рядом — уговаривая, умоляя, торгуясь с безучастным партнером —, но это было все равно что разговаривать со спинкой кровати. Я был настолько бессилен и напуган, что от этого все остальное в моей жизни грозило ухнуть под откос. Когда же она в итоге спустилась вниз по лестнице, я все равно что призрака увидел. Мир вокруг вдруг перевернулся, и я оказался будто во сне, будто грезил наяву о том, что с ней все снова хорошо, пока она бродила где-то по темным закоулкам своего разума. И в этот миг ко мне вернулись все замороженные страхом ощущения. Когда-то давно, на пляже, я не преувеличивал, говоря, что если ее не станет — я никогда снова не буду счастлив. В эти дни я сполна испил горькую чашу этой нехитрой истины, и обнаружил, что мне и впрямь уже никогда не хватит сил жить дальше без нее.***
Шагая в пекарню я изо всех сил пытался вернуть себе свой природный оптимизм. Усилием воли я пытался сосредоточиться на том, что меня окружало. Кто знает, что ждет меня в пекарне, — думал я. И был приятно удивлен, когда обнаружил, что Эффи феноменально хорошо потрудилась над обустройством новой булочной. Она глубоко вдавалась во все детали, в то, как все должно работать, и высокая эффективность ее работы просто ошеломляла. В офисе я обнаружил, что все квитанции и накладные на поставку товаров в полнейшем порядке. Она, оказывается, очень внимательно слушала, когда я натаскивал Астера и Айрис, и теперь это положительно сказалось. В противном случае мне пришлось бы просто закрыть пекарню, не мог же я оставить Китнисс одну в ее недавнем состоянии. Уже одна мысль об этом повергала меня в мрачное уныние, и мне пришлось бороться с отчаянным желанием побежать тут же обратно, хоть бы мне и пришлось в поисках Китнисс рыскать по лесу. В угрюмом настроении вошел я в переднюю комнату, где был магазин, и обнаружил там стоящего у прилавка мэра, болтающего с Эффи. Хоть мы с Китнисс и потешались за глаза над их интрижкой, но правда была в том, что мне приятно было смотреть на то, как эти двое мило общаются друг с другом, особенно после всего ада, что я пережил в последние дни. Они совершенно естественно, а вовсе не глупо, льнули друг к другу, и Гринфилд бросал на Эффи томные взгляды, стоило ей слегка отвернуться, чтобы достать что-то с витрины. Он явно был готов сцапать ее и утащить отсюда, лишь бы она дала ему знак, что и сама не прочь, но Эффи пока держалась стоически и почти ничем не выдавала своих чувств, если не считать полного тоски и томления взгляда, которым она проводила мэра, когда тот выходил из булочной. Я помедлил в дверях, боясь прервать их трогательное расставание, и пошел проверить хлебопечку на предмет чистоты внутри. Вытянув руку, я заметил, как она дрожит, и лишь тогда почувствовал насколько внутренне напряжен, я весь вибрировал как туго натянутая струна. Прислонившись к печи, я просто изучал свои руки, искаженные контуры моих пальцев отражались в начищенной до блеска металлической миске. Мне вдруг остро захотелось израсходовать всю скопившуюся во мне за прошедшие дни энергию, и я направился к бельевому шкафу, где лежал мой фартук. Я собирался как следует замесить тесто. Только тогда Эффи обратила на меня внимание. - О, Пит! Как приятно тебя видеть, — защебетала она. Она заулыбалась свой обычной сияющей всеми зубами улыбкой, но в глазах читалось беспокойство. — Полагаю, Китнисс идет на поправку? Что мне было скрывать от Эффи? Ведь, хотя она и осторожничала, учитывая присутствие Айрис, которая катала роллы, я не видел смысла ей лгать. Она знала насколько плохо было Китнисс, и я не хотел, чтобы она уловила мое странное сегодняшнее настроение. — Китнисс отправилась на охоту. Добрый знак, верно? — я выдавил улыбку, и почувствовал, что мне ужасно стыдно. Да ей было памятник впору ставить за то, что она тут делала без меня. Обычной похвалы было явно недостаточно. Склонив голову на бок, Эффи внимательно на меня посмотрела. Она уже собиралась что-то произнести, когда колокольчик на дверью объявил о наплыве покупателей, положившем конец нашей беседе. Некоторые из горожан, которым удалось мельком меня заметить, спешили меня поприветствовать, и я в ответ им широко улыбался и махал рукой. Они и знать не знали, отчего я так бешено мешу тесто и припечатываю его к столу, отчего так энергично запихиваю противень хлеб в печь. Астер зашел на кухню, когда я уже вынимал противни, чтобы их остудить. Они были полны длинными багетами и темными буханками, хлебом с орехами. — Хорошо, что пришел. Ну как, Китнисс уже отходит после простуды? Я мрачно ухмыльнулся про себя. Возможно, Китнисс никогда не побороть её недуга. — Ей теперь намного лучше, спасибо, - и, страстно желая сменить тему, сказал. – Вы, ребята, классно потрудились, пока меня не было. В ответ на комплимент Астер заулыбался. — Я бы принял это на свой счет, но дело в том, что мисс Бряк — тот ещё надсмотрщик. Никому тут спуску не давала, — он сделал паузу. — Хочешь я дальше сам разберусь с этими батонами? Одного взгляда на часы оказалось достаточно, чтобы понять — мне и впрямь пора. Было уже за полдень. Наконец-то. — Ага. Я пойду. Завтра возьму себе первую смену. Астер кивнул. — Ну, увидимся. Я со всех ног ринулся в заднюю дверь. Эффи я мог отблагодарить и позже.***
Когда я вернулась из пекарни домой, единственное, чего я хотел — это увидеть ее живой и здоровой. Я жаждал, чтобы в доме раздавались ее шаги, потому что видеть ее пассивно лежащей в постели мне было невыносимо — я еле пережил эти ужасные дни. Порой мой мозг все еще путался: что — реально, а что мне привиделось, и мне постоянно приходилось напоминать себе что же было на самом деле, чтобы держать себя в руках. А для этого мне было нужно самолично убедиться, что с ней все в порядке. Поэтому когда я пошел по дому и обнаружил, что никого нет, я откровенно запаниковал. Мой охморенный мозг корил меня за то, что я так сильно от нее завишу. Вместо того, чтобы посочувствовать, темная сторона моего сознания осуждала ее — за слабость, меня — за то, что она так мне нужна. Мозг морочил меня, подбрасывая пугающие образы — как Китнисс смеется над моей отчаянной любовью, притворяясь хуже, чем она есть на самом деле, чтобы держаться от меня подальше, так как она меня не любит —, но я игнорировал этого злобного тролля внутри меня. Она охотится. Вот и все. Чтобы еще раз в этом убедиться, я отправился в прихожую, есть ли на обычном месте ее лук и стрелы. Конечно, сейчас их там не должно было быть. Но когда я углядел там их — самодельный лук и полный колчан стрел — я остолбенел, полностью обескураженный. Если она охотится, отчего здесь лежит ее оружие? Я ни на что не мог решиться, просто стоял и пялился на ее охотничье снаряжение, не в силах собраться с мыслями. Когда же я вышел из ступора, я встряхнулся и медленно направился к лестнице. У меня в голове запульсировала, набухая, тягучая головная боль, возвещая приближение очередного приступа. В своей мастерской я упал на мягкие подушки оттоманки, зажав голову руками, и стал делать всё, как учил меня Доктор Аврелий, чтобы отогнать надвигающееся безумие. Я снова и снова повторял свое имя, кто я, где я, и то и дело щипал себя, пока, наконец, вспышка неконтролируемого гнева не утихла и я не растекся как желе. Пульсация крови, прилившей к голове, и той, что бежала в жилах, все еще оставалась такой мощной. И я подумал: а что, если я на минутку прилягу…***
Я проснулся оттого, что ее руки нежно гладили меня по волосам, и ее голос напевал: И мы сможем зажечь спичку и спалить ее дотла. Позволь мне держать тебя за руку и танцевать с тобой вокруг огня Перед нами. Прах к праху… На миг я опешил. Счет времени был безвозвратно потерян, но мне было все равно, для меня не существовало ничего, кроме этой ее песни. Пусть я и был полностью дезориентирован, но я позволил себе роскошь просто лежать и слушать ее, качаться на волнах ее знойного и при этом такого женственного голоса. Этот голос покорил меня еще когда я был ребенком, и туман, с которым мне пришлось бороться, медленно растаял, уступая месту глубокому чувству облегчения. Китнисс была здесь. Когда я был готов, я приоткрыл глаза и встретился с мягким взглядом ее серых очей. Она смотрела на меня с нежностью, лежа рядом на оттоманке. Её тело было таким податливым и теплым в сравнении с задеревеневшим, негибким моим. Не дожидаясь пока я заговорю, она сказала: — Тебе приснился дурной сон. Я лишь потупился в смущении. — Должно быть, я заснул… Она провела пальчиком вдоль моей щеки и коснулась губ. — Я пришла домой и даже не поняла, что ты тоже здесь, пока не услышала шум наверху. Я думала, что это Лютик, — она тихонько хихикнула. Я пододвинулся, освобождая ей побольше места на диванчике, и привлек ее к себе. Сегодня она благоухала морозом и сосновыми иголками. Я глубоко вдохнул этот аромат, испытывая невероятное чувство облегчения. — Хочешь об этом поговорить? — спросила она. Я тяжело вздохнул. - Нет, все было как обычно. Но теперь, когда ты здесь, я в порядке. Китнисс посмотрела на меня изучающе, так пристально, что мне даже показалось — она видит меня насквозь. — Мне придется позвонить сегодня Доктору Аврелию. И ты должен быть в этот момент рядом. Обычно мы никогда не разговаривали с Доктором Аврелием на пару. У каждого из нас душевные травмы проявлялись по-разному. У Китнисс они выливались в депрессии, панические атаки, кошмары по ночам, фобии. В моем же случае охмор все так запутал и усугубил, что моя психика теперь требовала совершенно особого врачебного подхода и терапевтических методов. Мы оба были сломлены, но несколько по-разному. — Ладно, но разве мы не можем еще чуть-чуть побыть здесь? — умолял я. Она чмокнула меня в нос, но на вопрос не ответила. — Отдыхай. Я пока схожу вниз… — Нет, — отреагировал я мягко, но настойчиво. — Не уходи. Побудь со мной, — и забрался рукой под ее теплую рубашку туда, где выступала идеально круглая грудь. Она сверкнула на меня глазами, и я прочел в них глубинное понимание. — Всегда, — ответила она, позволяя крепче себя обнять.***
Голос Доктора Аврелия — мягкий, спокойный — так хорошо был слышен по громкой связи, которую мы включили в мастерской, как будто бы он был прямо здесь, с нами. Китнисс беспрестанно ерзала на своем месте рядом со мной, хотя очень старалась выглядеть безучастной. Она в общем-то неплохо справлялась, разве постоянно теребила помолвочное кольцо с жемчужиной, и это выдавало ее нервозность. Я поспешил взять ее за руку и принялся нежно поглаживать её ладонь большим пальцем, и она благодарно мне улыбнулась уголками губ. — Очень приятно поговорить сразу с вами обоими. Китнисс, я обсуждал с Питом то, как протекал у тебя последний эпизод, и я бы хотел сперва поговорить с тобой. Как ты себя чувствуешь? — начал он доброжелательно. — Мне лучше, — тихо ответила она. — Ну, это, определенно, хорошо. Тебе удалось поспать прошлой ночью? — и мы услышали шелест перебираемых бумаг на столе. Я взглянул на нее и заметил, как зарделись ее щеки, и сам не удержался от улыбки, припоминая, до чего же я был прошлой ночью жадным. — Хм, ну, никаких проблем, — она застенчиво взглянула на меня. — Очень хорошо. Пит, как бы ты описал свое нынешнее ментальное состояние? Я вдруг занервничал оттого, что при этом моем разговоре с врачом присутствовала Китнисс. Обычно я вел себя с ним очень открыто и ничего не скрывал. Но раз уж она сидела рядом, а говорил я о ней, мне приходилось тщательно взвешивать каждое свое слово. — Сегодня был странный день. По правде говоря, я то и дело пытался понять, где же я нахожусь, — я взглянул на Китнисс, которая явно напряглась от этих моих слов. — Как будто бы я отсутствовал очень долго, а сейчас вернулся к нормальной жизни. Я просто был сбит с толку. Доктор Аврелий помолчал, как будто обдумывал сказанное мной. — У тебя был сегодня приступ? — Почти… ну, да, был. Я просто применил кое-что из методов, которые мы обсуждали, и в итоге просто заснул, — я опустил глаза, а Китнисс сжала мою ладонь. — Вообще-то это нормально, что после сильного стресса ты становишься более уязвим для своих ложных воспоминаний. Даже у людей, которые не прошли через то, с чем пришлось столкнуться тебе, в стрессовом состоянии наблюдается резкое повышение уровня кортизона и адреналина в крови. А после того, как стресс проходит и уровень адреналина снижается, кортизон все еще остается в крови, и со временем оказывает разрушительное воздействие на нервную систему. Прибавь к этому воздействие яда ос-убийц и твою повышенную чувствительность к стрессу. Ничего удивительного, что у тебя случился приступ. Китнисс сидела рядом со мной с убитым видом. - Эй, — я взял ее за руку. — Разве у меня не было приступов прежде? Ничего нового, правда? Она коротко покачала головой, и на ее лице отразилось недюжинная внутренняя борьба. И лишь тогда я понял, что она пытается не расплакаться. Я тут же притянул ее напряженное тело к себе. — Что такое? Она лишь снова помотала головой, отказываясь говорить. После долгого молчания, из динамика раздался мягкий голос Доктора Аврелия: — Китнисс, ты сейчас в безопасности, с людьми, которые желают тебе лишь добра. Тебе не нужно смущаться, стыдиться проявления своих чувств, даже если они негативные. Она пробормотала что-то, что я даже я не смог толком разобрать. — Я не понимаю тебя, Китнисс. Поговори со мной, прошу тебя, — прошептал я. — Это все моя вина. И что я делаю — неважно… — и по ее щеке скатилась огромная слеза. — Нет. Не говори так… это неправда, — я обнял ее за плечи, прижал к себе. — Китнисс, мы уже обсуждали твое чувство вины. Не находишь ли ты, что и в этом случае берешь на себя больше персональной ответственности, чем того требует ситуация? — задал вопрос Доктор Аврелий. — Возможно, — она громко задышала через нос, вот же упрямая! — Почему? — бросил он пробный камень. — Потому что не я виновата в приступах Пита. В этом виноват только Сноу, — отвечала она механически, как ученица, дающая тот ответ, который хотел бы слышать от нее учитель. — Ты искренне так считаешь? — произнес Доктор Аврелий с легким смешком. Уголки ее губ слегка поползли вверх. — Не очень. То есть, я знаю, что все эти слова — правда, но ничего не могу поделать со своими ощущениями. — На самом деле, ты можешь кое-что сделать со своими ощущениями. Мы это уже обсуждали, — Доктор тяжело вздохнул. — Вам обоим очень важно пристально следить за тем, что вы ощущаете и даже это документировать. По мере изложения негативной информации о себе возможно новые приступы депрессии. Но мы можем переписать историю вашей жизни, отделив правду от домыслов и лжи. Пит, ты уже делаешь это через свои картины. И наши более счастливые, более реалистичные картины бытия в итоге и сами станут реальностью, и вы так излечитесь. Мы Ненастоящие, пока вы сами за них не взялись» — так они это называют, — и он усмехнулся своим словам. Китнисс выпрямилась и взглянула на меня. — Я сделала сегодня кое-что важное. — Что же, скажи мне, — я улыбнулся резкой перемене ее настроения. Голос Доктора Аврелия тоже казался удивленным. — Да, скажи же нам. — Сегодня на охоте я подстрелила оленя. И я все никак не могла перестать думать о детях-сиротах из приюта, которых видела перед тем, как это все со мной случилось. Так что вымыла мясо и отнесла им. Пожертвование. Я пожертвовала им мясо, — она запнулась. Меня переполнила гордость за нее. Пока я не знал куда себя деть и хныкал, как ребенок, она пошла и позаботилась о сиротах. Я лишь покачал головой. — Ты меня просто поражаешь. Доктор Аврелий тоже не скрывал потрясения. — Ты хочешь, сказать, отнесла в детский дом? Но это же чудесно, Китнисс! — Прямо перед тем, как впасть в депрессию, она говорила мне об этом приюте, — вставил свое слово я. — Спасибо, Пит. Так что же ты чувствовала, когда принесла мясо в детский дом? Китнисс перестала улыбаться. — Печаль. Там была маленькая девочка, — она повернулась ко мне. — Она не может ходить — ей переломало ноги во время бомбежки, и вся ее семья погибла, — ее голос дрогнул. — Она так сильно напомнила мне Прим, — и Китнисс уставилась на свои руки. — И все эти дети напоминают мне трибутов на Играх. Я просто хотела… Мне уже стало понятно. К чему она клонит. — Что ты задумала? Она помотала головой. — Я пока не знаю точно. Но я хочу что-нибудь для них сделать. У них никого нет, Пит. И их забрали в Тринадцатый, а потом прислали обратно, как гору грязного тряпья. Они не заслуживают такого обращения, — она вдруг распалилась, а я почувствовал себя намного лучше, чем еще недавно. Никто с таким несгибаемым, мятежным духом не может пребывать в тенетах депрессии действительно долго. Она никогда не перестанет вдохновлять. Даже такой опытный врач, казалось, был искренне тронут ее порывом. — Китнисс, когда ты научишься всегда следовать движениям души, своим инстинктам, тебе точно уже не нужен будет такой человек, как я. И именно к этому я бы хотел тебя подвести. Не заслоняйся от мира. Попытайся отыскать смысл там, где, как тебе кажется сейчас, смысла никакого и нет, — он снова зашелестел бумагами. — Я хотел бы задать вам обоим кое-какую работу на дом. — Что именно вы от нас хотите? — уточнил я. — Ну, некоторое время назад я просил вас завести журнал. И вы превратили это в Книгу Памяти, которая, уверен, была вам необходима, чтобы справиться с утратой дорогих вам людей. Но вам бы стоило каждому вести нечто вроде дневника, и записывать туда то, что с вами происходит и как вы ко всему этому относитесь. На наших индивидуальных сессиях я буду просить вас зачитать выдержку оттуда, и мы будем это более пристально рассматривать. Китнисс, в твоем случае важно было бы установить что спровоцировало у тебя приступ депрессии, мысли, которые были у тебя в тот момент. Пит, нам с тобой нужно изучить причины стресса в повседневной жизни и «спусковые рычаги», провоцирующие твои приступы. — Я знаю, что спровоцировало мою депрессию. Скоро будет год как… моя сестра… Прим… с тех пор, как она умерла, — медленно проговорила Китнисс. — Да это ясно, но важно, чтобы ты могла себя поймать до того, как тебя захлестнет спираль скорби, до того, как она выйдет из-под контроля. И для этого тебе нужно записывать, — сказал он. Мы оба обещали начать это делать и обсудить наши записи на следующей неделе. — И еще кое-что, — Доктор Аврелий замялся. — Есть одна очень деликатная тема, которую мне нужно обсудить с вами обоими. Она взглянула на меня, нежно потирая мою ладонь. — Ну, давайте. У нас нет никаких секретов. — Ладно, хорошо. Ну, Пит говорил, что пока у тебя был приступ депрессии, ты вообще не ела. Из чего я могу сделать заключение, что ты вряд ли принимала и свои противозачаточные пилюли. Я прав? Я был готов надавать себе тумаков. Как я мог об этом забыть? Тем временем лицо Китнисс побледнело как полотно. — Да, — еле-еле выдавила она. — Ну, перед тем как вы снова ступите в интимные отношения, вам нужно следовать моим инструкциям, чтобы таблетки не утратили своей эффективности. Скорее всего вам нужно пока пользоваться альтернативными противозачаточными средствами, пока таблетки не начнут снова действовать в полную силу, — продолжил он, царапая на бумаге какие-то пометки. - Хм, Доктор? — произнес я дрожащим голосом. — А что если мы, ну, уже вступили в интимную связь? — Китнисс спрятала лицо у меня на плече, растеряв всякую способность что-либо говорить. Повисла пауза. - Ну, это может создать проблемы. Гормоны все еще присутствуют в теле Китнисс, так что шансы, что она забеременеет после трех-четырех дней отмены препараты довольно невелики, хотя всегда есть некая математическая вероятность. Однако, от одного раза вряд ли что-то будет. Я прочистил глотку. — Это было не один раз. Несколько раз… где-то… в общем, много, — стал запинаться я. Китнисс только страдальчески пискнула где-то возле мое груди — от страха ли забеременеть или от смущения, что мы так откровенно обсуждаем подобные вещи с Доктором Аврелием. Тот же как будто боролся с собой. Он что, смеется над нами? - О, молодость, молодость… В общем, это может немного увеличить шансы, но в принципе есть только некая статистическая вероятность зачатия, и я не очень-то беспокоюсь по этому поводу. Если вам от этого станет легче, я договорюсь о том, чтобы вас приняла Доктор Агулар, ваш новый местных терапевт. Она была полевым хирургом во время войны, а до этого работала в Тринадцатом. Вы сами убедитесь, насколько она компетентна. Вас устроит встретиться с ней завтра вечером? Китнисс кивнула с отсутствующим видом. - Да, хорошо, — сказал я. - Ну, вот и славно. А возьму результаты напрямую у Доктора Агулар, но если вам что-то понадобиться обсудить со мной до нашей следующей нашей плановой встречи, не стесняйтесь, пожалуйста, и сразу звоните мне. После этого в трубке раздались короткие гудки, и мы снова остались с Китнисс наедине. __________________ * Название главы совпадает с названием нашумевшего голливудского фильма 1998 года (и книги, по которому он снят) http://baskino.club/films/dramy/4093-kuda-privodyat-mechty.html. Однако традиционный перевод названия на русский язык игнорирует то обстоятельство, что фраза «What dreams may come» — это цитата из знаменитого монолога Гамлета «Быть или не быть…»; более правильным и соответствующим смыслу фильма переводом его названия было бы использование этой фразы в переводе Бориса Пастернака — «Какие сны в том смертном сне приснятся…» (или следующей за ней фразы «Когда покров земного чувства снят»). ** перевод текста песни «Прах к праху» Софии Ушерович. Полный текст доступен на: http://www.amalgama-lab.com/songs/c/civil_wars/dust_to_dust.html