Ты не имеешь права спрашивать, как я себя чувствую, Ты не имеешь права говорить со мной таким добрым тоном, Мы не можем продолжать это впредь в том же духе, Ведь мы теперь далеки и живем отдельными друг от друга жизнями. из песни Separate Lives Фила Коллинза
Я тщательно изучила свои шею и грудь, проследив цепочку засосов, которые оставил на мне Пит, разглядев следы от его пальцев на бедрах и покраснения там, где сам он бешено врезался в меня. Скосив глаза я углядела синяки и на ягодицах. Сердце так и скакало в груди, я балансировала на грани изумленного ступора и паники. Кровоподтеки на теле мне было видеть не впервой. Но меня ставило в тупик поведение Пита, и я не могла найти объяснений тому, что случилось. Тряхнув головой, я набрала в грудь побольше воздуха и вернулась в спальню, где преспокойно похрапывал Пит. Я все еще была измотана и жаждала поспать еще хотя б часок, но вихрь путаных мыслей в голове все равно не дал бы мне забыться. И я пошла в ванную на первом этаже, выкрутила там краны, стараясь не смотреть на себя в зеркало. Однако, когда я опустилась в набранную воду и стала мыться, на ощупь кожа была нежной, саднила лишь местами. Я думала о том, чтобы позвонить Джоанне, рассказать как было дело и спросить — насколько это все нормально, но тут же отбросила эту мысль, смущенная перспективой делиться подобными вещами с посторонними. И мне не нужно было чужое мнение о том, что я и сама уже начинала понимать. Все это было не нормально, и не могло считаться нормальным ни при каком раскладе. В лучшем случая я позволила себя отыметь охморенной версии Пита. В худшем — все это было частью самого Пита, его гибридной версией, которой он, осознанно или нет, дал над собой полную власть, и она объединяла в себе все то, чем Пит не являлся: ревность, чувство собственности, жестокость и желание унизить. Нужно было еще как следует обдумать и выяснить, отчего вместо того, чтобы напугать меня, встреча с этим Питом до чертиков меня возбудила, как будто его злобная версия потакала и моим темным желаниям. И осознание это пробудило то слишком хорошо знакомое чувство ненависти к себе, которое мне сейчас испытывать вовсе бы не хотелось. Во всяком случае, я могла его остановить, сбить с него это упоение своей властью, но мне тогда казалось, что все у меня под контролем до такой степени, что я и думать забыла о страхе за свое благополучие. И я не могла никак проверить — не был ли контроль лишь ужасной иллюзией, которая заслонила от рациональной части моего сознания то, что я сразу должна была распознать. В этот момент поддерживать для себя миф о том, что Пит все еще является собой, что он цел и невредим, было для меня важнее собственной жизни, и по этой же причине я не замечала поначалу его приступов, когда он только вернулся в Двенадцатый. Мое сознание было затуманено любовью, потребностью в нем, страхом потери, и оттого я не могла разобрать что же на самом деле происходит.***
Мне не хотелось, чтобы Пит узнал о синяках. Я припомнила еще один случай несколько месяцев назад, когда во время приступа он швырнул меня на пол и разбил мне лицо. Стоило ему увидеть следы того, что он наделал, и он отправился паковать вещи, собираясь от меня уйти. Он бы и впрямь съехал на квартиру над булочной, не приключись у меня из-за этого нервный срыв. И я была не готова пережить еще один подобный инцидент после того, что тогда пережила. Скрыть синяки на шее я решила, застегнувшись до самого горла, хотя в натопленной пекарне от этого было душновато. В лихорадочном темпе дня я вскоре забыла, что мне нужно что-то скрывать, и это было даже забавно, потому что меня саму больше всего беспокоила отнюдь не шея и даже не грудь. Когда мы сели ужинать, оказалось, что сидеть-то мне как раз больнее всего. И я всячески старалась незаметно облегчить свои страдания, то и делом вскакивая с места под тем или иным предлогом. Но когда пришла пора смотреть телевизор, я так и ерзала на месте. Пит, как всегда наблюдательный, потянулся, чтобы сжать мое бедро, и его большая ладонь коснулась как раз больного места, пострадавшего минувшей ночью. Не готовая к такому, я так и подскочила на месте и не смогла сдержать короткого болезненного вздоха. — Ты в порядке? — спросил он. — Да, я просто стукнулась там, куда ты сейчас дотронулся, — солгала я, и он мне поверил. Но то, как я елозила на месте, не укрылось от его внимания, и когда он снова ко мне повернулся, взгляд его был уже пристальным и изучающим. И потом его лицо вдруг застыло, как будто он что-то для себя понял. — Пойдем со мной наверх, — поднявшись с места, он взял меня за руку. Мне ничего не оставалось, как только последовать за ним. Когда мы оказались в спальне, он стал расстегивать мою блузку. Я пыталась протестовать и обмахиваться, но он взял обе мои руки и стал их целовать. — Китнисс, — прошептал он, лицо его исказилось отчаянием. Как я могла устоять? И я позволила ему себя раздеть. Его глаза округлились, когда он увидел дорожку из укусов и засосов на моей коже. Он скользнул по ним взглядом, расстегивая ремень на моих брюках, и я вздрогнула, когда они соскользнули вниз. Отступив назад, он обозрел мое туловище, обошел меня по кругу, разглядывая мои бедра, следы укусов и синяки. И выражение боли на его лице меня просто уничтожило. — Пит, это ничего… — начала я, но он посмотрел на меня таким горьким и решительным взглядом, что я умолкла. — Нет, Китнисс, отнюдь! Я не помню, как я это сделал, — сказал он, запуская обе руки себе в волосы. — Ты не помнишь прошлую ночь? — спросила я, запахивая блузку. — Когда я попросила тебя остановиться, ты взял себя в руки, снова стал собой. Он нежно придерживал меня за плечи, но в его расширившихся глазах плескалась паника. — Мы больше не можем играть в эти игры. Со мной что-то не так. Клянусь, я не помню, как делал это с тобой, — у меня из легких от этих слов вышел весь воздух без остатка. — Только смутный образ, как будто все было во сне, что мы были вместе, и это было невероятно, как всегда, но не это, — и он замкнулся, потерялся в своих воспоминаниях. Вот тут-то я испугалась. — Ты не помнишь, как разбудил меня? Как целовал меня? — мне хотелось еще спросить, помнит ли он наш необузданный секс, но этот вопрос так и повис в воздухе. - Нет. Не помню, — его руки бессильно упали, как будто он сдался. — Первое, что я помню из сегодняшнего утра, что я звонил Доктору Аврелию, как и собирался с самого начала. Я задрожала от мысли, что настоящий Пит, его сознание, вовсе и не присутствовали сегодня ночью в нашей постели, и целый выводок грязных мыслей принялся от этого роиться у меня в мозгу. Его состояние ухудшилось, а я даже не смогла этого распознать, когда мы были вместе. Вместо этого я снова просчиталась, дала пищу пламени, которое, как я думала под контролем, тогда как оно могло запросто спалить нас обоих дотла. Из глубокой задумчивости меня вырвал скрип распахнувшейся створки шкафа. И мне вдруг вспомнился тот день, когда он уже чуть было не ушел от меня, и на меня снова накатила безумная паника. Я ринулась его остановить, но чуть не упала, споткнувшись о свои спущенные на бедра штаны. Подтянув их, я тут же бросилась к Питу, который забрал с полки стопку своих пижам. — Куда ты собрался? — спросила я, мой голос задрожал. — В гостевую комнату. И я хочу, чтобы ты заперла эту дверь, слышишь? Я больше не дам ему шансов, — сказал он, направляясь к выходу из спальни. — Ты снова все преувеличиваешь! Пожалуйста, ты же знаешь, я не могу спать без тебя, — захныкала я, еще больше себя ненавидя оттого, что не могу скрыть то, как сильно я в нем нуждаюсь. Он притянул меня к себе и обнял. — Нам нужно поступить в данном случае зрело. Я не хочу проснуться рядом с твоим трупом. — я так и подскочила, представив это себе, и он обхватил меня еще сильнее, а потом посмотрел на меня сверху-вниз. — Я тоже не хочу расставаться с тобой ни на секунду. Я уже говорил тебе — даже если я самый паршивый для тебя вариант, я все равно не могу заставить себя держаться подальше, — он глубоко вздохнул, как будто боролся сам с собой. — Но я болен и нужно дождаться, пока мне полегчает. Только сегодня, пока я не поговорю с Доктором Аврелием, — он поцеловал меня в макушку. — Пожалуйста, не усложняй мою и без того нелегкую задачу. Мне и так нелегко, почти что невозможно это сделать. — Разве у меня нет права голоса? — спросила я, уже зная, что он ответит. — Не в этот раз, — сказал он и погладил меня по щеке, прежде чем отпустить. — Запрись и не открывай на при каких обстоятельствах! — сказал он безапелляционно, прежде чем закрыть за собой дверь. Минуту я так и стояла в растерянности, тупо пялясь на закрытую дверь, как будто она могла выдать мне дополнительные инструкции что мне делать дальше. Но в конце концов я пошла и помылась, натянула ночную рубашку и легла, как делала это каждый вечер, и даже заснула, и мне приснилось как некое существо с лицом Пита рвало меня на части, пока от меня совсем ничего не осталось.***
Когда я открыла глаза, я изумилась, поняв, что в окно уже во всю льется утренний свет. Но вокруг стояла тишина, все было таким мирным. Я резко села и инстинктивно потянулась к другой стороне кровати, но Пита там, само собой, не оказалось. Взглянув на циферблат будильника, я поняла, что уже позднее утро. И первое, о чем не подумалось — мы опоздали с открытием пекарни. Вскочив с кровати, я тут же оделась, вихрем слетела вниз по лестнице, но сразу притормозила, завидев Пита, сидевшего на стуле за кухонным столом, погруженного в чтение газеты и прихлебывающего свой чай. — Пекарня? — спросила я, задыхаясь. — Астер открыл ее сегодня вместо меня и позвал кузена, чтобы тот помог развозить заказы по домам. У нас сегодня частичный выходной, — сказал он, оторвавшись от чтения и опуская газету. Я подошла к нему, и он обвил меня руками, — Это было важнее. — Ты уже звонил Доктору Аврелию? — спросила я. Он кивнул где-то в районе моего живота. — И что он сказал? — меня не терпелось услышать ответ. — Много всего. Или, по крайней мере, я много чего сказал. Присядь, — он принес мне чашку и налил в нее чаю. — Нам будет полезно какое-то время поспать отдельно друг от друга. — он теребил ложку, которая лежала рядом с его чашкой чаю, нервно елозя ею по столу. — Я совершенно иррациональным образом переживаю из-за Гейла с тех самых пор, как услышал, что он приедет, — я хотела его перебить, но он жестом меня остановил. — Когда я говорю «иррациональным образом», я имею ввиду «потому-что-Капитолий-промыл-мне мозги». То есть у меня и правда нет реальных оснований испытывать то, что я испытываю, кроме воздействия яда ос-убийц и моих очень давних метаний. И мне очень жаль. — Знаю, все нормально, — поспешила я его заверить, тихонько пристраиваясь у него на коленях. Мои бедра уже саднило далеко не так чувствительно, как накануне. — Нет, все еще нет, Китнисс. Я все еще опасен. Становится только хуже, когда я стараюсь подавить в себе переживания, они выливаются в такие вот недоприступы, и ты в итоге пожала их плоды. Я очень старался не беспокоить тебя своими сомнениями, — Пит потряс головой, и его уже слишком длинные светлые волосы упали на лоб. — И он предложил пока просто выждать и понаблюдать, будут ли улучшения, прежде чем еще что-либо предпринять в плане лечения. Я кивнула, просто наслаждаясь его близостью. После одинокой, беспокойной ночи было таким облегчением снова ощутить его рядом. — Я все еще считаю, что мы не должны спать отдельно, — проворчала я. — Да, это отстой, вот уж точно, — сказал он. — Но это временно, вот увидишь. И я очень надеялась, что для нашего общего блага он окажется прав.***
Весна в этом году не спешила вступать в свои права, что было отнюдь не на руку новому правительству, которое все еще не могло обогреть в зимний холод всех страждущих в большой измученной войной стране. Скорый визит Гейла заставлял меня взглянуть на окружающий мир шире, улавливать то, что носилось в воздухе и намного больше думать о том, что в Панеме все еще продолжаются политические споры, интриги, борьба за власть, и об этом даже говорят по телевизору. Учитывая, что капитолийцы в принципе не были склонны вникать во что-либо глубоко, это уж само по себе было прогрессом. Я даже видела как молодые журналисты проводят в эфире панельную дискуссию, своего рода дебаты, обсуждая, как же общество в свое время допустило полнейшую вседозволенность власти, в результате которой появились Голодные Игры. Но большинство средств массовой информации не особенно много освещало подобные вопросы. Ясно ведь, что нынешнее поколение взрослых – тех, кто большую часть жизни прожил при Играх, смотрел и поощрял — не стремилось бесконечно посыпать голову пеплом и брать на себя вину за все зверства, что творилось в последние три четверти века. Хотя им бы и следовало это сделать. В жизнь проводили стоящие планы по обеспечению равного представительства всех Дистриктов в новообразованной нижней палате парламента. Кроме нее был еще и Сенат и избранный Президент, срок правления которого теперь был ограничен. Это-то и было самым невероятным — выбирать каждые четыре года нового Президента, после того, как прежний правил нами бессменно много-много лет, когда многих из нас еще и на свете не было. Настоящий переворот в сознании. Мы пока только начали притираться, привыкать к подобным вещам. Все это казалось мне очень странным. Когда по вечерам мы с Питом сидели и смотрели новости по телевизору, все это порой ужасно обескураживало. По иронии судьбы, хотя некоторые идеи подобного государственного устройства в свое время исходили от Хеймитча, использовать его преимущества и заработать при этом «политические очки» смогла лишь Эффи. Она умудрилась провести некие консультации с офисом мэра, и предложила свою помощь в поддержании оставшихся у нее в Капитолии связей на пользу Дистрикта Двенадцать. За время, проведенное ею с мэром, она многое узнала о том, что именно сейчас происходит в Капитолии. Сам же мэр решил будущей осенью баллотироваться от Дистрикта в федеральный парламент. Стабильные времена в стране пока так и не наступили, и когда я больше не могла выносить всего этого, я просто выключала телевизор и игнорировала все напрочь. Пит с Эффи могут подолгу с пеной у рта спорили на подобные темы, я же по возможности уклонялась от этих разговоров.***
На этой же неделе мы схлестнулись с Хеймитчем — он достал меня тем, что вечно крутился под ногами и теперь ошивался у витрины, на которой я только что любовно разложила печенья и пирожные, приводя ее в полный хаос. — Я только-только с ней закончила, — гаркнула я на него. — В курсе, — сказал он невозмутимо, цапнув одной рукой кусок песочного торта, другой — маленький кекс. — Просто пытаюсь вам помочь, и на этом подносе всего было явно многовато. — он свернул своей лапищей еще и рядок сахарных печений и издал удовлетворенный вздох, впившись зубами в кусок торта с подчеркнуто блаженным выражением. — Вот так-то лучше. Я неприветливо толкнула его плечом, приходя мимо. — Отчего тебе не посидеть за столом как простому посетителю? — Он — не простой посетитель, — вставил свое слово Пит, появившийся из задней комнаты — у руках он держал швабру, явно намереваясь прибрать за нашим ментором. — Простые посетители вообще-то платят. Хеймитч театрально воздел руки к небу, не выпуская свою сладкую добычу. — Зато вы можете наслаждаться моим несравненным обществом. Пит затряс головой в беззвучном хохоте, я закатила глаза. В этот момент колокольчик над входом в булочную звякнул. — Мои дорогие голубки! — пискнула Эффи, входя, и инстинктивно сморщила носик, завидев Хеймитча, который уже уплетал тот самый кекс. Под мышкой у нее был очень внушительного вида кожаный блокнот, официальный. — Эффи, — пробормотала я, смахивая крошки, которые Хеймитч оставил на прилавке. — О, милая, — воскликнула она с невероятной теплотой, заглядывая мне в лицо. — Нам с тобой нужно поговорить об этих темных кругах под глазами. Дома у меня есть замечательный огуречный крем. Думаю, нам обеим не помешает заняться своим лицом! — все это было сказано тем певучим голосом, каким умела говорить одна лишь Эффи. Вообще-то, она была права: я уже несколько ночей не смыкала глаз — стоило мне задремать, как приключались кошмары, и спасения от них без Пита я не находила. Так что в какой-то момент я просто сдавалась и вставала с постели. Теперь я уже еле держалась на ногах, и все, что мне было нужно — прикорнуть хоть ненадолго. Не дождавшись от меня ответа, Эффи продолжала в том же духе: — Завтра утром к нам прибывают важные гости из правительства, и мне поручено руководством Дистрикта достойно организовать их пребывание здесь, — объявила она. Хеймитч скользнул по ней глазами и пробормотал, не скрывая убийственной иронии: — Интересно, за какие же это заслуги тебя так ценит, гм, руководство Дистрикта? Эффи смерила его долгим холодным взглядом и отвернулась, как будто бы его тут и не было, и продолжила: — Как я уже сказала, Министр обороны — твой собственный кузен — приедет сюда в рамках тура по Дистриктам. Это будет очень волнительно! — мне хотелось усмехнуться, когда она назвала Гейла моим кузеном, но сдержалась, чтобы не показаться невежливой. — Будут репортеры? — спросил Пит из-за моей спины — он как раз вернулся после того, как очистил совок. — Ну, как положено, журналистский пул, пара телекамер, все как обычно. Ничего выдающегося то есть, он же не Президент Пэйлор, но он родом из этого Дистрикта, и вообще-то знаменитость, так что куда же без этого. Он побывает в городе, в Шлаке и в новом Медицинском Центре. Ждем его прибытия рано утром. — она обозрела пекарню, задержав взгляд на Хеймитче, на небольших картинах, которые недавно развесил Пит, застеленных скатертью столиках, многолетниках в горшках и кивнула в такт своим мыслям. – Да, то, что нужно! — прощебетала она. — Рада, что мы успешно прошли твою инспекцию, — саркастически выпалила я. Я слишком устала и слишком сильно нервничала, чтобы удержаться и не вставить шпильку. Пит нахмурил брови и стрельнул в меня глазами. — Манеры, юная леди! — увещевала меня Эффи. — А теперь мне пора отправляться и по другим объектам. Когда она уже шла на выход, Хеймитч выкрикнул ей вслед. — И что это ты больше не советуешь им завтра держать лицо и не забывать улыбаться? — он изобразил ее тоненький пронзительный голосок. Эффи снизошла до того, чтобы взглянуть на Хеймитча. — Честно говоря, дорогой варвар, они заслужили право побыть собой, такими, какие есть. Тебе же стоило бы как следует над собой поработать. Счастливо! — и она помахала нам ручкой, удаляясь. — Надо же! — выдавил Хеймитч досадливо, отряхиваясь и тоже собираясь нас покинуть. — Спасибо за перекус! Я бы с удовольствием остался аж до завтрашнего шоу, но мне тогда бы пришлось бодрствовать с утра, а этого я не выношу. И по любому у меня завтра встреча я этой ведьмой-врачихой, и мне еще пригодится мой безграничный запас терпения, — «ведьмой- врачихой» он окрестил Доктора Агулар, которая настаивала на его регулярных визитах в связи с его нездоровым пристрастием к выпивке. Пит покачал головой ему вслед, а потом обнял меня за плечи и притянул к себе. — Насчет завтра — доктор Аврелий настаивает, чтобы я предпринял конкретные меры для нормализации нашей ситуации. Так что если тебе нужно поговорить с Гейлом — не думай, что тебе нельзя этого делать, ладно? Вам нужно разрешить кое-какие вещи, и я не смею в это вмешиваться. Я подняла глаза на Пита и напряжение, которое сковало меня с момента, как Эффи сделала свое объявление, немного отпустило. Я толком и не понимала, как сильно напрягаюсь, пока он не сказал мне то, что он сказал. Меня затопила теплая волна благодарности и облегчения, и я, обвив шею Пита, его поцеловала. Голубые глаза блеснули, и мне стало уже совсем легко. — Соскучился по тебе, — пожаловался он и обрушил дождь поцелуев на мою шею, прямо туда, где были синяки. — Уже четыре ночи, — прошептала я, чувствуя волнительный трепет внизу живота. — Слишком долго, — сказал он, целуя меня, и его рот был таким болезненно мягким и теплым, что мне даже захотелось плакать от этого ощущения. Я так соскучилась по его нежности, по его ласкам, и, хотя прошло всего несколько дней, мне казалось, минул уже месяц. Жадно отвечая на его поцелуй, я даже не думала, что нас могут увидеть сквозь витрину, что кто-то может неожиданно войти и прервать нас. Пит, будто прочитав мои мысли, сделал шаг к двери булочной и запер ее и перевернул табличку. Сняв с себя фартук, он подхватил меня на руки и понес через кухню наверх, остановившись лишь, чтобы выключить огонь в печи. Мы целовались, пока он меня нес, и я сама не заметила, как мы оказались наверху, в спальне. Мы посрывали друг с друга одежду, не обращая внимания ни на кусочки налипшего к ней теста, ни на белые пятна муки, ни на то, что пальцы оставались липкими от цветной глазури и сахарной обсыпки. Безумие этой недели отлетало как хлебные крошки, налипшие к нашей одежде, которая теперь валялась на полу. Пит резко отпрянул, вновь увидев теперь уже поблекшие синяки, но я не выпустила его из своих объятий, вцепилась в него крепче. И на сей раз он не стал отстраняться. Его челюсть заметно напряглась, но он все же отвечал на мои поцелуи, скользя руками по моей коже, и все мои чувства пробудились, чтобы сосредоточиться на нем, я уже дрожала от невероятного желания. Когда он прижался ко мне, моя обильная влага смочила его тугой член, и он застонал, не отрываясь от моего рта. Чувствуя его нетерпение, я промурлыкала ему на ухо: «Обойдемся без прелюдии. На этот раз.» Он с облегчением кивнул и тут же погрузился в меня. И я радостно приветствовала в себе его желанную тяжесть. Это было все равно как снова начать дышать, мне казалось, я вот-вот вспыхну, и подожгу все вокруг. Мне был хорошо известны многие вещи: как выживать, как гибнут люди, как подступает безумие, но знала также — что это такое — чувствовать любимые руки на своей коже, испытывать отчаянную жажду с ним соединиться, пусть и ненадолго, быть с ним вместе, чтобы никто вас не прерывал… Во в мне вспыхнули невероятные благодарность и радость оттого, что мы одержали еще одну пусть маленькую, но нелегкую победу: мы побеждали в этой битве всякий раз, как Пит меня касался. Держась за него, я ощущала его нежные толчки. Пока что зверь внутри него успокоился, и, когда мы взорвались с ним в унисон, я ощущала, что принимаю его всего, без остатка, даже его темные стороны, и хотя вдали маячила тревожная тень, сейчас в моей душе царили только лишь мир и покой.***
Когда мы оба задремали в нашей квартирке, это было вообще-то ненарочно — просто сказалась череда бессонных ночей. Нас как будто разом отключили, и я, как мне казалось, довольно скоро снова открыла глаза. Было темно. Пит натянул на нас одеяло, и я лежала на сгибе его локтя, чувствуя щекой его ровное, глубокое дыхание. Мне было тепло и уютно в этой ночи. Мы нарушали свое недавно установленное правило, но сейчас ни мне, ни, очевидно, ему, не было до этого дела. Я чувствовала себя в безопасности сейчас с ним, и позволила себе снова нырнуть в сон, усилием воли оттолкнув от себя мысли о грядущем завтра визите Гейла.***
Этого впервые входящего в нашу пекарню в сопровождении целой свиты человека я будто бы никогда прежде и не видела. И при этом не могла его не узнать. Он был все так же красив, высок и внушителен, все тот же Гейл Хоторн. И не утратил безупречной физической формы и выправки, отшлифованной тренировками в Дистрикте Тринадцать. Темные густые волосы модно подстрижены. Простой строгий костюм никакой капитолийской пышности — простой и сдержанный покрой, темно-серая плотная ткань. Пристальный серый взгляд завораживал, и я на миг почувствовала тот эффект, который, верно, производили на людей и мои точно такие же серые глаза и моя внешность — ведь мы же были с ним действительно так похожи. Гейл выглядел здоровым, полным сил, и это отчего-то наполняло меня противоречивыми, от печали до радости, чувствами, главным их которых все же было удовлетворение. Рядом с высоким гостем шел мэр Гринфилд, и его долговязая фигура лишь подчеркивали сдержанную элегантность Гейла. Сразу становилось ясно, что наш мэр — не вояка, а книжный червь, хотя и не теряется, когда надо. Мэр от всей души потряс руку Пита, и они завели светскую беседу. — Как поживает Уэсли? — спросил Пит. — Он тут как-то заходил сюда с друзьями из школы. — Он тут простудился, весь вечер проскакал с мальчишками по снегу. Но ничего страшного вообще-то, — ответил мэр, и они продолжили дружелюбно общаться в том же духе. Стоя за прилавком, я смотрела на своего некогда лучшего друга и чувствовала, как первый всплеск эмоций от узнавания гаснет. Гейл поднял руку перед репортерами и помотал головой. — Никаких снимков, — сказал он тихо, но твердо. Те разочарованно загудели, но он не отрываясь смотрел лишь на меня. — Только если ты разрешишь. — Полагаю, немного можно, — выдавила я. Пит уже был рядом и жал руку Гейлу, и, к моему вящему удивлению, не только не нервничал, но и демонстрировал безупречные манеры, и даже предложил провести короткий осмотр пекарни. Я тихо пошла за ними и слушала, как Пит говорит о ее устройстве, выражает благодарность Дистрикту и Капитолию за то, как быстро нам помогли здесь все отстроить. Это была одна из самых странных сцен в моей жизни, какую мне доводилось видеть. Все происходило невероятно чинно. Я все никак не могла разобраться в том, что я чувствую, наблюдая за Гейлом и Питом, за которыми трусил мэр. И все пыталась осмыслить тот факт, что мой жених показывает нашу пекарню моему прежнему лучшему другу, которому я когда-то вверила благополучие моей семьи, который вызвался спасать своего соперника, и чья изобретательность погубила самого дорогого мне тогда человека. Мне хотелось бы вовсе ничего не чувствовать, или если и чувствовать что-то — лишь праведное негодование. Но вместо этого мной завладела печаль столь глубокая, что она чуть не стерла меня в порошок. Лишь взглянув на то, как Пит уходит, чтобы показать гостям кухню — свое маленькое убежище — я ощутила, что агония отступает. Почти все время, пока длился этот визит, я не сводила с Пита глаз, беспокоясь о его реакции, сосредоточившись на нем до такой степени, отбрасывая прочь свои переживания. Сейчас мне нужно было думать не о себе. В противном случае меня бы скрутило от разрывающих меня противоречий. У меня даже голова закружилась и я еле-еле удержалась от того, чтобы не сбежать наверх и спрятаться в шкафу. Когда я все-таки пришла в себя, то обнаружила, что вместе с Питом и Гейлом позирую у нашей вывески - той, которая отыскалась на развалинах прежней пекарни и теперь была выставлена в булочной в специальной витрине. Потом было еще несколько фото на фоне нашей выпечки и все куда-то отступили. Пит завязал беседу с кем-то из журналистов и мэром, предоставив нас с Гейлом самим себе. — Славное место, — сказал он от всей души. — гораздо лучше, чем прежняя пекарня. - Да, пожалуй, — сказала я, неожиданно смутившись. Неловкость, которая царила между нами, была настолько ощутима, что мы едва могли разговаривать. Это наверняка его сильно разочаровывало, но мне и правда было нечего сказать. - Эй, как там сейчас в лесу? — спросил он и в его голосе прозвучала неподдельная тоска. — Холодно. Ну, знаешь, снег и лед. Дичи немного, но я умудрялась добывать белок, индеек, даже оленя, — я изо всех сил старалась скрыть дрожь в голосе. — А я уже целую вечность не охотился, — ответил он. И, когда я промолчала, добавил. — Завтра утром у меня есть зазор в расписании. Как думаешь, ты сможешь пойти со мной туда? — он кивнул кучке людей, которые пришли с ним. Один из этих сопровождающих, коротко стриженый тип, давал недвусмысленные сигналы, что пора бы уже идти. — Ассистент? — пробормотала я так, что Гейл рассмеялся. - Ага, они даже в туалет меня пускают по часам, — он повернулся ко мне и я остро почувствовала на себе его взгляд, его физическое присутствие. Я испытала удушье и захотела поскорее ускользнуть из его поля видимости – он, как мне казалось, и так уже заглянул слишком глубоко мне в душу. — Завтра утром, как обычно, на нашем месте? — настаивал он. Я коротко кивнула. — Ладно. Думаешь, сможешь теперь встать так рано? — я пыталась шутить, но вышло слишком резко. — Да, старые привычки не умирают, — сказал он и вновь так на меня посмотрел, как будто пытался всю без остатка вобрать в себя этим взглядом. Теперь, когда я привыкла, что на меня смотрит так только Пит, мне стало от этого очень не по себе. Сделав вид, что мне нужно поправить стул, я отступила назад, отвоевав себе то личное пространство, в котором так нуждалась. В тот же миг Пит оказался рядом и обхватил рукой за плечи. Это был спонтанный и нежный жест, а вовсе не демонстрация права собственности, и я была благодарна ему за то. что он понимает меня без слов. Я вся была как натянутая струна, но от его прикосновения напряжение меня стало постепенно отпускать. — Спасибо, что все нам показал. Ты очень многое вложил в это место, — произнес Гейл после секундного замешательства, отведя взгляд от моего плеча, на котором лежала рука Пита. — Мы оба постарались, — ответил Пит. — Китнисс потрудилась тут едва ли не больше, чем я сам, — в его голове сквозила неподдельная гордость. И тут нашу беседу прервал помощник Гейла, который объявил, что если господни министр еще немного здесь задержится, все его расписание пойдет насмарку. Вымученная улыбка, которой этот деятель наградил меня и Пита, напомнила мне ту, что некогда являла Эффи, когда особенно беспокоилась о том, успеем ли мы на следующую встречу. И я подумала, что работа у него, верно, не из легких. — Мой ассистент доставит вам то, что просила передать твоя мать. Увидимся завтра! — сказал мне Гейл, и пожимая руку Пита, все еще не отрывал от меня взгляда. И вскоре его стремительно вынесло из пекарни вместе со всеми сопровождающими — он исчез так же внезапно, как и появился. — Завтра? — переспросил Пит, внимательно глядя на меня. — Он попросил меня с ним поохотиться. По старой памяти. И чтобы поговорить, — сказала я задумчиво. Пит лишь кивнул. — Хорошо. Вам это, видно, необходимо, — сказал он, рассеянно вытирая и без того чистейший прилавок. Я подошла к нему и обняла за пояс. — Спасибо, что стараешься проявить понимание. Знаю, это нелегко. — Не труднее, чем все остальное. Со мной правда все хорошо, — сказал он, и наш разговор прервался, как только колокольчик возвестил о приходе следующего покупателя.***
В это морозное утро солнце, будто потешаясь надо мной, светило вовсю, сверкая на безоблачном небе, как бриллиант. Оно вставало над нашим миром в полнейшей безмятежности, светя, но не грея, и не заботясь о хаосе маленьких жизни, на который падали его лучи. Пита уже не было дома, когда я встала. Его смена в пекарне начиналась засветло и он всегда старался вовремя вырубить будильник, пока тот не поднял с постели и меня. Нынче же меня терзало чувство вины оттого, что ему придется работать в одиночестве, пока я буду пропадать в лесу. Когда я пришла на наше место на окраине леса, Гейл уже ждал меня, одетый повседневно, однако же не так, как одевались в Двенадцатом. На нем были военные брюки-карго и куртка-укладка в том же стиле, с множеством карманов. На кожаном ремне — колчан с черными стрелами. В руках — впечатляющий, внушительных размеров лук, новый, сияющий, и близко не похожий на те самодельные луки, с которыми прежде мы охотились, и на тот, что я и теперь держала в руках. Он выглядел скорее не как охотник, а как боец. И я машинально погладила мягкую кожу старой, потертой отцовской куртки, прикосновение к ней успокаивало. Подойдя ближе, я остановилась посмотреть на него, пышущего здоровьем, одетого с иголочки. Мне вспомнилось, в каких обносках мы ходили в юности, как бы отчаянно боролись с голодом и страхом, и подивилась, как могла наша жизнь так стремительно измениться. — Кис-кис, — сказал он вместо приветствия. На миг я так и застыла от удивления. Совсем не ожидала, что меня опять будут звать этим прозвищем. И оттого, как он произнес его — под покровом леса, на восходе солнца — меня охватил приступ невыносимой ностальгии, а рядом у моих ног уже пузырилось целое озеро страданий, приглашая меня войти в свои темные воды. — Пошли, — только и смогла сказать ему я. Я никогда не умела как следует обращаться со словами, и не особа разговорчива — ни с кем, за исключением Пита. Он как-то умудрялся подбирать ключи ко всему недосказанному, что было у меня на сердце. Прежде я могла говорить и с Гейлом, или же много часов подряд, храня уютную тишину, бродить с ним беззаботно по нашему лесу. Но теперь он был словно незнакомец, и тишина между нами повисла тяжелая — тень мертвой Прим так и парила между нами. Храня молчание, я шла по лесу и все думала, какие же слова могли бы нарушить этот хруст промерзших веток и шелест палой листвы у нас под ногами. — Сегодня, видно, будет холодно, — сказала я, и густой пар изо рта подтвердил данный факт. - Ага, — только и ответил он, и мы молча пошла дальше. Мы подобрались к выводку диких индеек и, словно никогда и не покидали этих лесов, быстро подстрелили трех из них. Так же молча я привычными жестами свежевала тушки, наметив себе две, одну протянула Гейлу. Но тот лишь рассмеялся и покачал головой. — И куда мне прикажешь её девать, Кис-кис? — сказал он, усмехаясь и отстраняя мою руку со своей долей. — Да, полагаю, ты прав, — пробормотала я и вернулась к своему занятию. И тут же подумала, что индейке очень обрадуются в приютские дети. — Эй! — он потянулся и уже хотел дотронулся до моей сомкнутой на индюшачьей шее руке, но передумал, — А ты отлично выглядишь. Здоровой, — сказала он в итоге и я замерла в ожидании неизбежного разговора. — А ты вроде как удивлен, — произнесла я. — Ну, я помню что с тобой было перед судом. Я, — и он запнулся, что было ему вовсе не свойственно. — Я должен был попытаться с тобой увидеться, — он помолчал. — Но ты явно не жаждала больше меня видеть. — Кажется, я тогда тебе ничего такого не сказала, — напомнила я ему, и слова эхом отдались в моих ушах. — Ты только об одном меня в жизни и просила. Чтобы я позаботился о твоей семье. Что я могла тут сказать? Теперь у меня внутри уже разверзлась сосущая яма, и в ней булькала ядовитая смесь ностальгии, страха, гнева — невероятная пустота и горечь, огромная, такая, что её не описать словами, и она пронзает тебя насквозь. — Нет, не сказала. Но такая уж ты, — его серые глаза пронзали меня таким пристальным взглядом, что мне захотелось заползти под какой-нибудь камень и там укрыться, — Слушай, это так. Я знаю, уже прошел год, но я просто хочу, чтобы ты знала, что тебе не обязательно торчать тут, в Двенадцатом. От имени Президента Пейлор я могу предложить тебе изменить место твоего пребывания. Я наклонила голову в бок, не вполне понимая, о чем-то он. — Изменить? — Поэтому я и хотел с тобой увидеться. Я запросил о возможности для тебя перебраться в другой Дистрикт — из Двенадцатого в любой другой, по твоему выбору. Департаменту Юстиции все равно, если он знает, где ты находишься, так что тебе не придется оставаться в двенадцатом. Ты можешь переехать в Четвертый, к матери, или… — и он сделал глоток воздуха. — во Второй, со мной и моей семьей, — он болезненно сглотнул, прежде чем продолжить. — там лучшие госпитали, и ты получишь любую необходимую помощь… — Постой, ты пытаешься мне сказать, что хочешь, чтобы я уехала из Двенадцатого? — переспросила я, опешив оттого, что я только что услышала. — Нет, я не хочу тебя ни к чему принуждать. Хочу, чтобы ты просто была счастлива. Я… — и тут Гейл прикрыл глаза, чтобы взять себя в руки. — Я вовсе не сожалею о том, что было на войне — мы должны были сделать все возможное, чтобы Капитолий пал. Но я сожалею о том, что не стало Прим. Я сожалею о том, что потерял твою дружбу. И хочу тебе помочь. Я была ошарашена, потрясена и его предложением и чувствами, которое она у меня вызвало. — Гейл, у нас пекарня. Мы так много сил в нее вложили. Не можем мы просто сорваться и её бросить. Тогда всё было зря, — сказала я, и идея покинуть Двенадцатый показалась мне дикой, она никак не вязалась со всем, что я делала до этого. — Но ведь это Питу нужна была пекарня, а не тебе. Прежде ты не грезила о том, чтобы открыть свой магазинчик. Меня захлестнула волна раздражения. — Откуда тебе знать о моих мечтах? Где ты вообще был весь последний год, и с чего решил, что знаешь — какая я теперь? — Ух ты, не могла ты до такой степени перемениться! — воскликнул он с недоверием. — Не может быть, чтобы ты мечтала печь булочки с начинкой и глазировать торты! И тебе не нужно оставаться здесь, если тебе не хочется! — Гейл нервно запустил руку себе в волосы. — Тебе просто следует знать, что у тебя есть и другие варианты, вот и все. — Ты хочешь сказать, другие варианты кроме Двенадцатого, пекарни и Пита? В этом на самом деле дело? — спросила я. Гейл поднял глаза в небо и покачал головой. — Нет, не в этом. Пит ведь излечился от охмора. И тебе не стоит оставаться ни с ним, ни с кем-либо ещё из жалости. — С чего ты это взял? Я с Питом вовсе не из жалости! — я уже орала. — Я люблю его. Мы друг о друге заботимся, — последние слова я произнесла с трудом, как будто меня заставляли приоткрыть завесу над чем-то слишком личным, тем, что мне хотелось бы скрыть от чужих глаз. — С чего это я вообще должна искать альтернативу своей жизни здесь? И уж совершенно точно я не собираюсь искать замену Питу! Так ты за этим сюда явился? Чтобы смешать с грязью меня и всё, что я сделала после того, как кончилась война? Если для этого — ты мог не беспокоиться! И я потопала в сторону Деревни Победителей, ярость пружинила в каждом моем шаге. Мня поразила наглость Гейла и то, что он посмел мне намекать, что я должна хотеть чего-то большего, чем-то, что у меня уже было. Я слышала, как он стремительно меня нагоняет, и вот он уже стоял передо мной, загородив мне путь. — Что?! — выплюнула я в гневе. — Ладно, наш разговор зашел не в ту степь — не туда, куда предполагалось. Прости меня. Я вовсе не хотел, чтобы ты такое обо мне подумала. Просто хотел дать тебе знать, что если ты когда-нибудь захочешь перемен, я смогу сделать так, чтобы они с тобой произошли. Ты можешь делать что захочешь, отправиться куда захочешь. Тебе не обязательно пускать здесь корни***. Я стояла с каменным лицом и пристально на него глядела. — Черт побери, Китнисс! Я просто хочу сделать что-то, чтобы ты не кляла меня так за все, что я продолбал. Твоей матери хотелось бы, чтобы ты была рядом с ней, в Четвертом! И я точно не прошу, чтобы ты вынашивала моих детей, — мои глаза округлились от изумления. — Просто хочу тебе сказать, что все равно готов быть твоим другом. Ты всегда можешь приехать во Второй и жить в окружении тех, кто готов о тебе заботиться. Если ты уже так живешь, могу с этим только поздравить! — он еще раз набрал в грудь побольше воздуха. — У тебя есть возможность выбирать. Вот и все! Я старалась дышать глубже, чтобы сердце перестало так бешено стучать. Ведь так легко, черт побери, как же легко злиться на него, умышленно превратно понимая его слова. Но глубоко в душе мне было ясно, что на самом деле он мне предлагает. Я понимала, что он пытается для меня сделать, ведь именно это мы делали с ним много лет подряд, в юности. Разве не заботились мы друг о друге еще до того, как Игры, восстание, война и прочие жуткие, черные вещи не вторглись в наши жизни и изменили нас, по большей части отнюдь не к лучшему? Мне захотелось отдать должное его широкому жесту, но потом вдруг у меня перед глазами возникла Прим, ее хрупкое тело, исчезающее в огне… — Спасибо, — прошептала я, стараясь сдержать слезы. — Я понимаю, и, прости, если я слишком резко отреагировала. Он вздохнул и покачал головой. — Хорошо, хотя бы так. - Ага, хотя бы, — я улыбнулась, чувствуя, что теперь впадаю в меланхолию. — Я не готова к тому, что ты мне предлагаешь. То есть дружить. Глядя на тебя, я вижу Прим и не могу… — я осеклась и уставилась в землю. — Принято, — сказал он грустно. Внезапно мне захотелось оказаться дома. В одиночестве. Даже присутствие Пита вряд ли сейчас могло принести мне облегчение. — Но я буду иметь это ввиду, — сказала я тихо. — Я пробуду в городе еще пару дней. Встречи и все такое прочее. Да еще и Гринфилд собрался избираться в Палату Представителей от Двенадцатого. Думаю, я поддержу его кандидатуру. Он мне нравится. Я улыбнулась в ответ на его слова. — Он в самом деле очень порядочный мужик. — Ага, так и есть, насколько мне известно, — он помолчал и вновь на меня взглянул. — У нас все нормально? Я напряженно кивнула. — Да, нормально, — сказала я, но вряд ли кто-то из нас поверил в искренность этих слов. Получив от меня ответ, который на самом деле мало что значил, Гейл развернулся и зашагал обратно в город, должно быть, в свои апартаменты в резиденции мэра. ___________________ *Министр Обороны — В оригинале глава называется «Under-secretary» — букв. «Заместитель Генерального секретаря». В американской системе госуправления подобная должность с 1919 по 1972 гг. означала вторую по значимости позицию в федеральном правительстве, лицо, ответственное за оборону и внутреннюю политику (аналог — наше МВД). Одноименная должность до сих пор сохраняется в правительстве ряда стран, например, Италии и Индии. Об американской истории «замгенсеков» и их разновидностях читайте здесь: https://en.wikipedia.org/wiki/Under_Secretary_of_State ** Separate Lives (Отдельные жизни) — перевод сделан по подстрочнику отсюда: http://lyricstranslate.com/ru/separate-lives-otdelnye-zhizni.html-0#ixzz3qWspIfEB Музыкальное видео: https://www.google.ru/url? sa=t&rct=j&q=&esrc=s&source=web&cd=1&cad=rja&uact=8&ved=0CB4QyCkwAGoVChMIr6imjPD2yAIVKSZyCh2QhQNA&url=https%3A%2 °F%2Fwww.youtube.com%2Fwatch%3Fv%3DvmMinSOWKQk&usg=AFQjCNHN0CM8u4uh0K16Xdke8vGrklDEcg&sig2=kLbunSJCLKvptZAkrixdvw ***Пускать корни — в оригинале to settle — один из самых емких и неоднозначных английских глаголов. Более шестидесяти словарных значений. Имеет тьму вариантов перевода — от «поселяться», «успокаиваться» и «остепеняться» до «приводить в порядок», «давать отстояться», «опускаться ко дну» (выпадать в осадок). То есть Гейл все-таки намекает, что в Двенадцатом Китнисс ничего стоящего не светит.