Столько раз я достучаться до тебя пыталась, Столько раз украдкой плакала одна И всегда невероятно поражалась, Как же глубоко ты ранить мог меня. Я вообще-то не хочу тебя бросать, Ведь я потратила так много времени, Чтобы так вот запросто с тобой порвать Из-за твоих сомнений в буйной голове. из песни We Belong Пат Бенетар*
Предупреждение: Намек на сексуальную агрессию, насилие. Вернувшись с охоты, я чувствовала себя совершенно подавленной и несчастной. Мне хотелось отправиться помогать в пекарню, но я понимала, что в таком состоянии не смогу общаться с посетителями и вообще ни с кем. Мне даже не хотелось раскладывать по полочкам отчего же у меня так погано на душе: причин было почти бесконечное множество. И я жалела, что отправилась охотиться с Гейлом, потому что это мне напомнило о множестве людей и явлений, которых больше в моей жизни не было: о Прим, о матери, о нашей дружбе с Гейлом, о моем здравом рассудке. А если вспомнить, что мы с Питом пребывали в данный момент в подвешенном состоянии, то впору было удавиться — все потеряло смысл. Хотелось заползти под одеяло и не двигаться, но надо было разобраться с тремя тушками диких индюшек — ведь больше всего я ненавидела, когда хорошая еда пропадает зазря. Поэтому я села, чтобы ощипать их и разделать, прежде чем убрать на хранение. И снова подумала о приюте и о том, как много радости доставит детям запеченная в духовке индейка. Стоило вообразить себе перемазанные соусом пальчики, жующие и улыбающиеся рожицы, и настроение чуточку улучшилось. Когда я кончила потрошить добычу, буря эмоций поутихла. Гейл не понимал меня, совсем не понимал, не знал, какая я теперь. Дела с этим обстояли даже хуже, чем во время Революции, когда я сама толком не могла себя понять — меня оправдывало лишь то, что я была настолько подкошена всем мной произошедшим, что наша общая жажда мести тогда сплотила нас. Но когда её не стало, а Прим погибла, последние связующие нас нити оборвались. И после сегодняшнего разговора я была уверена, что нашей прежней душевной близости не суждено возродиться. И это огорчало меня больше всего. Отвлекаясь от своих горестей, я понесла тушку индейки в приют. По дороге, в Шлаке, заметила Сальную Сэй — она брела по медленно оседающему сероватому снегу. — Славная добыча, девочка, — кивнула она на мою набитую до отказа охотничью сумку. — Ага, — только и сказала я, подумав о ее маленькой внучке, Дэйзи, которая могла часами завороженно разглядывать клубок ярких ниток или какую побрякушку. Ясно, что она останется такой вот, «не от мира сего», уже насовсем. Родители девочки погибли под бомбежкой, но Сэй не оставляла ее без присмотра, даже когда ей нужно было ходить еще и за мной, когда я впала в ступор. Она и сейчас еженедельно у нас прибирала, но уже не готовила, как прежде. И я всегда оставляла для нее и ее девочки хлеб и мясо, зная, что никогда толком не смогу отблагодарить за все, что она для меня сделала, за ее заботу в те месяцы черного уныния, терзавшего меня по возвращении в Двенадцатый. — Несешь из дома? — спросила она, когда мы пошли с ней бок о бок. Я кивнула, смущенная тем, что она поняла мои намерения. — Эдна всегда рада тебе, — сказала Сальная Сэй, шагая со мной в ногу. Я вопросительно на нее посмотрела. И с чего я взяла, что мои визиты в приют останутся незамеченными? Шлак был таким тесным мирком, особенно теперь, когда так мало людей в нем осталось, так что все всё и про всех знали. Но мне от этого было очень даже не по себе. — Эдна? — переспросила я, густо покраснев. Я мельком видела нынешнюю заведующую приютом и до войны, но лично с ней знакома не была, хотя смутно припоминала, что ее муж был одни из шахтерских бригадиров. — Миссис Айронвуд. Ну, она была замужем, но ее муж погиб под бомбежкой. Они не завели своих детей, чтобы не посылать их на Жатву. У всех этих женщин нет своих детей — такие вот дела, — я кивнула в знак того, что понимаю, о чем идет речь, тем более, что и сама была согласна с такой вот жизненной позицией. — И как она оказалась во главе приюта? — поинтересовалась я. — Ну, Эдне было очень одиноко в Тринадцатом. Наверное, она пыталась пережить смерть своего мужа, вот и занялась сиротками Двенадцатого, чтобы и они не маялись одни. Самых младших помогла распределить по семьям, — Сальная Сей печально покачала головой. — Но остальных не удалось пристроить. Ну, знаешь, тех, кто постарше, кто болен, их никто не хочет брать к себе. Вот и взялась за них сама. Пит был прав. Так маленькая девочка, дочка погибших торговцев, с переломанными ногами была никому не нужна, а тощие шлаковские сироты — и подавно. — Она хорошая женщина, хотя до восстания даже телефона никогда в глаза не видела. Но, знаешь, она прямо в Капитолий позвонила, чтобы в приют на работу направили несколько шахтерских вдов. А когда пришла за помощью к мэру Гринфилду, тот нашел кое-какие деньги на школу и разместил приют в бывшем шахтоуправлении, раз старое здание сгорело. — Впечатляет, — я произнесла это от души. И что мы будем делать без нынешнего мэра? До меня дошло, что мы ведь все делаем общее дело — пытаемся как-то выкарабкаться из руин после войны. Но кое-кому удавалось при этом являть собой пример благородства и широты души. — Она — хороший, добрый человек, — сказала Сэй с нескрываемым восхищением. — Так же, как и ты, девочка, — и потом замолчала, хотя мы все еще шли рядом, оставив меня наедине с моими мыслями. Вскоре я оказалась у двери приюта. Сальная Сэй решила зайти туда вместе со мной, и я была ей за это благодарна, так как чувствовала себя не в своей тарелке, так много всего узнав для себя о новой приютской заведующей. Сэй даже стучаться не стала, просто открыла дверь и вошла, и я следовала за ней, как на буксире. — Всем здрасьте! — выкрикнула она, оповещая о своем приходе. — Сэй, я в кухне! — отозвался голос откуда-то слева от нас. Мы дошли до конца коридора, и я до моих ушей долетел равномерный стук мяча об асфальт. Выглянув из-за плеча Сэй в окно, я поняла, что дети играют на заднем дворе. И остановилась, чтобы на них посмотреть: мальчишки постарше гоняли мяч по едва подсохшей земле, те, что помладше, держались в стороне: кто-то играл, кто-то бесцельно слонялся вдоль забора. Одна из воспитательниц — теперь я знала, что ее зовут Мэйлб Берч — толкала инвалидное кресло белокурой девочки, а та с любопытством прислушивалась к болтовне двух других девчонок, явно сгорая от желания тоже поучаствовать в беседе. Попав в кухню, мы увидели, что миссис Айронвуд бьется над прочисткой дровяной печи, даже на лбу у нее виднелись темные пятна золы. Она поспешно вытерла руки о фартук. — Представляешь, дымоход засорился, с утра с ней вожусь, — она как будто продолжала прежний разговор. Засор — обычное дело для этих дровяных печей, а с этой, такой здоровой, и наверняка — с длиннющей трубой, конечно же, придется повозиться. — Простите мою невежливость, мисс Эвердин. Но мне не оторваться — дети нынче еще даже не ели. Я лишь кивнула в знак того, что понимаю их бедственное положение. — Можете готовить пока на моей кухне, Эдна. Это же рядом, — предложила Сэй, и они что-то принялись горячо обсуждать. Я же тем временем занялась простукиванием печной трубы, прислушиваясь к издаваемому ею в разных местах звуку. Судя по тому, как она мне отвечала, внутри было полно копоти**. — Нет, — сказала я резко, и потом уже более мягким тоном, уточнила. — Сколько вас всего? — Пятнадцать… — миссис Айронвуд замялась. Прихватив на столе карандаш и клочок бумаги, я быстро застрочила. Потом вручила записку Сальной Сэй. — Отнеси это прямо в пекарню, Питу, — Сэй и миссис Айронвуд пытались протестовать. – Нет, прошу, не отвергайте нашу помощь. — пробормотала я, убирая содержимое своей охотничьей сумки в холодильник. — А я разберусь пока с этой трубой. Две пожилые женщины взирали на меня с заметным удивлением, так, что я даже смутилась, но, справившись с собой, переключила все свое внимание на засор, и Сэй вскоре потопала к выходу. Я молча трудилась, скребя ершиком на длинной ручке по дымоходу, но коварная труба мне всё никак не поддавалась, осыпая меня дождем золы. Мне вспомнилась маленькая дровяная печка в нашем старом доме и то, как мой отец, вечно покрытый угольной пылью, раздражение по этому поводу моей обычно кроткой матери. Очаг был довольно примитивным, но трубы регулярно забивались от золы или каких-то посторонних предметов, которые могли попасть в них сверху, и это было опасно — можно было угореть. Миссис Айронвуд помогала мне, убирая осыпавшуюся золу, сгребая в совок и отправляя в мусор. За работой она не переставая говорила со мной: — Когда ты первый раз пришла и принесла нам оленя, я была просто поражена. Думала, отчего ты, именно ты, пришла и принесла нам разом столько мяса. — она потрясла головой, и снова заговорила. — Никак не думала, что ты придешь снова. Ну, помогла разок, пожалела. Но ты стала приходить все время. Спасибо, девочка. Я молча ей кивнула, не переставая терзать трубу. Но она еще не все мне сказала. — Теперь я больше не думаю, отчего ты приносишь нам мясо. Думаю, ты тут затем же, зачем и я сама. Невольно думаю, что Карл одобрил бы то, что я делаю после того, как он погиб, — она вновь отвернулась к мусорной корзине. Я была ей благодарна, что ответа от меня она не требует, и просто трудилась, хотя ее слова все еще вертелись в голове. Через четверть часа Сальная Сэй вернулась с хлебом, за которым я ее посылала. На кухне было все черным-черно, так что она отнесла его прямиком в столовую, где уже собрались дети. Миссис Айронвуд как-то умудрилась нагреть воды для чаю, и мне было слышно, как в соседней комнате радостно загалдели дети. Зная Пита, можно было не сомневаться, что к тому, что я просила в записке, он щедро добавил кое-что от себя. Охваченная любопытством, я наскоро отряхнулась и заглянула в столовую. Так оно и оказалось: кроме хлеба и сыра он прислал в приют еще и печенья, маленькие кексы и прочие сладости. А я-то и не додумалась попросить его об этом, и, досадуя на свое тугодумие, лишь покачала головой. Меня пленил вид жующих детей. Я засмотрелась на темноволосого мальчишку лет восьми или чуть старше, с восторгом поглощавшего ватрушку*** — он весь измазался в глазури, включая кончик носа. Я чуть не расплакалась от нежданного-негаданного прилива чувств —, а все потому, что дети были в таком восторге от нашей выпечки. Вернувшись на кухню и прихватив там полотенце, я вытерла мальчишке перепачканный нос. Он поначалу так и застыл, когда я неожиданно коснулась его лица, но потом, поняв, что я делаю, одарил меня широкой улыбкой. Я улыбнулась ему в ответ самым краешком губ и ретировалась, не желая, чтобы зола с моей одежды попала на детей или на еду. Но все же успела заметить, как та светловолосая девочка-инвалид смотрит на меня, не отрываясь от бутерброда с сыром. Я не могла вынести этого её пристального взгляда, укрылась в кухне и поспешила вернуться к своему сражению с печной трубой.***
Из приюта я уходила уже не такой подавленной, как после утренней охоты. С отцовской куртки золу я как-то оттерла, а вот рубашку предстояло как следует постирать, да и самой помыться. Шагая в пекарню, я уже заметила проталины — весна медленно, но верно брала свое. На этих проталинах уже зазеленела первая весенняя травка, а возле кузницы пустились в рост одуванчики. От этого на душе стало теплее, мои несчастья вдруг как-то съежились и поблекли. Сколько бы я ни потеряла, но меня ждали впереди любовь и утешение, целая новая вселенная. Отринув от себя отчаяние, я спешила в пекарню, надеясь перехватить там Пита до того, как он закроет булочную, чтобы потом пойти домой с ним вместе и разделить радость от первых проблесков весны. Пит уже запер переднюю дверь, так что мне пришлось входить через служебный вход. Он подметал полы, когда я подкралась и обхватила сзади за пояс. Он слегка подскочил от неожиданности и чуть не уронил швабру, а придя в себя погладил меня по руке. — Ты меня до инфаркта доведешь, — сказал он. Он каждый раз мне говорил в точности это, как по писаному. — А кто еще можешь к тебе подкрасться и обнять? — бросила и я свою обычную в таких случаях реплику, не тая улыбки. Я сжала его покрепче, прежде чем освободить и, отняв у него щетку, сама взялась подметать. — Как прошел твой день? — спросил он, стараясь не показывать виду, как он жаждет узнать все подробности нашей встречи с Гейлом. — Чистила нынче дымоход, — сказала я, демонстрируя свою перепачканную рубашку. Он сморщил нос при виде налипшей на меня копоти. — Сэй мне сказала. У тебя множество талантов. Взяв кухонную тряпку, он принялся протирать стол и прочие поверхности. — Так значит, все прошло нормально? Охота, я имел ввиду, — сказала он будто ни в чем не бывало. — Ага. То есть мы с Гейлом… Мы подстрелили аж трех индеек, — я тоже старалась говорить безразлично, но в итоге стала заикаться. — Двух я отнесла в приют, — глаза Пита округлились. Он любил индейку и наверняка уже смекал, как ее приготовить. Сделав глубокий вдох, я перешла к главному. — Гейл дал мне знать, что если я захочу, если мы захотим, — подчеркнула я со значением, хотя Гейл Пита в данном случае вообще не брал в расчет, — он может добиться возможности пребывания в каком-либо другом Дистрикте, в каком мы захотим. Пит кивнул. — А я вообще фигурировал в контексте перемены Дистрикта? — осторожно спросил он. — Конечно! — воскликнула я так, что это прозвучало фальшиво даже для меня самой. — До чего же ты паршивая лгунья, — сказал Пит, мотая головой. Отставив швабру в сторону, я встала прямо перед ним. — Неужто ты думаешь, я бы решила переехать куда-нибудь без тебя? Ты думаешь, это вообще для меня возможно? Он криво мне улыбнулся и часто заморгал, явно польщенный, и у меня отлегло от сердца. Даже настроение поднялось. Коснувшись моей щеки, он нежно ее погладил. — Если тебе и впрямь захочется уехать, я последую за тобой куда угодно. — Ну, и с чего ты вздумал, что я могла ему сказать что-то другое? — сказала я, вставая в защитную стойку. — Нет, я так не думаю. Но и ты должна понять, что данная ситуация несколько оскорбительна для меня как для твоего жениха. Он появляется из ниоткуда, как черт из табакерки, как только узнает, что мы обручились, и предлагает тебе переехать в другой Дистрикт, — Пит провел рукой по своей шевелюре. — Он должен был разговаривать об этом с нами обоими. — он высказал это спокойно, но я заметила искорки гнева в его взгляде. — Просто Гейл всегда такой.Вряд ли он намеренно пытался тебя оскорбить, — я замела мусор с пола и отправила его в помойное ведро. — Давай больше не будем из-за этого дергаться, ладно? — и обвила руками его шею. — Запечем индейку и в выходные пригласим в гости Хеймитча и Эффи, устроим пиршество. А из того, что потом останется, сделаешь пирожки с мясом. — я улыбалась, подумав об этом. Мне так нравилось смотреть как Пит делает начинку, замешивает тесто, какой аромат стоит по всему дому, когда он печет, как он наполняет наш дом теплом и уютом. Я так устала от подозрительности, царившей между нами в последние недели, так хотела вернуться к прежней простоте наших мирных отношений. — Что ты об этом думаешь? — спросила я. Пит посмотрел на меня с намеком на улыбку, он все еще не был уверен, но уже не так переживал. — Думаю, я мог бы попытаться. А твоя попытка отвлечь меня разговорами о еде на сей раз удалась, — сказал он и направился на выход, по пути выключая за собой свет.***
Пит все еще настаивал, чтобы мне спали раздельно, и мне от этого было ужасно не по себе. Он этого мне не говорил, но, очевидно, Пит решил выждать какое-то время, чтобы убедиться, что его странные полу-приступы прекратились. По ночам мне было невыносимо одиноко — особенно сегодня, когда мне острее всего захотелось свернуться возле него под толстым одеялом и отогреться. Без него меня все время знобило, и, даже когда я забывалась беспокойным сном, я ощущала его отсутствие. В один из таких моментов, в полудреме, я вдруг услышала, как кто-то тихонько стучится в мою дверь. Я тут же вскочила и похолодела, припомнив, что Пит велел держать дверь все время на замке. Никто не мог стучаться, кроме него, и все мое тело заныло от желания, так сильно меня потянуло ему открыть, пустить его в свою постель. Я знала, что если отопру, рискую дорого за это заплатить. Но было уже поздно, я замерзла, и мое невыносимое одиночество и тоска по Питу терзали меня, как резаная рана в боку. И я позволила голосу разума отступить, встала с кровати и убрала засов, и дверь тут же распахнулась будто сама собой. Прислонясь к дверному косяку, я пыталась разглядеть его черты в темном коридоре. Он был босой, без рубашки, пижамные штаны приспущены на бедра. Я вообразила себе как они сейчас обтягивают его зад, и тут же вся задрожала от восторга и предвкушения. Не дожидаясь пока он сам войдет, я сделала шаг вперед и поцеловала его. Он тут же прижал меня изо всех сил к себе и яростно ответил на мой поцелуй. У меня ослабели колени, когда его эрекция прижалась к животу. Не давая ему сойти с места, я покрыла поцелуями — влажными, горячими — его шею и грудь, и спустилась ниже, по мягкой дорожке из светлых волосков. Встав на колени, я стянула с него штаны, и его восставшая эрекция буквально выскочила из них, оказавшись возле моей щеки. Я запорхала языком по его головке, и он дернулся в моих пальцах. Пит запустил руки мне в волосы и схватился за мой затылок, направляя мои движения, а я уже открыла рот. И ощутила его неповторимый вкус, выпуклости и вены, которые теперь были мне так хорошо знакомы. С удовлетворенным стоном я полностью вобрала его в себя, посасывая, пока он не застонал, толкаясь бедрами мне в рот. Ухватившись за основание его члена ладонью, я стала ею двигать туда-сюда, ощущая языком гладкость его кожи, вбирая его в себя по максимуму, настолько это было физически возможно, вслушиваясь в его низкие стоны. Я провела по всей его длине кончиком языка, прежде чем вновь вобрать его в себя, ритм все нарастал и это было так хорошо, но меня застало врасплох то, как он внезапно кончил, даже не предупредив, струя ударила мне в глотку так внезапно, что я невольно закашлялась и была вынуждена сплюнуть его семя на пол. — Ты должен был сказать, что близко! — выпалила я. Но он не ответил, лишь его руки забрались под мою теплую фланелевую рубашку и заскользили по моей спине. Я шлепнула его по руки, все еще злясь на то, что чуть не задохнулась из-за него, но он схватил меня за запястья, дернул к себе и впился в меня грубым поцелуем. — Тссс… — предупреждающе прошипел он, выпуская мои ладони и обвиваясь вокруг меня, крепко меня обнимая, прежде чем опять поцеловать — до потери пульса, так, что мне уже не хватило воздуха, но и от раздражения уже и следа не осталось. — Почему я так сильно тебя люблю? — прошептал он яростно, обращаясь больше к самому себе. Расстегнув на мне рубашку, он сорвал ее с моих плеч и бросил на пол. И медленно двинулся в комнату, не переставая целовать мою шею и плечи, его руки бродили по моему телу и, честно говоря, даже не в столь замутненном состоянии сознания я и сама не смогла бы ответить на его вопрос, для меня самой это оставалось загадкой. Он мял мой зад, сладострастно гладил по бедрам — его руки были на моем теле уже везде. Пальцы забрались под резинку трусов, и, скользнув между ног, принялись играть с моими складками. Я ощущала, как они купаются в моей влаге, и он, почувствовав, какая я уже мокрая, пробормотал: — Возможно, я самый жалкий и недалекий олух из всех ныне живущих. Его лицо было всего в десятке сантиметров от моего, так близко, что его дыхание овевало мою кожу. Я пыталась заглянуть ему в глаза, но они прятались во тьме. И от того, что я не была уверена — кто со мной сейчас — сердце тяжко бухало в груди. — Почему ты так говоришь? — спросила я. Я снова пристально взглянула в его лицо, но его глаза были прикрыты веками, а губы вспухли от поцелуев, и тут вдруг его исказила резкая боль. — Ты любишь меня, правда или ложь? — жалобно сказал он, и был в этот миг так раним, что я так и рванулась к нему. — Правда. Ты же знаешь, — сказала я от всего сердца. Но в эту ночь с Питом было явно что-то не так, и весь этот разговор заставил меня почувствовать, что я на грани, и далеко не в безопасности. Он протянул руку и погладил меня по щеке и взглянул с таким обожанием, что я была сражена немедленно и наповал. И когда его губы коснулись моих, я тут же их раскрыла под его нежным напором. Он окончательно избавился от своих пижамных штанов, швырнув их в кучу остальной одежды на полу. Мои груди заострились от холода, и я прикрыла их руками, но он разорвал мою непрочную защиту и стал посасывать каждую по очереди, купая мои холмики в тепле, пока я не довел меня до исступленной дрожи. Мы оказались у края кровати, матрас давил мне на бедра. Бросив на него пристальный, но вместе с тем голодный взгляд, я разглядела в его глазах лишь тьму, и блеск в его глазах был дикий, звериный. Он крутанул меня и прижал к кровати, так что я оказалась к нему спиной, стоя на коленях, а он принялся меня ласкать ртом, облизывая, легонько молотя по моему клитору своим горячим языком. Я заерзала, затрепетала оттого, где он меня целовал, и подалась назад в поисках облегчения. Он же скользнул двумя пальцами внутрь меня, и от ощущения того, как они меня растянули, у меня подкосились ноги, я стала оседать, но он вернул меня на место, ныряя в меня пальцами и вынимая и обратно. Большим же пальцам он стал потирать кожу вокруг моего заднего прохода, и это ощущение я сочла странным, неожиданным. Я дернулась, отпрянула, но он заменил палец своим ртом, и ощущение стало непередаваемо дивным — мне и в голову не приходило использовать это местечко в сексуальном смысле, и все мое тело стихийно затряслось. Пит колебался позади меня, ощущение эхом отдавалось во всем теле, а потом стал прикусывать нежную кожу на моей заднице, сначала тихо, осторожно, потом настойчивее, пока я не вскрикнула. Реакцией на попытку протестовать стал смачный шлепок по бедрам, далее на спорную территорию вернулись его губы, при этом он не прекращал брать меня своими пальцами, двигая ими во мне в том ритме, которого, как он прекрасно знал, долго я не выдержу — взорвусь. Я превратилась в жалкий комок чувств и нервных окончаний, который он атаковал, перемежая ласки со шлепками, и я только наполовину разрешила вопрос о том, откуда это все взялось. И все мысли замерли, когда его большой палец нажал на мой анус, и, в момент, когда я отвлеклась, скользнул внутрь. Я взвилась от ощущения дискомфорта и почувствовала, что другие его пальцы как раз из меня вышли, а его теперь отверделый член уже у входа. Это было уже лучше — это было то, я признавала — и он вошел в меня неспешно, изысканно медлительно, все еще не вынимая и своего большого пальца. Я громко застонала, толкаясь ему навстречу. Он лишь усмехнулся, бормоча что-то про себя, не спеша ускорить свой до боли медленный темп, пока не вошел в меня весь без остатка. Его движения были как медленная сладкая пытка, и мне казалось, я вот-вот съеду от нее с катушек. Он знал меня как облупленную — мне не хватало терпения, чтобы это вынести, и я снова резко рванулась к нему. — Пожалуйста, Пит, — я едва могла дышать. И тогда он слегка попятился и врезался в меня, пальцы его свободной руки глубоко впечатались в мое бедро. Я хрипло ахнула: «Да! Да!», когда он стал молотить по мне сильнее, так что кровать протестующе заскрипела. Его всхлипы смешались с моими, и мы с ним были в эту минуту один чистейший секс — два совокупляющихся тела, которые бьются друг о друга, в стремлении сплестись еще теснее, быть еще ближе, хотя уж ближе некуда. Он снова с силой шлепал меня по бедрам, по ногам, по спине, так сильно, что у меня из глаз брызнули слезы. И бормотал что-то, чего я не понимала, не хотела понимать, уже приближаясь к своей кульминации. Я полезла рукой вниз, чтобы коснуться своего набухшего клитора, и застонала, когда почувствовала, как я вся сжимаюсь вокруг него, и каждый мой нерв, все тело пониже талии полыхнуло огнем. Когда я стала отходить от своего оргазма, он все еще бы внутри меня, по-прежнему твердый и пульсирующий. Он снова замедлил свой темп, и опять принялся играться с моим задом, нажимая внутри меня пальцем. Я задрожала в ответ, однако не была уверена, на самом ли деле мне нравится подобное внимание. Это было странно и в некотором роде для меня неловко. Он вышел из меня и как-то сдвинулся чуть вверх, и до меня только через пару секунд дошло, что же он собирается сделать. Он пристраивался к другому входу и начал осторожно туда давить. Извиваясь, я постаралась от него ускользнуть, но он схватил меня за бедра и притянул к себе. — Прошу, Пит, не надо так. Я к этому не готова. В его голосе послышалась насмешка: — Неужто ты смогла сказать «нет» Гейлу? Может, сказался слишком длинный день, может — избыток переживаний, но внутри меня в этом миг что-то хрустнуло, надломилось. И я остро прочувствовала в какой невыгодной, уязвимой позиции я нахожусь, и что мой любовник, который уже так много от меня только что получил, все еще хочет меня взять, причем вовсе не так, как мне бы хотелось. Я была в своем праве отказать ему, а эти несколько слов были не просто злобным наветом, но попыткой оскорбить меня, обвинить в том, что я могла уступить чьим-то домогательствам, и от этого все во мне так и восстало. Я любила Пита, слепо и безусловно, но мог гнев стал вскипать, как магма в жерле вулкана, и уже застил мне глаза. С меня было довольно! — Я не позволила ему, и тебе не позволю, — прорычала я, перевернувшись на спину и выбираясь из-под него, инстинктивно сомкнув колени. Теперь я могла снова как следует его рассмотреть. Сверху на меня глядели два темных бездонных омута, и я поняла, что Пита рядом со мной сейчас нет и в помине, если сегодня ночью он вообще здесь был. Мой Пит никогда бы не посягнул на нечто столь ключевое, как мое неотъемлемое право получать в постели удовольствие. Я кляла себя за жалкую неспособность выносить одиночество, за то, что мне не хватило мужества пережить еще одну ночь без него. Какая же я была дура! — Ты ушла на весь день. Откуда мне знать, чем вы там двое занимались? — допытывался он, подползая ко мне ближе, его рука схватилась за мою лодыжку. Я невольно подтянула к себе ноги, чтобы держать его на расстоянии. От гнева все мои чувства будто растаяли. — Гейл ко мне не прикасался! Ты же знаешь, я была в приюте до того, как пришла в пекарню. Я же прислала тебе оттуда записку, — он снова двинулся ко мне, я — от него, так что мне пришлось пятиться, и моя спина в итоге оказалась прижата к подголовнику кровати. — Возможно… — его рука с быстротой пули рванулась ко мне, он схватил меня за волосы и прошипел мне в самое ухо. — Может, он прислонил тебя к дереву и трахнул посреди леса. Могу поспорить, тебе бы это понравилось, — другая его рука схватила меня за бедро, он попытался прижать меня к себе. — Как два грязных переродка****, — выплюнул он, и его лицо исказилось от гнева. От этих слов я будто бы очнулась, осознав вдруг суровую реальность — это и в самом деле не мой Пит — и с размаху влепила ему пощечину. — Да как ты смеешь! — процедила я, вспыхнув от ярости от подобного оскорбления. Но такой его реакции я вовсе не ожидала. И даже не заметила, как взметнулась его тяжелая ладонь, которая наотмашь вдарила меня по лицу, да так, что я подлетела на месте, и, потеряв равновесие, шлепнулась обратно на кровать. У меня все поплыло перед глазами от боли и шока, и прошла пара секунд, прежде чем я оказалась в состоянии поднять глаза на Пита. Тот сидел рядом, очумело глядя на свою, видимо, саднящую от удара руку так, как будто ему только что ее пришили. Воспользовавшись тем, что он на миг впал в ступор, я не стала терять понапрасну времени и спрыгнула с кровати, но меня настолько переполняли адреналин и страх, что я даже не могла сразу сообразить где тут ванная. Свернувшись в жалкий дрожащий комочек, я просто забилась в угол в дальнем конце комнаты. — Китнисс? — произнес он упавшим голосом. Он опустился на колени на пол, меня же ужас оттого, что только что случилось, вдруг перенес в тот жуткий день, когда в тринадцатом Пит пытался меня придушить. Я будто чувствовала, как железные пальцы смыкаются на моей шее, и что я вот-вот умру. Вся прежняя паника и страх вернулись с прежней силой, я уже не злилась, а была напугана, и принялась рыдать: ужасные всхлипы напополам с икотой вырывались из моей груди. Пит снова попытался ко мне приблизиться — теперь его глаза были уже голубыми, и из них тоже лились слезы, и он не пытался их сдержать. Он потянулся ко мне, но я вздрогнула, как будто его прикосновение обязательно причинило бы новую боль. — Китнисс? — повторил он надтреснутым, испуганным голосом, который при других обстоятельствах тут же растопил бы мое сердце, вызывая желание немедленно его утешить. Но у меня не осталось ничего, что я могла бы ему дать, и я еще глубже забилась в уголок. — Пожалуйста, просто уходи, — выдавила я между всхлипами. — Нет, Китнисс, прошу, я… — он умолял. — Просто УХОДИ! — выкрикнула я, лишь сейчас сообразив, в какой стороне от меня ванная комната. Я бросилась туда, заперлась там и сидела до тех пор, пока не убедилась, что он действительно ушел.***
В ванной, отгороженная от мира запертой дверью, я просидела бессчетное количество времени. Я даже умудрилась однажды задремать, закутавшись в мягкий капитолийский банный халат и припав спиной к прохладной мраморной стенке. Этому меня научили Игры — как засыпать где и когда угодно, в любой позе. Вышла я, только когда увидела, что дневной свет уже льется сквозь маленькое оконце. Тихонько приоткрыв дверь, я огляделась и обнаружила, что в спальне пусто. И я каким-то шестым чувством ощущала, что и во всем доме — никого. Стоило мне сделать пару шагов, как разом заныли все измученные и затекшие мышцы. Напоминание о прошлой ночи. Но внутри я вообще ничего не ощущала — будто меня выскребли до донышка. Я двигалась будто сквозь в липкую смолу, и чувствовала, что скоро пойду ко дну. Позволь я себе это, я меня ждало медленное погружение в море тоски без надежды на спасение, тогда я вообще никогда больше не вышла бы из этой комнаты. Так что я невероятным усилием воли заставила себя двигаться: помылась, с собой осторожностью касаясь тех нежных мест, что несли следы его грубого обращения. По всей поверхности моих ягодиц, по ногам и спине были разбросаны следы от его пальцев и зубов, но больше всего досталось распухшей теперь скуле. Такое запросто не спрячешь. Одевшись, я спустилась вниз, чтобы отыскать и приложить к лицу пакет со льдом, и свернулась калачиком на диване. Я была опустошена, никаких чувств в душе. Даже любовь к Питу казалась чем-то далеким, настолько я была измотана, истощена, все, что я могла нащупать внутри — смертельная инертность. Мне хотелось лишь больше не обращать внимания ни на какие внешние раздражители, и предаться отдаться без остатка своему сплину. Не было никого, к кому я могла бы обратиться, никого, кто бы понял меня и то, что со мной случилось, за исключением, может быть, Пита, но его мне как раз хотелось видеть меньше всего. Меня терзало чувство самоуничижения, презрения к себе. Давно ли я была сильной и независимой. Заботилась в одиночку о своей семье. Теперь же я не узнавала себя в этой жалкой, зависимой от присутствия другого человека женщине, в которую я превратилась. И впервые я усомнилась в том, нужно ли вообще любить в жизни кого-то, и начала подбирать множественные доводы в пользу того, что эта игра вообще не стоила свеч, ибо любовь приносит слишком много боли и страданий. И я была не дальновидней, чем моя собственная мать когда-то, если позволила этому чувству забраться в свое сердце. Да, я была всю дорогу права, страшась брака, но вот от любовной слабости не убереглась. И я даже заняла себя на некоторое время мыслями о том, как соберусь и перееду обратно в свой дом, да там и останусь. На диване я снова задремала под тяжестью своих душевных мук, и проснулась уже от звонка в дверь. Протирая глаза и заспанное лицо, я открыла и увидала Гейла, который стоял на крыльце с кучей свертков и коробок в руках. Я неуверенно его впустила и указала на стол, куда он мог положить свою ношу. — Хочешь чаю? — спросила я, стараясь не показывать до какой же степени мне все уже по барабану. И пошла на кухню, чтобы поставить чайник на огонь. — Не-а, спасибо, не до чаев. График, понимаешь ли, и мои ассистенты-надзиратели все еще на стрёме. Я искал тебя в пекарне, чтобы оставить там все это, но она оказалась на замке. Я опешила. Пекарня закрыта. Но отметила про себя, что даже эта новость не особенно меня взволновала. Однако от весьма наблюдательного Гейла мое удивление не укрылось, и он последовал за мной к столу. — А ты не знала, что она закрыта? — спросил он. Я уже подняла голову, чтобы ответить, когда Гейл вдруг схватил меня за плечи. — Черт побери, что с твоим лицом? — Врезалась в дверь, — сказала я с долей сарказма, припомнив, что именно эту версию у нас в Двенадцатом обычно выдвигали жены, угодившие мужьям под горячую руку. Самое то, подумала я. — Брехня! Да я отделаю этого поганца на раз-два. Где он? — взорвался Гейл. Чайная чашка полетела в мойку так стремительно, что у нее не было шансов уцелеть — в таком я была гневе. Хватит с меня драчунов, позеров и вообще помешанных на контроле парней! Меня достало, что меня все время пытаются взять так в оборот. — Ты ничего не сделаешь, — заорала я. — Явился тут не запылился, год носа не казал. Тебе ведь на меня все это время было плевать, а теперь вот ты рвешься одним махом все якобы решить, хренов герой? — я стояла перед ним, и уперлась ему в грудь пальцем в обвинительном жесте. — Нет у тебя такого права! — Ты видела свое лицо вообще? И как должен друг, твой старый друг на это реагировать? — он тоже явно злился. — У Пита все еще бывают приступы от охмора, и у меня порой хватает дурости, чтобы оставаться возле него в такой момент. Но меньше всего нам обоим нужно, чтобы во все это влезал ты. Как будто ты лучше всех понимаешь, через что нам пришлось пройти, и как все это исправить, — я подалась назад, а Гейл явно сдулся. — Он не в ладах с самим собой, — добавила я тихо, и поняла, что на меня вновь накатывает опустошенность. Если мне так хреново, каково же было Питу прошлой ночью, когда он пришел в себя? И я безмолвно застонала, представив, в каком же он должно быть теперь жутком состоянии, раз даже не открыл пекарню. — Тогда ему нужна помощь, — слова Гейла прервали поток моих мыслей. — Что хорошего в том, чтобы оставалась при нем, рискуя быть убитой? И как это ему поможет? — я видела в его глазах неподдельных страх за меня, и невольно смягчилась по отношению к нему. — Обычно он меня пальцем не трогает. Но в последнее время у нас обоих был очень нелегкий период, — я усмехнулась, хотя ничего веселого тут не было. — Учитывая, что я порой целыми днями лежу, не вставая с постели, его мучают приступы, и нас обоих — кошмары, это вообще-то чудо, что мы вообще тут что-то сделали, — сказала я уже совершенно серьёзно, смотря правде в глаза: можно было только подивиться результатам нашего труда, учитывая все вышесказанное. Гейл долго молчал, обдумывая мои слова. — Из-за депрессии? Поэтому ты остаешься в постели? Как раньше было с твоей матерью? — Ага. Иногда я лежу целыми днями без движения. Достаточно увидеть во сне Прим и падающие бомбы, и меня выбивает на несколько дней, — он вздрогнул от того, что я так обыденно упомянула Прим, но я продолжила. — И знаешь, кто может в итоге поднять меня с постели? Не мама, и не Хеймитч, не ты. Один лишь Пит. В конце концов я снова беру себя в руки, потому что знаю, что он ждет меня по ту сторону. И порой мне нужно время, чтобы с этим справиться. А порой мы по десять раз за ночь будим друг друга из-за кошмаров, — я уставилась на носки своих ботинок, почувствовав, что смущена. Все это было правдой. Это была оборотная сторона нашей любви, темная сторона, и меня внезапно замутило. — Такова наша жизнь, — сказала я, больше самой себе, чем Гейлу. — Мне жаль. Я ценю, что ты стремишься меня защищать, но мы с Питом обручены, и должны быть вместе в радости и в горе, даже если случается нечто самое ужасное, что только можно вообразить, — и я пожала плечами так, как будто в этом не было ничего такого выдающегося. Гейл замотал головой, но я знала его слишком хорошо и понимала, что он все еще оценивает то. что я сказала. — Знаешь, а я ведь могу увезти тебя из Дистрикта Двенадцать и без твоего согласия. НО я знаю, что если еще есть надежда, что мы когда-нибудь снова станем друзьями, не надо на тебя давить. Китнисс, если это твой выбор, я не буду ничего предпринимать. Но, если я тебе понадоблюсь, я всегда к твоим услугам. — Спасибо, — сказала я совершенно искренне. Лицо Гейла вдруг окаменело. — Но если он мне вдруг случайно попадется на глаза, я все равно его проучу. Просто из принципа. — Гейл… — воскликнула я предупреждающе, но нас прервало жужжание в его кармане. Он выхватил из него коммуникатор, чтобы прочесть сообщение. — Мой ассистент уже рвет и мечет. Я выбился из графика на четверть часа, — Гейл вскинул на меня газа. — И как ты так долго терпела свою Эффи. Я грустно улыбнулась. — Думаю, перспектива скорой насильственной смерти порой здорово отвлекала от её задвигов, хотя и не всегда. Гейл улыбнулся, слегка смущенный. — Да, это меняет дело, — он слегка меня приобнял на прощание. — У меня еще куча встреч, а ночью я уезжаю. Это было… нечто, — он потряс головой. — Вот-вот, — сказала я, и тоже приобняла его перед тем, как он развернулся и ушел. Я провожала глазами его широкоплечую фигуру, и мне хотелось его окликнуть, вот только зачем? — этого я не знала, просто мне хотелось, чтобы рядом был кто-то сильный, а я сама была вовсе не такой в данный момент. Но тут у меня возник другой насущный вопрос: где же Пит? И пусть мне не очень улыбалось бросаться немедля на его поиски, беспокоиться о нем, но он был слишком важен для меня, чтобы о нем не беспокоиться. И я знала, что копни я чуть глубже, и я обнаружу свое истинное чувство к нему под слоем обиды и страха. Сказав ему однажды, что люблю, я еще и дала ему слово его не бросать, обещание, которое должна была сдержать. С тяжелым сердцем я собралась и отправилась на поиски, потому что иначе не могла. ____________ *Песня We Belong (Мы принадлежим) Пит Бенетар, написанная в 1985 году (когда Пат носила своего первенца, сейчас уже очень большого мальчика: ), вошла в саундрек фильма «Рикки-Бобби — король дороги». Весьма популярная женская музыкальная лирика. Подстрочник (впрочем, довольно корявый) здесь http://tekstanet.ru/43/Pat-Benatar/tekst-pesni-We-belong-rikki-bobbi-korol-dorogi. Музыкальное видео здесь https://www.youtube.com/watch? v=YEFpWUknE4A и здесь https://www.youtube.com/watch? v=qxZInIyOBXk **Подробнее о чистке дымоходов читайте здесь http://o-trubah.ru/remont-i-operacii/prochistka-tryb/kak-pochistit-pechnuyu-trubu-138. Кстати, правильнее всего было бы чистить трубу не снизу, а сверху — с крыши. С помощью специальной железной гири. Тогда не перемажешься в золе с ног до головы. Автор явно не особенно подкована в этом вопросе. ***Ватрушка (в оригинале Danish, то есть «датская булочка») — в американском варианте это выглядит примерно так, с глазурью, есть чем перемазаться http://joepastry.com/2008/the_classic_sweet_roll/ **** в оригинале Mutt — здесь самое время заметить, что это слово переводится не только как привычный нам «переродок» (то бишь — мутант), но — вне контекста ГИ — еще и как «помесь», «дворняжка». В этом смысле — если заменить переродков дворняжками, то есть теми, кто привычно делает это на свежем воздухе — слова Пита еще более оскорбительны, Вот Китнисс и взвилась.