***
На втором свидании нам обоим пришлось много труднее, чем на первом. Да и на последующих тоже — Асха испытывала мою волю и терпение мое, проверяла, кем стал я, истинным мужем или же распущенным мальчишкой, использующим чужую плоть для нескромного развлечения. Однако великая богиня вознаградила меня — спустя небольшое время мы привыкли друг к другу, сделались свободнее и оттого счастливее. Неведомый жених не показывался, и мы почти забыли о нем, поглощенные страстью. Видеться нам хотелось все чаще и чаще, жажда наша требовала утоления все настойчивее. В конце концов и разлука в несколько дней стала для нас нестерпимой. Условившись заранее, в назначенное время мы встречались в нашем тихом убежище и набрасывались друг на друга, словно два изголодавшихся упыря, а потом, утомленные, распаленные, никак не могли расстаться. Элис не любила новшеств, тревожилась, если чувствовала что-либо непривычное, и я старался всегда и во всем быть неизменным, предсказуемым, таким, каким она меня знала и могла принять, а она благодаря тому быстро поддавалась желаниям и становилась моей. Напускная сдержанность нередко отказывала ей, и я, надо признать, прилагал к тому немало усилий. Она кусала плечи мои, вцеплялась мне в волосы, умоляла не покидать ее, хотя в том не было нужды — овладев ею, я не оставлял ее разочарованной, — упрашивала, требовала, и эти неистовые мольбы заставляли кровь мою закипать, уподобляться лаве, изливающейся временами из южных огненных гор... Рядом с нею я и сам терял рассудок. Жадно, словно зверь, вдыхал аромат ее светлых кудрей и теплой кожи, отчаянно, будто перед смертью, целовал ее белоснежную шею и благословенное лоно, принимавшее меня с такой охотой, ласкал прекрасные перси, налитые, точно спелые плоды, вглядывался в прелестное личико, искаженное сладостной мукой, — я читал по нему, видел, как Элис стремится приблизить развязку, чтобы я — так ей хотелось — скорее избавился от забот о ней и подумал о себе. Я был ей благодарен, но не дозволял спешить — размеренность, настойчивость и постоянство доставляли ей много больше радости, чем порывы, пусть и самые страстные. На пределе наслаждения она часто вскрикивала, а чтобы не выдать нашего присутствия, хотя кругом не было ни души, прикусывала жарко алеющие уста или зажимала их ладонью. Я принуждал ее опустить руку и бесстыдно вслушивался в ее голос, в шумное быстрое дыхание, отчего удовольствие мое делалось особенно острым. Я не разрешал ей прятать от меня чувства, а если она настаивала, накрывал устами своими ее нежный рот, и ее крики тонули в сладострастнейших поцелуях, под которыми она, к моему восторгу, сбрасывала последние оковы. Я ощущал ее трепет, а когда он сменялся содроганием и облегчением, удерживал Элис в объятиях и сам утолял неистовое вожделение, прижимаясь к ней всем телом своим… В соитии мы оба стали столь яростными, столь требовательными и жадными, что я порою опасался, не демоны ли обуревают нас. Однако когда пламя утихало, мы не спешили расстаться — наступало время тихой, благодарной нежности, время ласковых расспросов, похвал и поцелуев, время блаженства под сброшенными одеждами… Элис обыкновенно приникала ко мне, усталому, но счастливому, и, положив голову мне на плечо, тихонько дремала, а я, сам на грани сна, перебирал ее прекрасные светлые пряди. — Я люблю тебя, лорд Арантир, — говорила она и снова закрывала глаза. Так, занятые упоительным познанием друг друга, мы провели немалое время. Возвращаясь к себе, мы уже жаждали новой встречи. Если кто-либо из нас не мог прийти — бывало, учителя давали мне задания, или мать отправляла Элис по делам, или священное очищение, положенное женщинам по природе, мешало подруге моей допустить меня к себе, — мы заглядывали в одиночестве в грот и что-нибудь оставляли друг для друга. Записки мы писать опасались, и потому я мог найти в тайнике за камнем сверточек со сластями, а Элис — новые шпильки или гребни, украшенные каменьями, или шарф — их у нее было немало, и Ясира вряд ли бы разглядела среди них обнову, — или благовония, кои она любила… «Прости, меня призывают дела, увидимся завтра!» — вот что сие значило. Я и сам не заметил, как ласковая жаркая пучина поглотила меня с головой. Когда я успел так пристраститься к тому, что поначалу казалось мне странным, чуждым, даже отталкивающим? Бывали мгновения, пусть и редкие, когда мне хотелось вернуть все назад, снова стать невинным юнцом, не испытывать соблазнов… Не испытывать боли. Чувство мое к Элис с самого начала было каким-то мучительным, и не страсть была тому причиной. Я был странно восприимчивым к ней, к ее настроениям, пытался ловить и угадывать их, строил предположения, ревновал. Ее слезы и огорчения выбивали меня из седла не на один день. Рядом с ней и при воспоминании о ней происходило одно и то же — мною овладевали щемящая нежность, нечто похожее на сострадание и чудовищный страх потерять ее. Отчего так, я не знал, но из-за бессильного желания защитить ее от неясной опасности утратил остатки аппетита, сна и сосредоточенности. Даже в разгаре страсти я не находил спасения. Мне хотелось познать сердце Элис, и порою казалось, что, обнимая ее, я саму душу ее держу в руках, что еще немного — и смогу истинно слиться с нею воедино, и ничего в мире я не желал сильнее. Но она всегда ускользала от меня, глядела с печалью в глаза мои, словно тоже пыталась найти и прочесть в них нечто, но мы так и оставались друг для друга неразвернутыми свитками. Я понял наконец, что желание мое исполнить невозможно, что мы обречены быть одинокими, соединяясь лишь телами… Я горевал об этом и от тягостных мыслей спасался в книгах, погружаясь в любимые изыскания, заслонял сердце свое, точно щитом. Однажды я не выдержал сомнений и горечи, ночью после омовения покинул покои и пришел в укромное святилище во дворе академии. Там было устроено нечто вроде рукотворного озера, куда попадала вода из священного источника, бьющего из-под земли. Охотников окунаться в него было мало — считалось, что грешника воды сии непременно погубят, а праведным себя мнил не каждый... Сбросив одеяния, я спустился в бассейн и взмолился в отчаянии: — Госпожа моя и владычица, нет у меня сил понять и познать себя. Молю тебя, открой мне, кто я есть — неужто презренный грешник, жалкий и развратный? Что делать мне, куда держать путь теперь, как поступить, как не разбить сердце той, что мне доверилась? Ты ли вручила мне ее, дабы я хранил ее и защищал, был ей другом во всем перед очами твоими, или это я самонадеянно взял из кладовой твоей то, что не принадлежит мне, и осквернил? Если я греховен, молю тебя, уничтожь меня в сей же час, пусть священные воды для меня станут ядом. Если же нет, укажи мне дорогу, ибо сердце мое и плоть моя сделали меня слабым, желания пошатнули дух мой и привязали к миру, и я более не чувствую воли твоей… Я не умер. Замерзший до скрежета зубов, я вернулся к себе, лег и стал думать об Элис. Странно, но только в ту ночь я впервые проследил за тем, что же именно представляется мне, кроме жадных поцелуев и светлых волос дочери Ясиры… Я по-прежнему помнил ее сидящей на черном запыленном плаще, нагую и напуганную, и более всего желал прижать ее к груди, убедить, что не причиню ей зла. Я мечтал об Элис в доме своем — нетрудно было увидеть ее разговаривающей с матерью, отдающей распоряжения прислуге или гуляющей со мною в саду. Я вообразил нас у камина за тихой беседою, детские голоса где-то неподалеку и вдруг представил себе, как ватага малышей тормошит строгую и печальную мою матушку. Мне стало легко на душе, я рассмеялся и наконец-то уснул.***
Вскоре после того Элис пришла в грот, где я ожидал ее в нетерпении. Я схватил ее в охапку, покрыл поцелуями лицо ее и в тревоге отстранился — мне показалось, что у нее жар. Глаза ее и впрямь лихорадочно блестели, на обыкновенно бледных щеках цвел непривычный румянец. — Лорд Арантир, — виновато промолвила она, — прости меня, не думай дурного, а только давай подождем. Не будем сегодня… Я сжал ее ладони: — Как вам угодно, госпожа моя. Вам нездоровится? — Да, — она уткнулась в плечо мое и вдруг заплакала. — Не знаю, что со мною. Такое странное чувство… Тяжко, устаю быстро, да и жар уже пару дней. Мать бранится, говорит, я ленюсь и слишком много сплю… — Госпожа моя милая! — я хотел прижать Элис к себе, но она не далась и заплакала еще горше. — Не надо, лорд Арантир. Вдруг моя болезнь опасна и перейдет на тебя? Как мне тогда жить? — Ну что вы, — я попытался ее утешить, а сам соображал, что же творится с нею. — Ведь никакого поветрия нет, чем это может быть опасно… — Не знаю, — всхлипнула она, — нам товары новые привезли, вдруг с ними что-то не так. Или порчу на меня навел кто… — Порчи на вас нет, госпожа, — заверил я ее. — Некому и не за что вас проклинать, но вам нужно отдохнуть и набраться сил. Не спешите ко мне, здравие и счастье ваше для меня всего важнее. А уж после мы… — я прошептал остальное Элис на ушко, с наслаждением вдыхая аромат, ставший родным. Она слабо улыбнулась: — Бесстыжий лорд Арантир. Любимый мой… — Элис, любовь моя, — сам не ведаю, как слова эти сорвались с уст моих, — обопритесь о мою руку. Я провожу вас домой. Сможете ли завтра выглянуть, если я приду проведать вас? Ни к чему вам в нездоровье подниматься сюда... — Смогу, лорд Арантир. Если буду жива. — Не говорите так, госпожа, — я поцеловал ее в висок. — Все будет хорошо, вот увидите. Я чувствую, что ничего опасного нет. Мы спустились вниз по холму и, не таясь, пошли под руку по узкой улочке. Возле лавки Ясиры я неохотно отпустил Элис и вдруг ощутил чей-то пристальный взгляд. Я обернулся и увидел своего наставника — он смотрел прямо на нас. Откуда он взялся, что делал там? Впрочем, какая разница. Не выдав смятения, я склонился в вежливом поклоне. Он кивнул, медленно повернулся, пошел прочь и вскоре пропал из виду. — Лорд Арантир, — чуть слышно спросила Элис, — ты его знаешь? — Конечно, госпожа. Это мой учитель. Не тревожьтесь. — Асха всемогущая… — прошептала она. Поцеловала меня и ушла.***
Вечером меня призвали к наставнику. Я ожидал расспросов и упреков, но был в своем праве и готов был защищать Элис и себя со всей решительностью. Однако наставник заговорил об ином. — Вот что, лорд Арантир, — произнес он торжественно и важно, — довольно давно ты считаешься моим учеником и достиг немалых успехов. Думаю, настала тебе пора показать, на что ты способен. Я дам тебе важное и опасное задание, и если исполнишь его, то не будешь более послушником — на деле подтвердив свои умения, ты вступишь в ряды истинных некромантов. Тебе еще многое предстоит познать, ты лишь в начале пути, но, полагаю, справишься. Я затаил дыхание. — Что нужно сделать, господин? — Мне требуется войско, лорд Арантир. Не удивляйся, после я открою тебе, для чего. Твоя задача — собрать пятьсот душ и тел. Если управишься за одну луну, то считай, что задание выполнил успешно. Пятьсот?! Я бы справился, но где столько взять в отсутствие войны и мора… Не разорять же кладбища, где погребены достойные! Неупокоенных душ всегда было мало, костниц, где хранились останки рабов, насчитывались единицы, да и в большинстве случаев они имели хозяев. Погибших пленных в старые времена хоронили как попало и где попало… Словом, положение мое казалось весьма затруднительным. — Ничего, лорд Арантир, — обнадежил меня наставник. — Я укажу тебе путь. Вот карта, — он протянул мне большой свиток с печатью, — видишь эти пометки? Здесь ранее были старые тюрьмы, где держали пленных. Мне достоверно известно, что хоронили узников неподалеку и что могилы сии не были разграблены любителями легкой наживы. Найди их, лорд Арантир, и приведи всех, кого сможешь. Тогда ты встанешь рядом с нами как равный…***
На следующий день я пришел проститься с Элис, но меня ждало горькое разочарование — Ясира сказала мне, что ей нехорошо и выйти она не сможет. Я под видом светской беседы объяснил Ясире, куда, на сколько и зачем отбываю, стремясь говорить возможно громче в надежде, что Элис услышит меня. После того я уехал. В пути я думал о ней и вдруг впервые отчетливо понял то очевидное, что все время лежало перед глазами моими, но было недоступно познанию. Видно, милосердная Прядущая услышала мольбы и раскрыла мне очи. Я любил. Элис… Прекрасная Элис, я приду за тобой. Я не беден, не безроден, да и вернусь уже не послушником, но зрелым мужем и некромантом, так неужто Ясира и Суфа, желающие для дочери лорда, не отдадут мне тебя? Я явлюсь пред женихом твоим, объяснюсь с ним, добьюсь того, чтобы винили во всем одного меня, а если потребуется, то вступлю в поединок. Я не слагал тебе стихов и подвигов не совершал в твою честь, но буду сражаться за тебя до последнего вздоха, только бы ты могла быть со мною, не опасаясь ни за себя, ни за семью свою. Я принял решение и не откажусь от тебя, чего бы это ни стоило мне. Свистел ветер, резвый скакун уносил меня все далее от Нар-Анкара. Не знаю отчего, но я воззвал в духе своем к той, что, казалось, не обладала магической силою и слышать меня не могла; ей одной сказал о том, что было причиной и неистовой страсти, и тревоги, и мучительной боли моей: — Услышь меня, Элис! Я люблю тебя. Люблю больше жизни, больше души... И где-то в глубине сердца своего внезапно услышал, нет, не услышал — ощутил ответ: — Я люблю тебя, лорд Арантир.