Вестерос, золотое борское и куртизанки

      Старое кладбище, расположившееся под сенью тихой оливковой рощи позади поместья Ланча*, тишина укрывала точно плотным покрывалом. Густая и душная — можно хоть ложкой черпать — в закатных сумерках она служила Элларии и броней, и обезболивающим, и успокоением.       Лореза в обнимку со здоровенным ярко-желтым бананом сидела на траве у самых колес кресла Дорана. В свои пять лет девочка еще не слишком четко понимала, что именно произошло, из-за чего все кругом рыдают, а за оградой поместья семьи Мартеллов выстроилась целая шеренга из тех, кто хотел навестить могилу Оберина, но даже она присмирела, за что Эллария была безмерно благодарна. Возлюбленный всегда с легкостью управлялся с оравой дочерей, в отличие от неё — слишком мягкосердечной.       — Знаешь, я всегда ему завидовал.       Старший Мартелл сидел в своем кресле-каталке, задумчиво глядя вдаль, точно пытаясь найти что-то на горизонте, где алое солнце жидким пламенем разливалось по тихим водам Адриатического моря. В некотором отдалении стоял, будто из камня высеченный Арео Хотах в идеально-аккуратном черном костюме, который чуть топорщился на боку, недвусмысленно намекая, что телохранитель вооружен. Эллария подняла на Дорана отрешенный взгляд, слабо улыбаясь, а мужчина тем временем продолжил:       — Он ведь имел все то, о чем мечтал я когда-то. Повидал половину мира…       — … а в другой был персоной нон грата, иначе одной лишь половиной не ограничился бы. — Сенд с горечью вспомнила, как их задержали в Хитроу, не желая пропускать на борт самолета из-за «подозрительного» содержимого фляги мистера Мартелла. Она и сама толком не знала, что возлюбленный намешал в тот бренди, но была абсолютно уверена, что это как-то связано с индонезийскими ящерицами и совершенно незаконно.       — Он всегда делал то, что хотел, брал то, что было желанно. Был с теми, кого любил… — продолжил Доран, точно и не заметив её слов.       Эллария сцепила руки в замок так, что костяшки пальцев, которые в кои-то веки украшало лишь одно единственное кольцо, побелели. Со дня смерти возлюбленного прошло чуть меньше месяца, но боль в её груди не утихала и на мгновение. Она улыбалась гостям, явившимся на поминки, с достоинством принимала соболезнования, равнодушно встречала шепотки, преследовавшие с тех пор, как они с Оберином сошлись, но бессонные ночи и пустые, полные дум и сожалений дни оставляли на ней отпечаток. Внешнее спокойствие, сдержанный траур и сухие на публике глаза покупались высокой ценой — под броней, сияющей бронзой на жарком солнце Италии, зияла пустота, точно черная дыра затягивающая женщину в пучину безысходности и безразличия.       Без него все потеряло смысл.       Их жизнь никогда не была тихой и размеренной. Со дня знакомства с Мартеллом Эллария сотни раз видела жен, потерявших мужей; матерей, чьи сыновья никогда не вернутся домой; дочерей, которым впредь уж не увидеть отцов, сложивших головы во имя какого-то сомнительного блага. Она же, избранница Красного Змея — человека, о коем грезили сотни женщин по всей Италии, а сотни мужчин — проклинали, никогда и помыслить не смела, что однажды примкнет к их числу. Но тот день, когда обычный визит вежливости на свадьбу мальчишки Баратеона перечеркнул всю её жизнь, даже сейчас, спустя недели, еще плыл в памяти, застланный мутной пеленой — точно туманом над предрассветным морем.       Она горевала, скорбела, тосковала так, что сердце разлеталось от боли на кусочки, но жизнь вокруг продолжалась. Так, будто бы её возлюбленного и не было на свете никогда, и это угнетало женщину. Она слонялась по округе, отрешенно глядя по сторонам, точно выискивая знакомый силуэт, который должен вот-вот показаться из-за поворота. Надо ли говорить, что безрезультатно?..       Оберин всегда говорил, что за её хрупкими плечами скрывается сила, которой позавидовал бы любой мужчина. Он ошибался. Эллария готова была сломаться, чувствовала — еще день, и она сорвется, бросится из окна, наглотается таблеток, вскроет вены, но ничего не происходило. Мысль о дочерях заставляла её день ото дня вставать с постели, вырываясь из мучительной полудрёмы, наполненной жуткими видениями и мыслями о… мести.       Ни для кого не было секретом, кто убил её возлюбленного. Говаривали, что ублюдок и сам испустил дух, кто-то шептался даже, что именно Оберин помог ему в этом, но это ничуть не умаляло ненависть, сжигавшую изнутри. Ним, Обара и Тиена требовали у дяди, чтобы тот не оставил смерть брата безнаказанной. Тот молчал, а Змейки проклинали его. Эллария всей душой желала того же, но она видела то, о чем думал Доран, и чего в упор не желали замечать вспыльчивые девчонки, потерявшие отца: месть, какой бы сладкой она не была, не вернет им Оберина. Она не приласкает его дочерей, ни смутит очередной выходкой Дорана, не согреет её постель. И никого не защитит от настоящей войны, которую породит, и в которой пострадают те, кто дорог и Змейкам, и самой Сенд.       Она вздохнула. Легкий морской бриз тронул листву дерева, под которым они стояли, и отбросил прядь темных волос Элларии на лицо, словно бы вырывая из забытья.       — А он завидовал тебе, — негромко проговорила она, погладив по голове дочь, поймавшую её за руку. — Он всегда говорил, что вы с ним — живое доказательство того, что, если Бог и есть, то он милостив.       Доран приподнял бровь, а Сенд невольно улыбнулась, вспоминая, как заразительно рассмеялся Оберин, когда она сама спросила его, что он имел в виду, и пояснила:       — Ведь родись он старшим, из него вышел бы кошмарный руководитель, а из тебя — плохой солдат, и тогда семейству Мартеллов пришлось бы тяжко.       Мужчина усмехнулся:       — Точнее не скажешь. Он всегда метко подмечал детали.       Эллария сдавленно рассмеялась:       — За это стоит выпить.       — Сухого «Дорнийского»? — Мартелл поднял на неё глаза, и Сенд увидела в них отражение своих собственных эмоций.       — У меня есть. — Она поспешно отвела взгляд, доставая из сумочки небольшую флягу с вином, которую всегда носила с собой, и понимая, как глупо сейчас выглядит.       Но Доран лишь отмахнулся, усаживая Лорезу себе на колени и помогая крошке-племяннице очистить банан:       — Знаешь, милая, твоя мать — удивительная женщина, — с улыбкой сообщил он девочке.       И Эллария лишь большим усилием воли сумела сдержать слезы, когда дочь с сияющими глазами посмотрела сперва на могилу отца, а потом на мать и ответила:       — Знаю.       Прижав ладонь к губам, Эллария отвернулась. Взгляд упал на надгробную плиту, под которой лежало то, что осталось от мужчины, которого она любила большую часть своей жизни. Хотелось упасть, свернуться калачиком рядом с могилой и не вставать, пока смерть вновь не соединит их, но вместо этого женщина легко тряхнула головой, заставляя водопад каштановых кудрей колыхнуться, и заботливо убрала с лица дочурки черную, как у отца, прядку.       — Спасибо, — произнесла она одними губами, не поворачиваясь к Дорану.       Лори соскочила с колен дяди и, размахивая лакомством, побежала к розовому кусту, на который опустилась темно-оранжевая бабочка. Она начала дергать Хотаха за рукав, требуя, чтобы тот поймал её, а тот, бросая жалобные взгляды на своего нанимателя, уныло поплелся следом за девочкой. Он служил семейству Мартеллов много лет и, наверное, помнил Оберина почти в том же возрасте, что и Лореза сейчас.       — Хорошо, что именно ты была с ним в тот день. Ты делала его счастливым. — Тихий голос вырвал женщину из раздумий, вновь пробуждая ту нелепую злость, что-то и дело сменяла собой боль утраты.       Эллария сжала кулаки. Услышать похвалу от главы семейства Мартелл было большой честью. Но что значили эти слова? Её присутствие в тот день ничего не сумело изменить. Единственным, кого слушал Оберин, был его старший брат.       — Жаль, что тебя с ним не было, — прошептала она.       Мартелл вздрогнул, прикрыл глаза и скривился, точно от боли, пробормотав:       — Как и мне. *Lancia — копье (итал.)