Раскаяния достаточно

      Все, о чем он мог думать, это как быстрее покинуть базу ДЖД и оказаться в своем отсеке в Дельфи. Фарма смог заставить себя держаться ровно до того момента, как все-таки взмыл в истрепанное рваными облаками тяжелое серое мессатинское небо. Когда он взлетел, его будто бы догнала волна ужаса, равного по силе тому, что порой выбирался из блоков памяти, догнала – и нависла, собираясь обрушиться в любой момент.       Он едва добрался до Дельфи. За радарами он почти не следил, и пару раз в его турбины едва не засосало устойчивых к холоду мессатинских органических тварей, уверенно рассекавших на той же высоте, что и атмосферный джет. Такое столкновение было простительно только для того, кто недавно обновил базовую летную прошивку, и вдобавок могло обернуться серьезными повреждениями, но Фарма ни на что не обращал внимания. Он мчался в примерном направлении, не разбирая дороги, игнорируя потоки воздуха и критический уровень температуры, требования снизить высоту, пока не влетел на территорию станции. До того, что подумала охрана, ему не было дела. Он ворвался в свой кабинет и привалился к двери как раз тогда, когда серво задрожали и перестали держать.       Он обхватил себя за плечи, прижал ладонями крепления крыльев и нервно, сдавленно, дрожаще застонал, сползая на пол.       Фарма торопился не потому, что задержался у ДЖД. Он торопился, потому что за ним была погоня, и он мечтал, чтобы неминуемое поражение настигло его там, где он будет в безопасности… и где его никто не увидит.       Его догонял страх. Как будто придушенный близостью нежеланных свидетелей, заблудившийся в подземных коридорах убежища ДЖД, он выбрался на свободу, едва Тарн расстался с Фармой, и жадно вцепился в корпус напряженными, подрагивающими красными пальцами.       Он прописался где-то в глубинном коде, в подпрограммах, управлявших поведением и диктовавших напряжение эмоциональному контуру. Фарма никогда не культивировал его, напротив, гнал прочь, а с тех пор, как освободился от Рэтчета, и вовсе блокировал любые воспоминания, связанные с прошлым. Но слишком многое зависело не от его сознательных решений, а от триггеров, повлиять на которые он был бессилен.       Фарма хотел побороться и в этот раз, но стоило опустить взгляд, и он зафиксировал разводы красной краски на обшивке. Разводы, которые показались ему не то оплавленными следами ударов, не то издевательскими отпечатками совсем других рук. Он вырубил вокалайзер раньше, чем вскрикнул, запрокинул голову, ударяясь шлемом о дверь, и впился сильнее в подвижные панели, державшие крылья, несмотря на боль в одном из них.       Пока Тарн сдавливал его, борясь со своими травмами, старая травма Фармы протянула въедливые, как вирус, связи к нейросети. Фарма не поддерживал физических контактов годами. Конечно, он оставался хирургом, и он трогал чужие корпуса, а некоторые объекты порой оказывались совсем близко – как Индекс, умолявший расплавить его и сцепившийся с Фармой в борьбе за собственную смерть. Но это были совсем другие контакты. Он всегда был хозяином положения.       А сегодня он сам снова стал… объектом. Тарн едва не смял ему и без того поврежденное Сквибом крыло. Тарн вентилировал прямо в аудиодатчики, Тарн излучал жаркий фон возбуждения. Да, у скачков его электромагнитного поля была совсем другая причина. Он держал Фарму так близко, не чтобы покалечить, напротив. И он не нарушил бы чужое личное пространство, если бы его не заставили, но… Фарма был его объектом сегодня.       Как он был объектом тысячи лет. Тысяча за тысячей.       Фарма обхватил одной рукой – другую, ту, за которую взял его сегодня Тарн, благодаря за помощь. Контакт длился не так долго – по сравнению с тем, как десептикон цеплялся за него предыдущие клики. Да, не долго – но…       Красные пальцы сплетаются с фиолетовыми. Металл скрипит о металл. Фарма вздрагивает, отшатываясь, хотя отшатываться бесполезно. Бесполезно бежать, стрелять, можно только наблюдать, как темно-красный большой палец накрывает один из суставов и слегка давит на него, дразняще – и пронзительно.       Оставалось радоваться – теми остатками сознания, которые еще не были оттеснены болезненными воспоминаниями, – что паника не скрутила его там, среди сомнительных союзников… и не по дороге в Дельфи, когда, упав, Фарма имел бы все шансы разбиться.       Но здесь она завладела им полностью. Фарма пытался усмирить взбунтовавшиеся датчики. Те посылали команду за командой; запоздало, лавиной рефлекторно запускающиеся протоколы атаковали нейросеть, эмоциональные блоки отвечали на это однозначными вспышками перегрузок, программные ошибки превращались в физическую боль. Фантомную, но в то же время очень ясную. Сервоприводы скручивало, подвижные сегменты брони дрожали, а топливная система сбоила, выбрасывая на внутренний экран предупреждение за предупреждением. Температура внутри корпуса скакнула, но форсировать кулеры не получалось.       Фарма согнулся вдвое, упираясь обеими руками в пол. Верхний шлюз открылся – Фарма давился какое-то время, но не сумел справиться, – и розовая лужица растеклась перед оптикой. Еще одно воспоминание ярко врезалось в боковую панель, как будто сжимая призрачными пальцами бедренный шланг и беспокоя горловину топливного бака. Фарма чувствовал, что сольет топливо раньше, чем справится с панической атакой. Он не переживал ничего подобного уже много лет, и теперь ужасу не уступала только ненависть. Он ненавидел Тарна – за то, что тот вернул его в кошмар, себя – за то, что выбрал самый простой и самый радикальный способ привести кона в чувство. Можно же было взломать его медицинскую панель вместо психологических экзерсисов…       Ненавидел Рэтчета за то, что Рэтчет сломал его давным-давно. И – снова себя, за то, что позволил сломать.       Он прополз к рабочему столу. Уровень топлива стремительно падал, уже открылся клапан в резервный бак, но Фарма знал, что и его хватит ненадолго. Его совершенная топливная система, выдранная Рэтчетом из десептиконского курьера, сбоила после финального эксперимента, который глава медицинской службы поставил на своем…       …любимом объекте.       Последний подарок Рэтчета.       Фарма молча нашарил сейф – ставшие непослушными, пальцы срывались с ручек и замков, – и бросил в него ти-ког, прежде чем отдать команду на принудительное отключение. Знание медицинских протоколов позволяло проделывать с собой невероятно много очень полезных вещей. И хотя оффлайн не мог стать решением проблемы, как отказ от трансформации не лечит зависимость от ти-когов, отключение было тем, что отсрочивало новую вспышку паники.       Добраться в соседний отсек, чтобы подключиться к платформе для подзарядки, Фарма уже не успел.              – Не беспокойся, это я на всякий случай отключил часть двигательных функций, – сказал голос.       Оптика еще не включилась, но от сервоприводов уже вернулось несколько отчетов об ошибках. Руки не двигались, ноги тоже. Только что вернувшийся в онлайн Фарма не мог так быстро запустить сканирование, и паника едва не вспыхнула снова.       Фарма столько раз приходил в себя скованным, что – показалось – сейчас… он здесь.       – Сейчас все верну.       Амбулон. Это Амбулон с ним разговаривал. Распознавание голоса подтверждало то, что обработала загоревшаяся оптика. Менеджер Дельфи, склонившись над ним, отсоединял от медицинской панели Фармы штекер за штекером.       Процедура не самая приятная – каждый разрыв соединения сопровождался короткой вспышкой, уколом в нейросети. Иллюзия, до кошмара жуткая, растаяла. Фарма торопливо и нервно огляделся. Это их медбэй, и он лежит на обычной платформе для пациентов.       Как будто он мог очнуться где-то еще.       Едкий голосок страха пискнул, что – мог бы. Иногда он приходил в онлайн в таких местах, о которых предпочел бы не знать, и он далеко не всегда был к этому готов.       В этот момент Амбулон вырубил все подключения, влиявшие на управление корпусом, и Фарма попытался сесть. От него не укрылось, как дернулся Амбулон, собираясь поддержать старшего коллегу, но удержался в последний момент.       Автоботы друг друга под локоть не придерживают. Встать можешь? Не можешь – валяйся. Можешь – проваливай.       Бак заправлен до половины. Ничего не сбоит – на первый взгляд. Следы вмешательства Фарма вычислил сразу – остатки кодов, относящихся к стандартным медицинским тестам, еще не исчезли из списка последних процессов. Амбулон его тестировал, и в первую очередь – трансформационные цепи и ти-ког. Во вторую – нейросеть. Если бы не его вмешательство, Фарма вернулся бы в онлайн в том же состоянии, в каком вырубился. Но куда важнее сейчас было…       – Ты вломился ко мне в кабинет? – потребовал он ответ.       Амбулон отвел взгляд:       – Ты не отвечал на вызовы. Охрана видела, как ты вернулся, но… Ферст Эйд оставил мне свой код доступа на время отлета, потому что ты не вылезал из кабинета. Мы решили…       – Не вылезал? – перебил Фарма. – Ферст Эйд оставил тебе… он улетел?       Вопросов было слишком много. Он оглядел себя: крыло выправлено, трещины нет, броня блестит свежим покрытием. Амбулон отнесся со всей ответственностью к тому, чтобы привести найденного в кабинете бессознательного коллегу в порядок.       Найденного. В отключке, в луже топлива и… Амбулон наверняка проверял последние запущенные протоколы, когда подключался к медпанели Фармы. Шлак. Он ведь никогда не попадался так раньше. Правда, тогда… тогда был Рэтчет. Уж он-то всегда следил, чтобы его талантливый коллега всегда оставался в форме и не попался никому на глаза обессиленным и измученным.       Фарма в упор смотрел на Амбулона и понимал, что у него только один выход. Делать вид, что случившееся – нечто, выходящее из ряда вон. Нечто, чего он сам не ожидал. И раз он не понимает, что с ним произошло, он должен вести себя соответствующе.       – Ты двое суток там… пролежал. Ферст Эйд улетел на доклад к Праулу, – тем временем пояснил Амбулон.       – Уже? – удивился Фарма негромко.       Он знал, что Амбулон имеет достаточную медицинскую квалификацию, чтобы практиковать, пусть и возится обычно с документами или пленниками. Вот только раньше Фарма не проверял его навыки на себе. Сейчас, сканируя собственный корпус, он обнаружил, что – со всей осторожностью – его топливная система точно была откалибрована заново.       Фарма скрыл дрожь, нетерпеливо поерзав на платформе. Мысль о том, что его отключенный корпус кто-то вскрывал, была невыносима, но он надеялся, что Амбулон припишет волнению другую причину.       – Да. Тот прислал… ну, себя, – Амбулон усмехнулся, – с ревизией на станцию. Ферст Эйду пришлось меня оставить за главного, потому что до тебя мы не могли достучаться, да и некогда было. А потом я рискнул воспользоваться его кодом, чтобы войти в твой кабинет. Извини.       – Что со мной случилось? – Фарма требовательно протянул руку, и Амбулон послушно отдал ему датапад. – Проблем с ти-когом не вижу, – сказал он, бегло изучив записи.       Ведь это в первую очередь должно было его взволновать? То, что он мог подцепить один из штаммов.       – Их нет, – подтвердил Амбулон. – У тебя не было проблем во время последнего вылета?       – Причем здесь это? – скривился Фарма, внутренне напрягаясь. – Очевидно, что причина – ошибки нейросети.       – У тебя был кокпит разбит, – Амбулон задумчиво постучал пальцем по шлему. – Я подумал, возможно…       Надо было тогда все-таки заставить Тесаруса восстановить трещину в стекле. Но Фарма слишком спешил, убегая от кликов неожиданной близости и неприятных воспоминаний. Зря.       – Температурный скачок вызвал сбои в работе процессоров, как результат – отказ нескольких блоков, – отрезал Фарма и решительно отложил датапад. И только потом смягчился: – Спасибо за беспокойство, Амбулон.       Тот приподнял покрашенные ладони:       – Мне же нужно было знать, закрывать ли Дельфи на карантин!       Это было жестокой шуткой, но Фарма заставил себя усмехнуться. Никто не будет спорить с его диагнозом. Какой-то коновский врач, который теперь не совсем и врач-то, тем более. И все же… Фарма едва не схватился за сабспейс, вспомнив – с трудом, – что успел спрятать похищенный ти-ког.       Фраг! Это никуда не годится.       Слишком внезапно. Он был не готов.       – Значит, ты босс? – спросил он, вставая с платформы.       – О… – Амбулон замер. – Ты, разумеется, можешь… только скажи, я передам тебе Дельфи. У Ферст Эйда просто выбора не было, он точно назначил бы тебя, просто…       Фарма поджал губы. Волнение экс-десептикона тоже казалось вполне искренним.       Что он подумал, когда увидел старшего хирурга лежащим в луже энергона? Когда зафиксировал скачки напряжения в нейросети? Аномальную активность датчиков? Прочитал команду на отключение, отданную Фармой своим же системам? Обнаружил следы краски на его корпусе…       – Оставь себе, – махнул он рукой. – Я здесь не для этого. Лучше… говоришь, Праул здесь?       – Один из них, – кивнул Амбулон. Не было ясно, доволен он тем, что остался временным начальником Дельфи, или лучше бы передал эту роль Фарме. С другой стороны, он никогда не бегал от ответственности.       – Отлично. Я хотел кое-что протестировать, но мне нужны детали. И объект, – добавил он. Объект ни шлака ему был не нужен, но нельзя требовать что-то, а потом использовать материалы на чистом воздухе. – Раз Праул у Мессатина, затребуй для меня кое-что со станции. Пока он надзирает над лентяями там, у нас есть шанс, что мы все получим быстрее, чем обычно.       Амбулон безрадостно покосился на него:       – Это точно не ждет? Я не скажу, что у меня сейчас мало…       – О, больше должность – больше дел, Амбулон, – Фарма выдавил смешок. – Я скину список. И заберу это, – он помахал датападом.       – Если тебе нужно будет…       Фарма ушел, не дослушав. Конечно, Амбулон готов помочь с тестами самочувствия, если понадобится. Вот только Фарма все будет делать сам. Его корпус должен находиться только в его руках – и ни в чьих больше.              Хотя активных фаз эксперимента сейчас не шло, Дельфи все равно отнимала у Амбулона все время и силы, и Фарма почувствовал себя намного свободнее. Вдобавок он закидал менеджера множеством мелких дел. Тот, возможно, недоумевал, поскольку Фарма раньше не отличался любовью к издевательствам над мехами хотя бы на таком, можно сказать, нежном и мягком уровне, но главное – покорно брал на себя обязательства.       Фарма не помогал ему, даже когда кому-то со станции снова понадобилось отправиться в шахты. Он имитировал исследовательскую деятельность со всем старанием, правда, объекта держал у себя в лаборатории в постоянном оффлайне и не давал никаких комментариев. Отчитываться придется потом, перед Ферст Эйдом, а с Амбулоном он не обязан делиться тем, что делает.       Возвращение Ферст Эйда же казалось пока что призрачным будущим. Тот предупредил, что улетит с Праулом ненадолго, и у Фармы появилось еще больше простора. Убедившись, что Амбулону едва хватает времени на перезарядку и куб энергона, он трижды за время отсутствия Ферст Эйда наведался к ДЖД. Во-первых, подтянул энергосеть Восу, почти восстановив прежний уровень выносливости. Во-вторых, поставил Тарну новый ти-ког.       Предположение, что под надзором Праула снабженцы действуют расторопнее, оказалось правдой. Со станции споро прислали необходимые компоненты, благо ничего сверхъестественного Фарма не потребовал. Ушло не так уж много времени, чтобы собрать из них интегрируемые в нейросеть регуляторы, реагирующие на протокол трансформации.       Тарн лег под скальпель не более охотно, чем Вос. Может быть, если бы речь шла об обычном повреждении, он бы не сопротивлялся, но Фарма собирался засунуть в него штуки, которые изменят реакцию нейросети на трансформацию, и которые ему захочется выдрать из себя после первой же попытки сменить форму. До смешного неуверенно Тарн попросил Фарму не пытаться, поскольку он способен продержаться еще долго, и нет нужды… тот молча кивнул на платформу. Командовать Тарном было даже приятно.       Только – сложно было видеть его после того, как крепкая хватка красных пальцев на турбинах окунула Фарму обратно в кошмар.       Возможно, Тарн чуял это, как чуял пульсацию чужих искр. Фантастически редкий дар мог бы сделать его хорошим психологом, думал Фарма, но сделал борцом за идеалы десептиконов. Заставил обрасти всей этой броней – явно вторичной, не являвшейся родным корпусом; Фарма убедился в этом, когда просканировал лидера ДЖД. Заставил прикрутить себе оружие – как это сделал Мегатрон.       Заставил спрятать фейсплейт – почему-то.       Регуляторы не мешали трансформационным процессам, не блокировали их. Тем не менее, они создавали поток помех, мешавший нейросети реагировать на трансформацию как на удовольствие. Помехи не были болезненными, их даже можно было игнорировать – никакие насильственные запреты не помогли бы справиться с зависимостью. Усовершенствование, предложенное Фармой – хотя, скорее, насильственно внедренное, – как будто просто тихонько щелкало тумблером внутри, заставляя обратить внимание на то, что происходит.       Оно приводило в чувство. И чем чаще повторялся протокол, тем громче был этот щелчок. Отрезвляющий импульс, пронзающий нейросеть. Вспышка, сбивающая циклическое удовольствие.       Каон чуть с ума не сошел, когда следом за Восом на платформу к автоботу попал лидер ДЖД. Хелекс буквально зажимал ему горло, пытаясь передавить вокалайзер, пока он выражал бурное негодование по поводу того, что Фарма начинит их жучками всех по очереди, и так автоботы вычислят сначала их базу, потом их корабль, потом всех их союзников, а потом, видимо, Фарма лично съест ти-коги их всех по очереди.       У Хелекса был такой виноватый вид, что Фарме нелегко было удержаться от смеха. Они были такими… живыми, эти пятеро. Открытыми друг перед другом, цепляющимися друг за друга, заботившимися… Автоботы такими не были. Ни один из тех, кого Фарма знал хоть сколько-то близко.       Тарн смирился с той решительностью, с которой Фарма вынудил его начать лечение. Пусть это и не было настоящим лечением, так, легкой профилактикой, это было хоть чем-то. Первым шагом к тому, чтобы справиться с зависимостью.       И потом, только когда Тарн оказался перед ним на платформе, Фарма смог загнать подальше опасно маячащие старые страхи. Огромный корпус, неподвижный, уязвимый, полностью в его руках, был подтверждением доверия. Их, в общем-то, взаимного доверия, которое Фарма едва не потерял. Было сложно объяснить себе, почему он поставил свою жизнь под угрозу, подпустив Тарна – одержимого Тарна – так близко. Но когда тот в ответ позволил зарыться в свою нейросеть… они поменялись местами.       Тот, кто готов был стать для Фармы объектом, пусть на время, не мог иметь ничего общего с Рэтчетом. И хотя это не спасало от содрогания при воспоминаниях, в которых смешались жар, музыка и красные разводы краски на броне, Фарма вернул себе немного уверенности.       Он, пожалуй, не знал, что ему делать с чужим доверием. Все, что он мог, это установить регуляторы, и все. Нет, еще – мог стоять рядом, когда вынудил Тарна трансформироваться после операции. Тот пришел от предложения в ужас – нет, конечно, он этого не показывал, но по тому, как глухо звучал голос, как старательно Тарн держал свои эмоции при себе, Фарма сразу понял, что тот просто не готов признаться в собственном страхе.       Тарн не хотел сорваться снова.       «Тогда я запущу протокол с консоли, – пообещал Фарма жестко, – лучше сделай все сам».       Нужно было считать данные, посмотреть, как нейросеть реагирует на противоречивые команды. В конце концов, объект, на котором тестировались регуляторы, был не в том состоянии, чтобы можно было делать выводы. Во-первых, Фарма не приводил его в онлайн, во-вторых, у него не было зависимости.       Естественно, остановиться Тарну удалось не сразу. Но он уже успел оправиться после прошлого приступа и еще не изголодался по трансформации, так что ему хватило вцепиться в руку Фармы после третьего раза – пожалуй, слишком сильно, снова слишком сильно – и простоять так кликов десять. Готовый в любое мгновение отдать команду на активацию пилы и, если понадобится, высвободиться с применением оружия, Фарма не шевелился столько, сколько было нужно, чтобы Тарн пришел в себя. А затем отошел, будто бы к терминалу, а на самом деле – как можно дальше.       На расстояние, которое в глубине искры все равно не считал безопасным.       Тарн получил раздражающе неприятные ощущения в нейросети, а Фарма – данные для анализа.       И еще – очередное «спасибо».              «Никто из нас не желает, чтобы другие знали о наших болевых точках», – сказал ему Тарн, как казалось, о Восе. На самом деле – о себе тоже. Десептиконы не торопятся делиться своими слабостями со всем миром – не то чтобы важное открытие, но все же оно делало их немного… нормальнее.       Не бывает мехов без старых ржавых каркасов в шкафу.       Фарма понимал его. Он тоже не желал, чтобы Тарн узнал, что чувствует его врач, когда в него впиваются чужие пальцы. Напрасная надежда, если речь идет о том, кто может крутить чужими эмоциями как пожелает. Вытаскивать одну и заглушать другую, просто разговаривая с тобой.       Когда он привез ДЖД своего личного «объекта» – это случилось незадолго до возвращения Ферст Эйда; пора было закрыть липовый эксперимент и заметать следы, – Тарн держался так скованно и так старательно не приближался к Фарме, что причина его поведения была даже слишком очевидна.       Не похоже, чтобы Тесарус, сопровождавший его в тот вечер, что-то заметил. Он подхватил едва соображавшего, что происходит, кона и утащил за собой в телепорт прежде, чем тот успел выразить свое недоумение. Или благодарность. Фарме лить было на его благодарность; кона спасло очередное случайное стечение обстоятельств: отсутствие Ферст Эйда, занятость Амбулона, желание Фармы скрыть опыты, которые могли пробудить в коллегах подозрения…       – Мы, наверное, снова улетим ненадолго, – предупредил Тарн. – Вос и Тесарус останутся.       – Ферст Эйд вот-вот вернется. Я думаю, что на время залягу на дно.       Его шеф обладал удивительной способностью: разговоры с Праулом, как правило, действовали на него вдохновляюще. Нормальных мехов Праул вымораживал своей дотошностью, всезнанием и бесцеремонностью, с которой он считал возможным брать тебя за антенны и тащить туда, куда захочет. Фарма точно знал: вернувшись, Ферст Эйд снова возьмется за дело с невиданным энтузиазмом. Нужно было приготовиться к этому.       К новым экспериментам. К новым дезактивам.       – Мы найдем способ остановить все это, – пообещал Тарн в очередной раз. Фарма отмахнулся от него, не ожидая, что он продолжит: – И когда… когда мы его найдем, мы будем рады, если ты решишь остаться с нами.       Фарма замер, удивленный и даже растерянный прозвучавшим предложением. Откровенным, прямым предложением, которое все же заставило его засмеяться.       – Что?! Ты предлагаешь мне… в ДЖД? – Фарма вскинул подбородок. Ему все еще хотелось держаться от Тарна как можно дальше – и именно поэтому он стоял на месте.       Тот ведь почувствует страх. Возможно, он и так его чувствует.       – Ты не военный, – тихо сказал Тарн.       – Нельзя быть автоботом – и не быть военным, – возразил Фарма. – Как будто ты не знаешь!       – Но ты никогда не участвовал в боевых действиях. Ты спасал жизни, пока тебя не загнали сюда. То, что ты делал здесь… любую вину можно искупить.       Фарма хмыкнул раньше, чем успел прочувствовать уверенность, с которой Тарн сказал ему это. Будто именно ему даровано было право прощать направо и налево.       – Чем?       Красная маска смотрела на него сверху вниз. Две голубых линзы ровно сияли, а голос пробрался под броню Фармы и шевельнулся в эмоциональном контуре чем-то чужеродным, располагающим к себе.       – Достаточно раскаяния.       – Кто сказал тебе, что я в чем-то раскаиваюсь? – вскинулся Фарма, раздражаясь, что Тарн снова выходит за рамки. Чем больше тот открывал свои чувства, тем сильнее хотелось ударить по ним. Быть настолько открытым в диалоге, настолько искренним… нельзя. Просто – нельзя. Это опасно, это может убить в самом прямом смысле. То, что Тарн, скорее всего, легко улавливал колебания его настроения, его эмоций, удручало и даже злило. Фарма оказывает ему услугу, напоминая, как опасна честность. – Я просто… я думаю, что хотел бы… заниматься другим делом.       Тем, для которого созданы его руки, руки совершенного хирурга.       – И ты сможешь.       Отвернувшись и уставившись на бело-серую волнистую линию горизонта, он процедил сквозь денты в ответ:       – Я осознанно выбрал знак, Тарн. Я знал, что делал, и что меня ждет.       Нет. Не знал, на самом деле. Вернее, знал очень немногое, потому что и не подозревал, насколько изменится Рэтчет и как это повлияет на его жизнь.       Но жалость Тарна была так же невыносима, как искренность. Сочувствие? Ему не нужно сочувствие. Одолжения ему тоже не нужны. Это он делает ДЖД одолжение, помогая им, не наоборот. Решение отдать им первого объекта точно было осознанным – принятым со всем пониманием последствий.       Глупый разговор. Глупое предложение Тарна. Фарма злился все сильнее, особенно – на то, что Тарн не стал ему возражать. Вообще ничего не сказал. Он стоял рядом, сохраняя дистанцию, на которой Фарма чувствовал себя относительно комфортно, и молчал. Никакого чудесного голоса, способного – после приступа трансформации Фарма знал это точно – лишать воли в той же степени, что и одухотворять.       Раздвоенные тени становились все длиннее.       – Ты хоть понимаешь, сколько ваших я убил в Дельфи? – спросил он вызывающе.       Он не хотел замолкать. Заканчивать разговор на откровенной лжи. Понимал Тарн или нет, что Фарма врет ему, врет самому себе, это в любом случае была плохая нота для коды.       – Скольких ты убил до Дельфи?       – Чт… – Фарма запнулся. Вопрос был неожиданным.       – До того как тебя сослали сюда, скольких ты убил? До того как стал подчиняться Ферст Эйду?       Он поборол искушение солгать снова. На самом деле… эти беседы с Тарном ни к чему его не обязывали. Он был повязан совсем другими вещами, а не болтовней с лидером ДЖД. Можно отвечать правду, можно лгать – какая разница, если он продолжит вытаскивать объектов?       – Одного. Автобота, – Фарма нервно сцепил пальцы. Крепко, до скрипа суставов. – Его звали Ньютро, и он… из-за него я… Меня не сослали сюда, Тарн, – перебил он себя. И речи не могло быть о том, чтобы рассказать Тарну, как он резал кого-то заживо, одержимый ненавистью. Жаждавший отомстить хоть кому-нибудь… раз не выходит – Рэтчету. – Я, опять же, согласился сам. Может, тебе и хочется увидеть меня идеальным кандидатом в десептиконы, но я не приму твое предложение, – отрезал он.       Воспоминание о смерти Ньютро оказалось слишком ярким. Фарма тогда не планировал убивать его. Да, Ньютро оставил его умирать, если верить Праулу – даже вопреки приказу. Недаром тактик легко отдал его Фарме для справедливого возмездия – как будто жизнь подрывника, нарушившего указание, больше ничего не стоила. Но Фарма выжил, и повреждения, которые он получил во время бомбардировки Дельтарана, были исправлены…       Если бы не Рэтчет, если бы не его «последний тест», Фарма не сорвался бы. Оправдываться за то убийство было бы слишком тяжело – оправданий у него и не было. Он убил, потому что был в ярости, потому что хотел бы убить Рэтчета, вогнать ему пилу в честплейт, распороть надвое, вытащить камеру искры и погасить у него перед оптикой, чтобы мозговой модуль еще успел обработать информацию о смерти. Чтобы пронзительные алые линзы потухли уже после того, как растаял последний отблеск на внутренних стенках камеры.       Но Рэтчета он убить не мог. Никогда не мог.       А Ньютро тогда попался ему на глаза, и он… он ведь был виноват. И он тоже. В том, что Фарме пришлось делать операцию самому себе, что ему пришлось пережить после.       Ньютро, кажется, забормотал извинения, едва увидел медика. Помня о том, что Фарма – самый сдержанный и неагрессивный мех в автоботском медбэе, он пытался выторговать свою жизнь у того, кого едва не убил. Фарма не слушал тогда. Слепая ярость, овладевшая им, не накатывала ни раньше, ни когда-либо позже, но одного раза хватило. Он сделал с Ньютро то, что – как ему казалось – он был бы не прочь сделать со своим насильником. А потом испугался так сильно, что предпочел забыть об этом. Скрыть вспышку жестокости даже от своих, хотя она прибавила бы ему уважения в оптике других автоботов.       Но Фарма считал эту тайну постыдной – и не был готов делиться ей с другими. Особенно – с десептиконами, вдруг возомнившими, что автоботский хирург годится им в соратники.       Тарн вздохнул:       – Просто знай, что ты можешь передумать.       – Ты так легко зовешь автобота в свою команду, – Фарма заставил себя усмехнуться. Надо было как-то стряхнуть с себя чужое непрошеное сожаление, прилипшее, будто органическая слизь. – А я всего лишь спас парочку мехов и втерся к тебе в доверие. Ты спросил остальных?       – Я принимаю такие решения.       – Вот как! Да у вас тут тирания, – холод становился сильнее; на это полушарие опускалась ночь. – Довольно миролюбивая, но все же.       Попытка отшутиться вышла неловкой.       – Тебе пора, – Тарн повернулся к нему, – скоро температура станет слишком низкой.       Фарма кивнул. Ночь на Мессатине была безжалостна к механическим формам жизни. Если он не хочет, чтобы масло заледенело на суставах, он должен стартовать с клика на клик.       – Хотел спросить, – вырвалось у него раньше, чем он успел одернуть себя, – Амбулона вы бы приняли? Перебежчика, предателя – обратно, в ряды десептиконов? Раз уж убийце вроде меня ты согласен выделить местечко?       – Почему ты спрашиваешь? – вопрос прозвучал тяжеловесно, каждое слово медленно ввинчивалось в аудиодатчики. Фарма даже удивился. Тарн как будто вырос над ним, и его тень словно весила столько же, сколько он сам.       – Я ничего ему не говорил, – вырвалось у Фармы раньше, чем он обругал себя за немотивированную вспышку очередной откровенности. Каким мог быть Тарн, он уже видел, и ему показалось на мгновение, что лидер ДЖД снова готов схватить его и встряхнуть.       – Все зависит от обстоятельств, Фарма, – Тарн, будто сообразив наконец, что хватил лишку, даже отступил на шаг назад. Подальше от антенны, чтобы ее не задело излучением активированного телепорта. Или – подальше от собеседника. – От обстоятельств предательства. Они могут быть очень разными, как и обстоятельства, делающие меха… убийцей против его воли.       – Не переводи на меня, – предупредил Фарма. Тарн редко увиливал в разговоре, и в этот раз тема для размытых ответов была выбрана, на взгляд Фармы, странная. Вопрос ведь очень простой. – Мне интересно, вот и все. Вы напали на «институт», когда мнемохирургам отдали Воса, рискнули всем, как я понимаю. Но до этого особый проект Мегатрона, Оверлорд, был в «институте», и его вы спасать не бросились, – Фарма озвучил первый пример, какой пришел в голову, и не ожидал что реакция будет такой быстрой и резкой.       – Оверлорд усомнился в Мегатроне, – мрачно отрезал Тарн. – Пошел против его приказа. Многие погибли по его вине.       – Значит, все-таки не все заслуживают спасения? – едко ухмыльнулся Фарма. – По-твоему, он не раскаялся бы?       – «Меритум» всех заставляет раскаяться. Но это раскаяние не искреннее. Оно рождается не в искре, а в мозговом модуле, и… я не хочу обсуждать это, Фарма.       Тот не очень понял, о ком говорит Тарн, он ничего не слышал о Меритуме, но если речь шла о Гаррусе 9, то уже и не важно. Кем бы ни был этот мех, сейчас он наверняка мертв. После того как Ультра Магнус разнес Гаррус 9, выживших можно было пересчитать по пальцам. И чтобы Оверлорд был среди них, Фарма тоже не слышал.       – Раскаяния не всегда достаточно, – подвел он главный итог. Он остался доволен обнажившимся недовольством Тарна, откровенной неловкостью, с которой тот свернул разговор. – Как я и думал.       – Не пытайся быть хуже, чем ты есть, – попросил Тарн тихо. Маска, повернутая вполоборота, казалась до смешного плоской. Фарма невольно улыбнулся ей, пожалуй, немного грустнее, чем хотел бы. – Пожалуйста.       «Это твой шанс, – как бы говорил он, – твой шанс освободиться. Твой шанс уйти».       Фарма стоял рядом с антенной еще несколько кликов после того, как лидер ДЖД вернулся на свою базу. Смешное предложение Тарна вдруг показалось ему таким желанным, таким простым. Он ведь может принять его…       …уверен ли он, что хочет?       Фарма не был уверен. Хотел бы поддаться на уговоры, но… однажды он уже принял предложение, купившись на обещание, что сможет спокойно работать. Продолжать спасать жизни. И пожалел слишком сильно, чтобы повторить ошибку. Рэтчет был его другом – как казалось, близким другом – когда позвал с собой. Тарна Фарма знает несколько месяцев. Кто может обещать, что история не повторится? Что он не пожалеет снова?       Работать на Ферст Эйда, работать на Праула – безопасно.       И хотя он разрушал Дельфи собственными руками, он все еще не представлял себя в безопасности нигде, кроме ее коридоров.