Володя и Драган

      Володя и Драган, старший и младший, сыновья одной матери и разных отцов, ушли на войну, о которой все до самого последнего мирного дня говорили, что её не будет. Но она пришла и продлилась пять лет. Младший ушёл на фронт со второго курса пединститута — когда он поступал туда, похерив все возможности какого-либо карьерного роста, на вопросы всех интересовавшихся отшучивался, цокая языком, что лучшего малинника на целом свете не найти. Конечно, он любил бегать за девчонками, и они его, в свою очередь, обожали — юного, поджарого, с широкой улыбкой и искоркой в чёрных глазах — но на деле он был из того редкого типа мужчин, которые любят и умеют находить общий язык с детьми. Поэтому всё, что могло бы принести хоть какой-то заработок, он широким жестом отложил «на второе, третье и последующие образования» и по зову душевному пошёл учиться на простого учителя русского и литературы. Будучи сербом по отцу, он, тем не менее, первым и родным языком имел русский, и обладал каким-то особым чутьём к нему. Старший, дюжий широкоплечий парень, русый и синеглазый — полная противоположность брату почти во всём, кроме большой доброй души — до войны работал на большом производстве начальником цеха, по характеру работы хорошо шарил в компьютерах — ведь все производства до войны были максимально компьютеризированы — но умел и любил, в том числе, работать руками, а не только нажимать на кнопки. Умный, ответственный и исполнительный, он неплохо зарабатывал, имел перед собой широкие карьерные перспективы, и подумывал вскорости жениться, несмотря на свои 25 лет. Жениться, конечно, по большой любви…       А потом наступили пять лет Третьей Мировой. Воевали, казалось, все против всех. Страны отказались от ядерного конфликта и предпочли использовать живую силу.       Володя и Драган уходили на фронт рука об руку и прошли всю войну плечом к плечу. Даже в недолгом плену их не смогли разлучить. Они отделывались лёгкими ранениями, едва приходили в себя — и снова бросались в бой, хранимые Судьбой и верой в Бога. Младшему везло меньше — ещё в первый год войны ему выбили глаз. За чёрную повязку он, разумеется, немедленно получил позывной и кличку «пират», но, надо сказать, переживал из-за этого ранения гораздо меньше, чем Володя, который считал случившееся едва ли не своей личной виной, и брата с тех пор старался оберегать, как только мог. Только как убережёшь родного человека, когда вокруг вас обоих — ад?       С войны Володя принёс младшего на руках. За неделю до того, как обескровленные страны, потеряв от 40% и выше населения каждая, подписали долгожданный мирный договор, братья со своим взводом попали в засаду. Володя крепко получил по голове и отключился, а Драгану осколок угодил чуть выше пятки и разнёс в клочья сухожилия, чудом не оставив того без ноги…       Но, вернувшись, братья не нашли не только своих родных, дома, института и завода, но и своего города. Сил на слова, слёзы и осознание чего-либо уже не было. Они давно уже привыкли к тому, что друг у друга в этом мире теперь есть только они одни. Окончание войны никто не праздновал, потому что в этой войне не было победителей. Молчание царило над полупустыми городами — и оно, прерываемое лишь изредка хриплыми вскриками громкоговорителей, было страшнее свиста пуль и грохота бомбёжек. Молчали и Володя с Драганом, стараясь не глядеть друг другу в глаза. Говорить всё равно было не о чем. Старший в буквальном смысле не спускал младшего с рук — прижимал его к себе — как единственную и последнюю ценность в жизни. Драган утыкался носом в широкое родное плечо и теребил деревянный крестик, висевший у брата на шее. У него самого на шее висел точно такой же — последний подарок матери перед отправкой на фронт.       Так же, молча, Володя расписался в документах за небольшую двухкомнатную квартиру, которая полагалась им как ветеранам войны, за ящик перевязочного материала, пачку талонов на продукты и четыре одеяла — по паре на брата. В старом доме почти не было мебели — кроме шкафа, в который было нечего класть, и кровати, на которой было невозможно спать. Володя первым делом — скрупулёзно и не нарушая молчания — вымел пучком веток из комнат весь мусор, и заклеил разбитые окна остатками обоев со стен для защиты от надвигавшихся холодов. Драган всё это время сидел в углу на стопке одеял и безучастно за ним наблюдал, не поворачивая головы и кося единственным глазом то вправо, то влево.       Спали на полу, в обнимку. Так же, как все пять лет спали в окопах и на земле, только теперь — завернувшись в казённые одеяла. В одну из ночей Володя проснулся от звука собственного дыхания, разносившегося сухим шелестом по пустой комнате. От звука… только своего дыхания. «Б-б-бр…а... т…» — отвыкшие от звука связки издали глухой скрип. Володя закашлялся. «Драган!» — глухой вскрик прозвенел, отразившись от стен. Володя испугался звука собственного голоса — он сам начал забывать, как он звучит. Младший вздохнул, зашевелился и поднял на брата удивлённое лицо. «Ты… чего?» — сухой звонкий шёпот Драгана прорезал тишину. У старшего отлегло от сердца. «Я подумал… показалось… ты не дышишь», прохрипел он. Каждое слово давалось с огромным трудом. Драган в ответ прижался к брату крепче. «Ты что… разве я тебя брошу? Вот так, не спросив разрешения?» Володя смутно удивился, что брат говорил так, будто в последний раз делал это вчера, а не пару месяцев назад. «Тебе… не трудно гово... рить?» — володин голос прервался посреди слова. «Нет…» — шепнул Драган, и Володя почувствовал в этом шёпоте улыбку. «Я скучал по твоему голосу. Спи… Утром всё расскажу…» «Я тоже скучал… по твоему…» — Володя поцеловал брата в лоб и провалился в беспросветно-чёрный сон без сновидений.       Проснулся Володя от тонкого луча сентябрьского солнца, пробившегося в щель между обоями, которыми было заклеено окно. Драган уже не спал — просто лежал на боку, завернувшись в одеяло, и косил на брата чёрным глазом — с интересом, как показалось Володе. «При…вет» — старший не нашёл ничего более подходящего, чтобы начать разговор. Младший, казалось, только этого и ждал — прикрыв глаза, он зашёлся тихим, первым за долгие месяцы смехом. Володя смотрел на него с лёгким недоумением. «Я рад, что тебе лучше», проговорил Драган, отсмеявшись и положив руку на плечо брату. «В… ка…ком смысле?» — отозвался Володя. Говорить понемногу становилось легче. Драган смотрел на него, улыбаясь. «Война — это… болезнь. Молчание — это просто симптом… осложнение. Это значит, мы выздоравливаем. С добрым утром, брат!» Володя почувствовал, как его собственное лицо пытается растянуться в улыбке, но забывшие улыбаться мышцы сопротивлялись и не давали этого сделать. Драган, едва удерживаясь от хохота, следил за комичными мучениями братовой физиономии. «Ну, ты что… забыл как улыбаться?» — участливо и со смешком поинтересовался он. «Давай помогу!» — с этими словами Драган выкинул вперёд руки и, ухватив брата за щёки, растянул их в широкую улыбку. Володя от неожиданности хрюкнул и сам же прыснул от смеха. «Ну вооот, а говоришь — забыл» — младший смеялся уже более звонко, почти как когда-то в детстве. «Я такого не говорил, это ты говоришь» — Володя никак не мог отсмеяться, упиваясь полузабытыми ощущениями. Он перевернулся на спину и задышал глубоко и свободно. Драган лежал рядом и разминал руки, увлечённо хрустя пальцами. Впервые за долгое время они оба были счастливы.