Володя и Драган

      Жизнь и вправду стала понемногу возвращаться к выжившим. Ведь одно дело — выжить в войне, а другое — её пережить. Володю очень скоро взяли восстанавливать завод на окраине города, и после одного из первых дней работы он приволок на себе несколько старых крепких досок, мешок гвоздей и ящик с инструментами. «Я верно понимаю, это всё богатство — мне?» — улыбнулся Драган и цокнул языком. «Даа, погоди, это ещё не всё» — Володя утёр пот со лба и скрылся за дверью, а через минуту появился вновь, волоча по полу небольшой почти кубический обломок толстой кирпичной колонны. «Кыыр-ПЫЧ» — задумчиво протянул Драган, глядя на пыхтящего брата. Володя фыркнул: «Не смеши — не видишь, рабочее место тебе обустраиваю. Делать тебе всё равно нечего целыми днями, а поле для деятельности вооон какое большое» — обвёл он рукой пустую комнату, — «Даже в землянках кое-где стулья были, ты вспомни — а мы с тобой всё на полу сидим…» Драган утвердительно качнул головой и засмеялся: «Только вспомнить бы теперь, какой стороной молоток держать, а то всё винтовка да винтовка…» «Вспооомнишь… торопиться нам некуда, времени впереди — целая жизнь…» — не слишком весело усмехнулся Володя, застилая кирпичный обломок тряпьём, — «Вот и стул тебе соорудили, гляди.» С этими словами он подхватил младшего на руки и усадил его на импровизированный топчан. «Давай сюда свою лапу, повязку поменяю…»       Володя часто вспоминал, как очнулся в лазарете после той злополучной засады. Голова раскалывалась, мир из бордовой краски постепенно переходил в белую, шёл зелёными пятнами, кружился… «Дра-ган…» — вырвалось из груди. «Драган, где ты?» «Везучие вы» — послышался откуда-то сверху и будто бы издали голос полкового врача, — «Впятером из всего взвода остались: вы с братом, да ещё трое…» Жив! — мелькнуло молнией в голове, перехватив на секунду дыхание. «Он… ранен?» — Володя с трудом разлеплял высохшие губы. «Что с… ним?» «Ранен — осколком зацепило в ногу… да лежи ты, не дёргайся!» — врач мимоходом уложил Володю обратно на постель. «Будет он жить, будет… Правда вот… ходить — уже вряд ли. Отвоевался твой братец, всё. Домой повезёшь, в тыл… откуда вы там бишь приехали?..»       Володя закрыл лицо руками и заплакал.       Теперь рана почти зажила, оставив Драгану «на память» уродливый шрам вместо ахиллесова сухожилия, тупую тянущую боль и, в целом, бесполезную до колена правую ногу. Случись такое до войны — на производстве или в аварии — жилы и нервы можно было бы восстановить синтетическими аналогами, созданными в лабораториях… Но сейчас мир, лежащий в руинах, едва ли мог обеспечить простыми протезами и медицинской помощью всех тех, кто нуждался в этом гораздо острее Драгана. «Вообще не в приоритете» — покачал головой врач, окинув Драгана взглядом. «Простите меня и поймите… Самое большее, что могу сделать — присвоить номер… номер…» — врач открыл один из пяти огромных талмудов, лежавших на столе, — «номер пять миллионов двести семьдесят пять тысяч четыреста восемьдесят первый. Будете брать?» Драган засмеялся «Ну конечно буду! Хоть с конца, да буду первый…» Врач внимательно посмотрел на Драгана из-под очков, машинально записывая в книгу номер: «Молодой человек, с Вашим чувством юмора нужно не за помощью обращаться, а другим идти помогать. Костыли — вообще дефицит, не дам, извини. Тебя есть кому на руках таскать — вон какой у тебя брат замечательный — и сила в плечах есть, и любит тебя, не бросит… Идите, ребята, с Богом. Больше ничем не могу помочь…»       Володя каждый вечер туго перебинтовывал брату раненую ногу, фиксируя стопу в более-менее удобном для того положении, и осторожно разминая перед этим ослабшие мышцы. Драган стоически терпел болезненную процедуру, и старший всякий раз пытался чем-то отвлечь его. В один из вечеров он вспомнил о ночном разговоре — первом после долгого молчания. «А ты ведь мне так и не рассказал тогда, почему тебе так просто было говорить с самого начала. Молчали вроде вместе, я ничего не слышал — где ты собеседников-то находил от меня втихаря? Неужели тихо сам с собою?» — поинтересовался Володя, разматывая бинт со ступни. Драган поморщился. «А не обязательно слышать — связки работают, когда проговариваешь слова в том числе и без звука.» «Хм… так ты всё-таки сам с собою, да? Просто беззвучно?» — не унимался Володя. Младший посмотрел на него печально и, как ему показалось, излишне серьёзно. «Почему сразу сам с собой? Я молился…» Володя вздрогнул, замолчав, и опустил глаза. Драган смотрел, как брат отработанными движениями накладывает повязку, и тоже ничего не говорил. В молчании закончив перевязку, Володя осторожно перехватил левой рукой туго забинтованную лодыжку. «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа… Господи, прости и помилуй… Уповаем на Тя, Господи — не остави, помоги, исцели…» — шепча слова молитвы, Володя раз за разом осенял крестом изувеченную ногу брата. Драган слушал эту простую, корявую, но такую искреннюю молитву, и ему казалось, что боль постепенно сменяется мягким теплом. Не было, с самого начала не было никакой вероятности, что он встанет на ноги, но молитва давала надежду на что-то… большее? Неужто на чудесное исцеление? Этого Драган не знал, да и не хотел об этом думать. В голове всплыли слова матери, сказанные когда-то давно — в той, прошлой жизни. Он не повторил бы их наизусть, но в памяти остались ощущения от того разговора: не проси у Господа именно той помощи, какую ты себе выдумал — не указывай Ему, что делать. Помолись — горячо и крепко — и Он тебе обязательно поможет и всё устроит — и такими путями, что ты вообразить такого не сможешь… «Да, ты прав, пути Господни неисповедимы» — услышал Драган в наступившей тишине и слегка вздрогнул, удивлённо взглянув на брата. «Я вслух сказал?..» — прошептал Драган. Володя невесело усмехнулся: «Нет, просто несложно догадаться, о чём ты думаешь. Поверь, я думал о том же самом. Ты же маму вспоминал, да?» Драган кивнул. Володя, всё ещё стоя на коленях, вдруг закрыл лицо руками: «Я же… я все молитвы забыл, брат… ты представь… все…» Сердце младшего сжалось. Контузия… — пронеслось у него в голове. «Беда…» — шепнул Володя, — «Всё забыл…» Драган широко улыбнулся и потрепал брата по русым волосам — «Да ты что, разве же это беда, Володь… Я тебе всё напомню. Все молитвы, которые знаю… по-русски, вот.» Старший поднял глаза: «По-русски? А ещё… какие знаешь?» Драган звонко рассмеялся: «Да что с тобой сегодня? Ещё по-сербски, конечно! То — мамино наследство, а это — папино…» Володя не то со смехом, не то со вздохом почесал в затылке. «Да, всё-таки нехило мне тогда по голове прилетело», пробормотал он, помогая брату подняться с топчана.       Дни покатились своим чередом. Володя всякий раз приходил с работы уставшим, и трудился почти без выходных, но по пятницам обязательно притаскивал домой недельный «заработок». Деньги не были в ходу после войны, и на всех производствах, стройках и ремонтных работах платили «натурпродуктом»: стройматериалами, продуктами питания, а иногда и разными необходимыми в быту вещами и мелочами. Впрочем, последние чаще всего не выдавались в качестве оплаты, а выменивались впоследствии на стихийно формировавшихся «базарах». Каждый в то время знал назубок, сколько банок консервов стоила лужёная кастрюля, за сколько старых досок можно было найти симпатичные занавески на окна, и что за небольшое зеркало без рамы можно было выручить целое состояние, измерявшееся всё в тех же грубых тканях, досках, фанере и консервах. Володя довольно успешно обменивал кривоватые плоды драгановых трудов на всякую всячину — в основном, самую необходимую — а также и на другие старые доски. Столярное мастерство далось младшему не сразу, но уже довольно скоро он стал мастерить стулья и табуретки, на которые можно было не только садиться без риска для жизни, но и вставать. Из более крупных форм были два небольших, но весьма массивных и устойчивых стола, один из которых занял своё законное место на кухне в квартире братьев, а второй Володя утащил на базар, пыхтя от натуги, и выменял на него объёмистый пакет мелкого чёрного чая, большой по тем временам ценности. Драган несколько раз пытался смастерить себе костыли, но увы, большинство досок были слишком короткими, а изредка попадавшиеся длинные — гнулись, покрывали занозами руки и шли трещинами при попытке забить в них гвоздь. По той же самой причине, а именно по причине отсутствия длинных досок, братья по-прежнему спали на полу, завернувшись в одеяла, которых теперь уже было по три. Остов старой железной кровати — один из двух первых предметов мебели в квартире — Драган приспособил себе под станок, где увлечённо целыми днями что-то пилил. Лучше всего ему, несомненно, удавались стулья и табуретки, которые с каждым разом становились изящнее, а с появлением в доме наждачной бумаги — так и вовсе приобрели самый что ни на есть товарный вид. Однажды, вернувшись поздно вечером с производства, Володя не смог зайти в комнату младшего: начиная с самого порога и до братова «станка» по полу громоздились разнокалиберные стулья и табуретки. В центре комнаты на самом большом и красивом стуле гордо восседал Драган и любовно обшкуривал куском наждачки разделочную доску. «Драааган!» — ахнул Володя, «Да ты никак мебельный завод решил открыть?» Тот с довольным видом обвёл комнату рукой, оторвавшись от работы: «Двенадцать штук! Надёжные, удобные, красивые! Можно обменивать по отдельности или комплектами: их тут три.» «Ты точно не на рекламщика в своё время учился?» — фыркнул старший.       В последующие два дня Володя приволок домой с десяток рулонов обоев, мешок сахара и неизвестно откуда добытую бутылку довоенного травяного бальзама. На третий день, вернувшись домой, он вытащил из бездонного кармана спецовки старую книгу и икону без оклада — размером чуть больше той книги. «Это нам с тобой…» — проговорил Володя, прикладываясь к иконе и отдавая её брату. Драган дрожащими руками прижал образок Спасителя к себе: «Господи… спасибо Тебе за всё! Брат, где… где ты нашёл? Какой же ты молодец!» Старший улыбнулся: «Нашёл вот… ну, давай сюда, я потом в уголок прилажу. А вот это уже тебе…» — с этими словами Володя протянул младшему книгу. «И-ди-от» — разобрал Драган на грязно-синей обложке бывшие когда-то золотыми буквы. «Ты не подумай чего», буркнул Володя — «название не с намёком, просто я другой не нашёл, она одна была…» Младший всё ещё водил взглядом и ладонью по обложке, и перелистывал страницы, будто не веря, что книга реальна. «Брат…» — медленно поднял лицо ошалевший от счастья Драган. «Брат!» — младший рывком, оттолкнувшись рукой от стены и балансируя на одной ноге, вскочил со стула и бросился брату на шею, едва того не повалив. «Володя, это же… это же Достоевский, я его с детства люблю, Володя! Столько лет книг не читал, а тут… любимая сразу! Спасибо тебе, спасибо…» — Драган буквально висел на Володе и всхлипывал от радости. Володя погладил брата по коротко стриженому затылку и покрепче прижал его к себе одной рукой, держа в другой икону. «Достоевский, точно… вот теперь вспомнил, да. Ну, может и я потом почитаю. Как я рад видеть тебя счастливым, мой хороший…»       В свой следующий выходной Володя, обматерив все углы, потолки, стены, да и вообще каждый кирпич в доме, оклеил стены квартиры бледно-полосатыми обоями. Драган посреди комнаты варил клейстер на примусе, и в процессе, прицокивая языком, комментировал происходящее и травил какие-то старые байки, которых Володя, конечно, не помнил. В завершение дня Володя приладил в угол возле окна выстроганную братом угловую полочку под икону. Теперь братья молились каждый вечер перед этим образом, благодаря Бога за то, что всё идёт на лад. Младшему было больно стоять на коленях: «Господь простит» — улыбался Драган и садился на табуретку, опершись на брата. Старший опускался на колени рядом с ним. Драган заново выучил брата всем молитвам, которые помнил сам, и Володя каждый раз читал их, перевязывая брату ногу. «Да, молитва помогает перетерпеть боль, если по-настоящему веришь» — улыбнулся однажды младший на молчаливый вопрос брата, — «Спасибо тебе, Володь…»